Говорит Хашем: «В двадцатом веке хубара была почти уничтожена соколиной охотой, но теперь успешно и тайно размножалась в Ширване. Тем временем арабы посылали своих нукеров в Казахстан, на Арал, даже на Алтай, предполагая, что хубара кардинально изменила миграционные пути. Но везде и всюду красотка оказывалась редчайшей птицей. Нукеры колесили по три-четыре тысячи километров за две недели, ставили на своих приемниках GPS-флажки, отмечая места, где видели хубару, поднявшуюся на крыло.

Главным результатом проведенных в Иране четырех лет стали три хубары, две самки и самец, которых мы с Фарухом за все это время выловили чудом. По возвращении я выпустил их в Ширван, под затянутый десятью волейбольными сетками вольер. И мне повезло. Тогда на Ширван пришли тучи саранчи, и хубары хорошенько отъелись акридами, так что у них далеко не сразу возникло тревожное состояние побега. Все эти пятнадцать лет я взращивал хубар.

Я сильно сроднился с красоткой. Пытался разговаривать с ней на балабойлане, ставил ей мугам, читал стихи, уговаривал родиться, жить. Дар речи, конечно, она не обрела, но мне как-то удалось научиться ее пасти.

Постепенно меня осенило, и я стал вынашивать свой план, с которым думал обратиться к американцам. Задача состояла в том, чтобы выманить Принца в пустыню. Для этого нужно набить С-130 клетками с хубарой. Скажем, восемь сотен я готов был им предоставить. Задача была сложная, нужно было сначала довезти их по семь-десять штук в клетях и уже в самолете выпустить из них. За время этой процедуры и два часа полета несколько десятков хубар скончались бы от стресса.

Я представлял себе, как весь исхлещенный и исклеванный, весь в птичьем дерьме, я бы орудовал в грузовом отделении… Пустые клетки срываются со своих мест, заваливаются: в одну попасть ногой, в другую головой, потерять ориентацию. Успокоиться. Сесть и смотреть, как то вспархивают, то успокаиваются красотки, как летят перья, а из поилок льется вода. Птичий помет жжет кожу…

И тут потихоньку открывается люк — мы над местом.

Механизм спускает пандус, несколько птиц проваливаются в пасть, но остальные вылетать и не думают, перепархивают и жмутся к ребрам фюзеляжа. Привязанный страховкой, я хватаю их одну за другой и вышвыриваю в ревущую за боротом темень. Летим мы на восьмистах метрах…

Еще через неделю так же, ночью, все повторить.

Скоро до Принца дойдет весть о прилете хубары. Он не выдержит такого искушения и выйдет со своим белым соколом на охоту. Беспилотные самолеты, круглосуточно барражирующие данный район, засекут и передадут для наводки пеленг телеметрического датчика, прикрепленного к оперению сокола. Минут через двадцать „томагавк“, вылетевший с крейсера, стоящего у берегов Бахрейна, достигнет цели.

Таков был мой план».

2

Стайка иссиня-черных дроздов стелется перебежками по ковру камнеломок, пронзительно вскрикивают, наскакивают друг на друга, перепрыгивают по камням, пунктиром перенося маячки оранжевых клювов.

Как только птицы оказываются вблизи лагеря, горстка людей принимается неторопливо собирать пожитки. С камня встает высокий человек с печальным красивым лицом. Большие кисти рук, непропорциональных, как у статуй, стоящих на высоком пьедестале, покачиваются у бедер; выбеленные омовениями и отсутствием работы, они выделяются на фоне грязного халата.

Темнолицая немолодая женщина равнодушно сворачивает туристические коврики, ловко стягивает их веревкой, собирает пластиковые плошки, пиалы, бутылки из-под кока-колы, на одну из которых привинчена белая башенка фильтра, с кишкой и резиновой грушей.

Мальчик лет десяти, похожий на карикатуру отца, перестает подбрасывать на веревочке юлу, сматывает бечевку, оборачивает вокруг палочек.

Через два часа небо расколется, мгновенным плугом его рассечет ракета. Продолговатая вспышка, чуть темная в эпицентре, похожая на игольное ушко, проглотит вокруг весь воздух. Пустыня дрогнет, будто на дощечку ступил сапог. Но ничего не случится с пустыней. Что может случиться с песком и камнями, на создание которых за сотни тысяч лет волны и ветер потратили столько энергии, сколько не извлечь из всех боеприпасов в мире, умноженных на сто тысяч?

