Может быть, конечно, кто-то и ощущал что-либо этим органом, но Сергею казалось, что все это — поэтическое сравнение. Метафора, или как её там. Живот — самый главный показатель. Он был его главным радаром, улавливавшим опасность, безотказной системой сигнализации.

Так вот, эта самая система сейчас включилась. Тихонечко и ровно загудела.

Сергей вытер губы полотенцем, бросил его на плечо и пошёл на кухню. Нужно было найти ещё хотя бы пригоршню воды, чтобы умыться. Три вещи он считал для себя необходимыми, чтобы полноценно начать день: почистить зубы, умыться и выпить чашку чая. Первое он уже сделал, теперь была очередь за остальным.

Все запасы воды исчерпывались небольшой лужицей на дне чайника. Сергей слил её в ладонь, растёр по лицу и вытерся полотенцем. С грехом пополам может сойти за умывание.

Вот теперь пора завтракать. Мусей напомнил Крутину об этом, издав деликатный короткий нявк. Глотка у него, видно, пересохла, так как молоко он выжрал ещё с вечера, поэтому звук скорее походил на похоронное карканье ворона.

Такой себе «Невермор».

— Сейчас, сейчас, — успокоил его Сергей, подходя к холодильнику. Что там у нас есть? Прежде всего из питья. Ладно, пусть не чай, но что-нибудь выпить нужно. Организм требует.

Все, что попалось ему на глаза в не отягощённой запасами камере, — опустошённый на две трети пакет молока для Мусея. Сам Сергей молока не пил — не любил. Но, в порядке исключения, можно было и поступиться принципами. В дополнение к молоку он нашёл банку сардин в томатном соусе, кусочек масла в полиэтиленовом пакетике и четвертушку хлеба. Вполне достойный завтрак.

Мусей уже уселся перед столом, печально воздев глаза с видом «мы-ничего-не-ели-уже-три-дня-если-вы-може-те-помогите-хоть-чем-нибудь». Сергей вскрыл банку, поддел ложкой изрядную часть содержимого и выложил все это на кошачье блюдце. Отправил туда же немного масла и кусочек хлеба. Мусей вскочил, задрав хвост, издал благодарственное урчание и набросился на еду с видом спасённого от голодной смерти. Значит, порядок, есть можно. Такую процедуру они с Мусеем проделывали каждый раз. Сперва кот начинал трапезу, затем приступал хозяин. По крайней мере, отравление Конторе не удастся. За это время Сергей перепробовал на Мусее всю известную ему химию. Ещё когда он впервые появился в их подъезде и у Сергея мелькнула мысль взять его в напарники, Крутин угостил его мясным фаршем с элементарным крысиным ядом. Причём не смертельной дозой, а малой концентрацией, способной лишь свалить человека с ног. Вот только не надо делать круглые глаза и считать Сергея Крутина садистом. Конечно, он не позволил бы бедному коту сожрать такое угощение. Как только тот бы начал, Сергей собирался выхватить блюдце у него из-под носа. Но этого и не потребовалось.

Мусей, тогда ещё безымянный, со всех ног рванул к подвернувшейся пище, раскрыл пасть и замер в этой позе, насторожённо шевеля усами. Затем медленно закрыл рот, обошёл горку фарша с другой стороны, принюхался там и в конце концов отошёл в сторону. За это время, как уже говорилось, они постепенно проверили все. Мусей, жравший любые продукты без разбора, безошибочно отказывался от тех, где были хоть малейшие примеси. Сергей специально добавлял их в его любимые кушанья, тот ни разу не допустил промашки. С тех пор они ели только вместе и именно в такой очерёдности: сперва Мусей, затем Крутин.

Сейчас котяра поспешно расправился с выложенными ему продуктами и удивлённо замер, показывая, что это не еда для нормального взрослого кота. Это может быть все, что угодно, — закуска, угощение, но не нормальная полноценная еда.

— На, проглот, — сказал Сергей, отливая ему ровно половину молока. Мусей выдал привычное урчание и принялся шумно его поглощать, умудряясь не пролить ни капли по сторонам.

Себе Сергей отрезал пласт хлеба, намазал тонким слоем масла и выложил сверху кусочки сардин из банки, полив все это томатным соусом. Нормально. Вот только аппетита нет никакого. Проклятый гномик все водит и водит пальцем. И все сильнее становится чувство ожидания чего-то. Неясное чувство, но оттого не менее тревожное.

