Пеговолосый расстегнул верхние пуговицы камзола, лилового в цвет мебельной обивки и занавесей, опёрся о краешек стола и катнул бракк вперёд-назад по сукну.

— А я-то удивлялся, почему вас не испугало подобное оружие… М-да. Нужно было навести справки заранее.

— Можно задать вопрос?

Он подумал и кивнул:

— Можно. Единственный и последний. Потом спрашивать буду только я.

Собственно, после такого предупреждения можно было и промолчать, но глупо не воспользоваться предоставленной возможностью.

— Я смогу быть свободным по окончании этого разговора?

Пеговолосый снова улыбнулся:

— Чем Боженка не шутит? Но лично я надеюсь на обратное.

Вот оно. Именно то, что я и хотел знать. То ли события странной ночи подтвердили свою важность, то ли в привычку «багряных» входило тщательно прибирать за собой, а значит, избавляться от всех возможных свидетелей, способных разнести вредную молву. В сущности, меня не успокаивало ни первое, ни второе, зато знать источник злоключений всегда полезно. На будущее. Если, конечно, оно наступит.

— Да, у вас нет причин доверять мне и моим словам. А как насчёт желания?

И это он знает. Должно быть, участвует в подобных беседах ежедневно и еженощно. Может, даже в этом самом кабинете.

— Хочу ли я доверять?

— Да, хотите?

Трудный вопрос. Лукавить, а тем более нагло врать не стоит. Но в чём заключается моя правда? Я долгие пятнадцать лет, включая годы обучения, следовал наставлениям и приказам, не подвергая их сомнению, а в конце концов и вовсе едва не разучился сомневаться. Чувствовал ли я себя при этом несчастным? Нет. Исполнять приказы легко, хотя и не всегда приятно. Возможно, я и дальше согласился бы на послушание, но… Золотозвенник спросил совсем о другом.

— Да.

— А верить?

— А я и так верю.

Он чуть наклонил голову, словно это позволяло лучше вглядываться в моё лицо.

— И во что же? Поделитесь, будьте любезны.

— В справедливость Божа и ветреную милость Боженки. В рассветы и закаты. Верю, что вы скажете мне лишь то, что захотите. А ещё верю, что отвечу на все ваши вопросы, но только то, что смогу.

Пеговолосый расхохотался:

— Вам слишком долго приходилось молчать, верно?

— Да, но…

— Только человек, вынужденный большую часть своей жизни слушать, а не говорить, не сможет устоять перед приглашением побеседовать.

— Разве это было приглашение?

Конечно, он не ответил, следуя собственному, ранее оглашённому правилу. А я вдохом спустя понял, что сморозил очередную глупость.

Ни мундира, ни медальона, ни приказа, отданного начальственным лицом или изложенного на бумаге. Передо мной сидит просто человек, и если бы нашей встречи в тюрьме не состоялось, я бы и понятия не имел, с кем разговариваю. Но с другой стороны, почему-то кажется: не было бы встречи, не появилось бы нужды в разговоре.

Что ему от меня понадобилось? Уличить во вранье? Вынудить признаться? Вряд ли, иначе давно бы уже перевёл беседу в требуемое русло, а мы продолжаем говорить на темы, касающиеся… Вернее, почти ничего не касающиеся. Может быть, спросить прямо? Хотя в ответах мне ведь всё равно отказано.

— Если у вас есть вопросы, спрашивайте, а не ходите вокруг да около.

— Вы куда-то торопитесь?

Нет. Наоборот, с ужасом жду момента, когда мне придётся встать и шагнуть за порог кабинета. Шагнуть в неизвестность. В «никуда», которое превратится в «где-то», лишь когда я там окажусь.

— Не тороплюсь. Но чем быстрее закончится эта жизнь, тем скорее может начаться другая.

— Вы так недовольны прошедшими годами?

Недоволен. Правда, не годами, а собой. Время как раз было проведено с пользой, а шансов вступить в лучшее будущее оказалось с избытком. И кто всё испортил? Я сам.

— Они прошли.

— Мимо?

Никак не могу понять, до чего он пытается докопаться. Постичь глубины моего разума? Так там донышко просвечивает, даже пятки не намочишь. Ищет умыслы и намерения? Умысел только один: жить спокойно и сытно.

— Со стороны виднее.

