За первый месяц жизни «Кольшицкого» мы с Ниной испытали такую же смену перспективы. Сначала сам Нижний Ист-Сайд расплылся на архипелаг отдельных микрорайонов, о существовании которых мы раньше не подозревали. Прямо к западу от нас, между Эссекс-стрит и Аллен-стрит, раскинулись пастбища хипстеров, от Аллен до Форсайт-стрит шел лабиринт муниципального жилья для малоимущих со своей собственной, бедной топографией, и щупальца неуклонно растущего Чайнатауна тянулись на север вдоль Кристи-стрит. К востоку пролегала единичная аномалия Клинтон-стрит, с ее латиноамериканскими парикмахерскими, стильными ресторанами, стильными ресторанами, притворяющимися латиноамериканскими парикмахерскими, и облупившимися остатками психоделической раскраски, которой подвергла всю улицу режиссер Джули Тэймор, снимая здесь свой мюзикл по «Битлз». Рядом пряталась безликая Атторни-стрит, резко упирающаяся в тупик через полтора квартала («А вот и неплохая метафора моей юридической карьеры», [49] — отметила Нина, когда мы зашли туда впервые). И наконец, дебри Ридж-, Питт-и Коламбия-стрит, где клубилась совсем иная жизнь, жизнь поднятых капотов и реггетона, под гудящим черным подбрюшьем Вильямсбургского моста.
Затем и наш собственный квартал ожил и украсился постоянными персонажами. Главным из них был Великий Белый, костлявый бородатый псих, всегда одетый в безупречно белые льняные брюки, белую майку и новые белые кеды. Великий Белый производил обход своих владений ранним утром, около восьми, нанизывая вчерашний мусор на что-то вроде самодельного копья и раскладывая улов по пакетикам, развешанным у него на поясе. У него был специальный пакетик для окурков, пакетик для бутылочных пробок и, как ни печально, пакетик для использованных презервативов. Увидев его в первый раз (он промаршировал мимо меня, пока я боролся с металлической шторой кафе), я застыл: на меня двигался маньяк с копьем. Его белый ансамбль, впрочем, моментально успокаивал. Один взгляд на него — и становилось понятно, что он не рискнет заляпать свой костюм вашей кровью.
Имелся и местный попрошайка, карибец лет пятидесяти с тугим блестящим лицом под розовым солнцезащитным козырьком. Он энергично и почти музыкально тряс кофейным стаканчиком с мелочью на северо-восточном углу квартала. Ближе к концу нашего первого месяца он заскочил в кафе и попросил стакан горячей воды. Он пришел со своим собственным пакетиком чая, вернее с целой гирляндой пакетиков, использованных, и явно собирался засесть у нас надолго. Слушайте меня, будущие социально сознательные предприниматели: вертикальная интеграция великолепна и экологическая нейтральность есть благороднейшая цель, но ничто не поставит ваши прогрессивные идеи и постулаты под сомнение так, как это сделает потасканный, вонючий, босоногий клиент, забредший в ваше заведение за вполне законной покупкой. Почему-то мне кажется, что данная этическая дилемма никогда не фигурировала в ваших предпринимательских фантазиях. Будь я озорником в стиле Саши Барона Коэна, обязательно снял бы сериал, построенный на том, как различные заведения — чем более ханжески прогрессивные, тем лучше — разрешают этот вопрос. В магазине «зеленого» дизайна на Элизабет-стрит мне однажды довелось наблюдать, как клерк схватил освежитель воздуха и с бесстрастием экстерминатора опустошил баллончик в сторону незваного гостя, укутав того слезоточивым облаком лимонной измороси. Я, со своей стороны, налил Розовому Козырьку нашего лучшего чая «Дарджилинг» и тихо предложил ему взять напиток с собой. «Хороших вам выходных», — сказал он, удаляясь.
Наши постоянные посетители, как выяснилось, тоже делились на несколько категорий. У каждой был свой стиль, свои требования, своя политика насчет чаевых и даже свой собственный час пик. С восьми до восьми тридцати утра мы довольно бойко торговали кофе «с собой». Мне понадобилось несколько дней, чтобы понять, что мы обслуживаем одних и тех же 15–20 человек. Это были офисные страдальцы, влекомые силой рутины к ближайшему жерлу метро и назначившие нас своей заправочной станцией по пути. Их заказы были просты — кофе, коржик, круассан, — но невероятно детальны. Несмотря на все визуальные подсказки, они относились к нам как к угловой забегаловке: «сливки, два сахара» и т. д. Офисные страдальцы также маялись типично нью-йоркским заблуждением, что «обычный» кофе по умолчанию светло-бежевый и переслащенный. Они заказывали одно и то же каждый день и заметно расстраивались при виде каких-либо изменений: если вдохновение подталкивало Эркюля водрузить на корзиночку три черничины вместо двух черничин и мятного листа, это сотрясало самые устои их вменяемости.