Он заставил себя проглотить бутерброд, залив его сверху остатками молока.

Затем выставил Мусею банку из-под сардин с накрошенным туда хлебом и спрятал пакетик с маслом в холодильник.

Пока Мусей разбирался с содержимым банки, Сергей вернулся обратно в комнату и принялся переодеваться. Натянул джинсы, рубашку, свитер, и все это время прислушивался к себе. Не отпускало. Он ещё раз подошёл к окну. Все то же самое. За исключением ребят на «Ауди», которые исчезли. Сообразили, наверное, что слишком грубо глаза мозолят. Или же кто-то из руководителей, какой-нибудь координатор, приказал переместиться на другое место. А в целом все как всегда.

Никаких тревожных признаков. Вот только вода эта, черт бы её побрал.

Сергей взял со столика часы, застегнул ремешок. Подошёл к зеркалу, чтобы ещё раз причесаться. Мусей уже сидел в прихожей, лапой приводя морду в порядок.

Он долго мусолил её, затем проводил сжатой в кулак лапой по морде сверху вниз и опять отправлял её в пасть. Рожа при этом у него становилась не дай бог!

Мусей служил причиной постоянных стычек Сергея с соседями. Любимым развлечением кота было сидеть на лестничной клетке, просунув голову между перилами. Окон там нет, поэтому всегда царит полумрак. Люди, поднимавшиеся вверх, внезапно слышали прямо над ухом плотоядное урчание, а иногда, если Мусей находился в нужном настроении, его загробное «на-а-ау». Нервно поворачивая голову, они видели перед собой всклокоченную морду Мусея с вытаращенными пылающими глазами шизофреника. Те, кто покрепче, ещё могли это перенести. В общем, много нареканий было.

Сергей положил расчёску, надел куртку, похлопал по карманам, проверяя, на месте ли ключи. Котяра уже занял позицию у двери, готовый к выходу. Крутин застегнул куртку, щёлкнул замком…

И, когда дверь открылась, на него накатило так, что он даже на мгновение задержался.

Сергей стоял на пороге, держась за дверной косяк, смотрел на удаляющегося Мусея и думал: «Все, приехали! Вот именно сегодня все и начнётся».

— Дорогие товарищи! — обращение старорежимное, но все ещё наиболее приемлемое для большинства наших сограждан. — Ради бога, извините, что я обращаюсь к вам с подобной просьбой, но мы с женой попали в безвыходное положение. Дело в том, что здесь, в этом городе, служит наш сын. Он сейчас в госпитале. На учениях произошёл несчастный случай, пострадало четыре человека, в том числе и он. Мы с женой приехали к нему, а здесь у неё случился инфаркт.

Она лежит в реанимации уже третий день. За то, что её там содержат, нужно платить тридцать два доллара в сутки. Деньги, что мы взяли с собой, уже закончились. Я позвонил коллегам в университет, они обещали выслать. Но перевод прибудет только через три дня. А заплатить нужно сегодня, иначе её переведут в общую палату. Врачи говорят, что шансов выжить у неё при этом будет пятьдесят на пятьдесят. Сами знаете, какие там условия. Вы только не подумайте, что я прошу у вас безвозмездно. Вот моя визитная карточка. Дайте мне свой адрес, и я немедленно, по возвращении, вышлю вам ваши деньги. Даже с процентами, если хотите. Просто сейчас я в таком положении, что некуда деваться…

Высокий старик с пышной гривой седых волос, рассыпавшихся по воротнику длинного чёрного пальто, двигался по проходу между рядами кресел в зале ожидания номер два Центрального железнодорожного вокзала. В одной руке он держал шляпу с широкими полями, перевёрнутую вниз тульёй, а другой крепко сжимал потёртый кожаный портфель и массивную трость тёмного дерева. Произнося последнюю фразу, он подумал, не пустить ли при этом слезу. Нет, не стоит.

Получится чересчур наигранно. Достаточно, что глаза увлажнились и блестят. Вот так. И смотреть в лица сидящих, ловить взгляд. Главное — это перехватить взгляд. А там уже мимикой, скорбным движением бровей, неуловимой игрой мышц остановить, приковать к себе, не дать равнодушно отвести глаза в сторону.