Пеговолосый хмыкнул:

— Виднее. Хотя смотрю я на вас и, как ни стараюсь, кое-чего разглядеть не могу.

— Может, не туда смотрите?

— Может быть… Что ж, спрошу прямо. Чего вы хотите от жизни?

Или я совсем отупел на сопроводительской службе, или меня желают завербовать. Именно ответом на прозвучавший вопрос открываются Двойные врата Боженкового лабиринта.

— Немногого.

— Например?

— Покоя.

Я бы на его месте непременно пошутил, предложив обеспечить мне покой из разряда вечных, но золотозвенник почему-то остался совершенно серьёзен.

— Вы уверены?

— Да.

— И вам не будет скучно после стольких лет, проведённых в постоянном напряжении, вдруг оказаться вдалеке от шумной и переменчивой жизни?

А ведь в самом деле… Те два дня, что я ждал послания из Наблюдательного дома, не заполненные ничем, кроме вынужденного ожидания, показались мне почти вечностью. Правда, особой скуки я не испытывал, скорее наоборот, словно провалился в какую-то пустоту, не приносящую ни тепла, ни холода, но главное, не заставляющую двигаться и думать. Блаженную пустоту.

— Не будет.

— Подумайте хорошенько, эрте Мори. Это только ваше решение.

Интересно, почему он так настойчив? Старается обезопасить собственный зад на случай, если я вдруг заартачусь? Очень странный разговор. Очень туманный. Но, несмотря на всю его неясность, страха так и не возникло. Впрочем, меня и не пытались напугать, скорее, отговорить, сбить с толку, подёргать за ниточки, торчащие из спутанного клубка души. Пеговолосый очень хочет быть уверенным. Но в чём? Или… в ком?

— Я устал, эрте. Можете верить, можете не верить, ваше право. Я десять лет следовал за Ведущими всех рангов и мастей, постепенно переставая понимать, зачем это делаю. Я честно исполнял свою службу, но даже мундир со временем изнашивается, а люди ничем не лучше мундира, который носят.

— За подобные слова вас следовало бы продержать в тюрьме весь остаток дней.

— Вы кликните стражу сейчас или чуть позже?

Золотозвенник подошёл ко мне вплотную, но снова в его движениях и в тоне голоса не оказалось и намёка на угрозу:

— Вы хотите чего-нибудь по-настоящему? Подумайте ещё раз. Закройте глаза, всмотритесь в картинку, которую увидите вокруг себя, и скажите: чего вы хотите?

То ли он был удивительно убедителен от природы, то ли в ход пошли особые снадобья, которые никто не мешал «багряному» рассеять в воздухе кабинета, но я подчинился настойчивому требованию, хотя в глубине души рассмеялся его детской наивности.

Что можно увидеть за закрытыми веками?

Оказалось, многое.

Тёмную пелену вдруг прочертили лучи света: это чья-то рука тронула занавеску на высоком окне и сдвинула в сторону, освобождая путь солнечному теплу. Женщина. Уже немолодая, но всё ещё прекрасная. А может, мне так только кажется, потому что… я люблю её. И она любит. Черты лица расплываются в дымке на границе тени и света, но глаза, смотрящие на меня, спокойны и счастливы. За окном видны всполохи красных и белых пятен, разбросанные по густой зелени. Сад? Должно быть. Цветущий летний сад. И я обязательно прогуляюсь по нему, только не сейчас, потому что на стуле, выдвинутом из-за украшенного затейливой резьбой стола, меня ждёт форменный мундир, цвета которого я никак не могу разобрать, но в складках ткани определённо что-то мерцает, словно звёздочка посреди ночного неба…

— Я хочу оказаться в лучшем месте, чем бывал прежде.

Пеговолосый удовлетворённо выдохнул, как будто мой ответ, добытый с таким трудом, стоил по меньшей мере половины сокровищ всего мира.

— Такое место есть. И оно уже ждёт вас.

Коридор, по которому мы шли, был настолько узким, что едва позволял двум не особенно широким мужчинам идти рядом друг с другом, не соприкасаясь плечами.

— Я не скажу всего, что вам должно знать, у меня слишком много других дел, требующих внимания. Но часть разъяснений вы получите уже по прибытии, а часть найдёте сами, если хорошенько поищете. Хотя буду откровенен: возможно, вам хватит и уже подготовленных сведений.