Творческая интеллигенция просыпалась к одиннадцати. Эти люди действительно садились за столик и завтракали. К полудню «Кольшицкий» подбирался ближе к идеалу венской кофейни, чем в любой другой час; кафе жужжало сплетнями, пары ворковали, одинокие мужчины атаковали кроссворды, и недокухня очередями метала яйца кокотт. Специально для этой публики мы вскоре соорудили пятнадцатидолларовый комплексный завтрак «Франц Фердинанд», состоящий из яйца всмятку на мраморном постаменте, круассана с ветчиной и грюйером, джема, меланжа и крохотной шоколадки с логотипом «Цайдля». С первого же дня почти все креативщики только его и заказывали. Наценка на «Франц Фердинанд» доходила до 75 процентов, что означало 200 долларов чистой прибыли в час, пока не иссякал наплыв посетителей.
Цифра эта, увы, оставалась теоретической, ибо любители «Фердинанда» были той же публикой, что приходила на завтрак с ноутбуком. К часу дня заказы заканчивались, но посетители оставались — и сидели часами, некоторые до трех-четырех дня. Прибыль от них уменьшалась с каждой лишней минутой, словно счетчик такси, тикающий в обратную сторону. Их лица омывал голубоватый свет мониторов; я беспомощно смотрел из-за стойки, как мерцает в полутьме зала целый сад светящихся яблок. Я практически уверен, что в конце лета и начале осени 2006 года из «Кольшицкого» больше обновилось блогов, больше было написано эссе в «Слейт» и сардонических рецензий в «Питчфорк», чем из любого другого кафе в городе.
Третий и самый неожиданный час пик начинался вскоре после пяти вечера. Вы можете подумать, что это возвращалась домой с работы категория «сливки-два-сахара», и будете неправы. Вместо них ранние летние вечера приносили волну пожилых дам, одиноких, очевидно состоятельных и явно не живущих в Нижнем Ист-Сайде. Они входили, тиская крохотные сумочки и трясущихся собачек; по-своему они так же не вписывались в обстановку, как и любители «кофе с собой». Мы прозвали их Ридикюлями и Синеголовыми, хотя на самом деле ни у кого из них не было голубых волос. Этот контингент обычно поставлял лучшие истории на следующий день («А потом она назвала меня милочкой. Милочкой»). Они заказывали все самое изысканное и дорогое и в ответ требовали определенный тембр обслуживания — угодливый, но бесстрастный. Нина либо физически не могла выйти на эту частоту, либо не делала этого из принципа. К моему удивлению, огромным хитом у этих дам стала Рада: она воспринимала общение с Синеголовыми как своего рода уроки актерского мастерства и даже переходила с ними на полубританский акцент а-ля Роза Кеннеди, который им явно импонировал. Что же касается меня, я прибегал к своему обычному грязному трюку: имитировал манеру, в которой ко мне обращались. Происхождение Ридикюлей оставалось интригующей тайной, пока я ее случайно не раскрыл во время очередной прогулки по окрестностям. В двух кварталах к югу от нас находился последний на Манхэттене магазин корсетов.
С семи до десяти вечера, как мы и предполагали, кафе было мертво. В этот затянутый промежуток мы с Ниной завели привычку лениво ужинать за столиком у окна, выставляя себя напоказ в качестве наших собственных идеальных клиентов. Тон этих ужинов варьировался от праздничного до похоронного в прямой зависимости от содержания кассы к середине дня: триста долларов были нашим заветным числом, которое мы без всякой надобности наградили правом диктовать настроение вечера. Если мы достигали этой планки, беседа струилась так же легко, как два месяца назад — в то время, к которому мы оба уже начинали мысленно прикручивать эпитет «старое доброе». В основном мы говорили о книгах; ни один из нас со дня открытия кафе не ходил в кино, зато времени для чтения было хоть отбавляй. Я провел июль с Харуки Мураками, наслаждаясь чопорной стойкостью его чистюль-рассказчиков и мерным маятником их проблем: пропала кошка, пропала женщина, пропала кошка, пропала женщина. Нина зачиталась бульварной эзотерикой и одолевала по шесть или семь поп-буддистских трактатов одновременно. По-моему, это чтиво ей подсовывала Рада.