Вазочки застывших вокруг всплесков расплавленного песка. Лужи кварцевого наста.

В этот день дрозды навлекли новую ракету. Новейшая выдумка оружейников, она летит в шесть раз быстрее «Томагавка».

Человек с печальным лицом останавливается, вдруг понимая, что гостья уже на подлете. Он поднимает руки. Скалы, овраги устремляются вниз, мельчают, превращаются под ногами в ту же сыпучку, крупу пустыни. Он движется навстречу ракете, огибает, настигает и, взяв под уздцы, уводит в сторону от лагеря. Взрыв наполняет его грудь прозрачностью. Он вырастает до неба. Угольное световое ушко пульсирует в паху.

Очнувшись, отряхивается, возвращается к лагерю. Считает шаги. Одна тысяча четыреста двадцать восемь.

Он возвращается к жене и сыну. Пожитки уже собраны, мальчик снова развернул веревочку, снова взлетает юла. Две желтые пластиковые чашечки, скрепленные донцами, падают на параболу бечевки. Мальчик нянчит юлу, баюкает на лету, скрещивает руки, перепрыгивает. Юла вертится и пляшет.

В путь они отправятся через четверть часа. Скоро из-за горизонта надвинутся пучеглазые стрекозы со слюдяными ореолами. С них десантируются, забегают повсюду искатели праха.

А пока он ложится навзничь на плоский камень. Скопленное им тепло наполняет позвоночник.

Он видит небо, еще пыльное, взбаламученное взрывом. Солнце ерзает в рассеивающихся клубах.

Он вспомнил, как зимой к нему приходил связной от Акрам-хана. Как сидел с ним у костра. Ветер выл, зашвыривал дым обратно в пещеру. Всю зиму через позвоночник тек лед. Тогда он раздумывал что-то передать, но не сказал ни слова. Только слушал.

И наконец махнул рукой.

Связной уперся лбом в камень, попятился в темень.

Он потянул из-под кошмы автомат, одиночным хватил связного в затылок.

Перевернул. Костер расцветился от порыва ветра, румянец окрасил белки глаз. Парень улыбался от страха.

Он сорвал с его шеи шнурок, вынул из кожаного футлярчика свернутый листок со священными письменами, поцеловал и спрятал. Утром завалил тело камнями.

Сейчас он понял, почему ничего тогда не передал связному. Между ним и людьми теперь нет связи. Его смерть уже не подорвет борьбу. Теперь он не столько заслуженный, сколько случайный символ ненависти. Впрочем, любой символ случаен.

Значит, не нужен и связной.

Растение без корней. Как его выкорчевать?

Жизнь уже четыре года не отличается от кочевой жизни его предков. Он отказался от передвижений на джипах. Теперь в любой джип, поставляемый в регион, запрятан спутниковый маячок, которого не сыскать. Он также отказался от охраны. Теперь его цель — изолироваться от мира. Слиться с пустыней. И ему это удалось. Теперь он непобедим, как пустыня. Разве можно завоевать, разбомбить пустыню?

Дни в пещерах не отличались от ночей, время завалило его сумраком, как песок оставленные жилища. Он устал уже думать: что Аллах хочет от него? А что хотел Он от того еврея? Он уже догадался: различие в том, что еврей не знал, а он знает. И в знании этом состоит его ошибка.

Пустыня есть место, где жизнь не является обычным делом. Пустыня более нацелена на уничтожение живого, чем на его рождение.

Что есть пыль, песок и камни? Что они есть еще, кроме как продукт эрозии? Чему еще они предназначены, кроме того, чтобы уничтожить органику?

Пустыня — ад не только потому, что в ней и смертно холодно, и смертно жарко. В ней некуда деться от себя. Геометрия пустыни — точка. Движение в ней не изменяет ничего вокруг, оставляя тебя среди тех же песков и камней, под тем же небом, в той же точке существования. Выжив в пустыне, всегда оставляешь в ней себя. Нет более неприступной — с обеих сторон — темницы, чем собственное «я».

Первые боевые лагеря Принца кочевали под видом лагерей соколиной охоты. Каждое утро сокольничие поднимали в воздух на облет всех соколов, уверенные в том, что спутниковые системы слежения отмечают этот массовый вылет охотников.