- Летали. Ну?

- И как потом Али Зегрес и его молодая жена Фатима попробовали то же самое и убились, помнишь?

- Ну, - недовольно поджав губы, Гвискар обернулся к Гибор и сурово посмотрел на неё. Мол, "уберите камеру"!

- Так вот - у них были доверчивые, светлые лица. Когда они надевали крылья, они ни о чём не подозревали, для них это было вознесение, а не аттракцион. И мне уже тогда было не по себе от мысли, что они сейчас разобьются и это устроили я и ты. Можно было бы убить их и не так коварно, и не вдвоем, не разом...

- Немедленно прекращай этот треп, - перебил её Гвискар, лицо его было встревоженным. - Заладила.

- Да нет, ты сначала дослушай, - не унималась Гибор. - И я тогда подумала, что такое кощунство не проходит даром и что...

Гвискар снова поднес к лицу бритву и услышал, что лезвие бритвы едва слышно звенит. Этот металл был чувствительнее глиняного человека, но через секунду и сам Гвискар почувствовал чью-то опасную близость. Паранойя, наведенная маревом Гранады, или действительно кто-то внизу?

Но не успел Гвискар как следует прислушаться, насторожиться, подумать, как окно позади опало стеклянным ливнем, а зеркало в полуметре от его лица разлетелось на двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть осколков.

В фанерной подкладке зеркала торчал арбалетный болт.

Гвискар выбежал в искрящееся поутру поле без оружия. В последний раз он держал в руках меч четыре года назад и успел многое забыть - например, забыть настроение, в котором следует встречать арбалетный болт с перевернутой руной Feoh, выцарапанной на картонном оперении.

Гвискар огляделся. На опушке леса ни зверья, ни людья видно не было, но множество следов, оставленных ночью, свидетельствовало о том, что вокруг недостроенного замка Орв хороводил целый отряд.

О, если бы стены были выведены хотя бы на тридцать кирпичей! Тогда можно было бы просто запереть ворота и ждать, пока нападающим не наскучит троянский сюжет. А так, наверное, придется отсиживаться в донжоне. Или, может быть, умней сейчас же приготовить сани и прочь отсюда? Нет, догнать сани всадникам легче легкого, - вздохнул Гвискар, созерцая свежую дорожку конских копыт.

Гвискар замер на месте и снова прислушался. Тишина крематория в аккомпанементе сосновых ветвей, скрипящих от мороза. Он уже собрался поворачивать назад, как увидел на склоне овражка что-то черное - лежащую фигуру, пепелище костра, оброненный плащ?

Серо-черная линия. По земле волочили дырявый мешок, наполненный золой - определил Гвискар. Неравномерно, впопыхах, что ни кочка - вместо реки целое водохранилище. Линия продолжается и продолжается и... Гвискар шел вдоль неё в замешательстве... продолжается... и в конечном итоге образует замкнутый магический круг.

Гвискар хотел попробовать угольки рукой (вдруг ещё теплые и тогда, возможно, этот орешек инквизиторских знаний треснет под кувалдой искушенной мысли глиняного хакера?), но прежде предусмотрительно плюнул на них. Плевок не зашипел и не шлепнулся прозрачной жабьей икрой на прохладную золу. Плевок вспыхнул. Пламя хлестало лилово-малиновыми хвостами, доставая Гвискару почти до груди.

- Но откуда здесь тевтоны, маттьево!? - занявшись было малиновыми стожарами Вальхаллы, глаза Гвискара вновь потухли и стали усталыми и злыми.

Злыми, потому что этот черный круг ни ему, ни Гибор не преодолеть и, значит, из замка Орв им не сбежать - крылья вынесут только одного. И сани можно не готовить.

Усталыми, потому что за последние тридцать лет он убил столько людей, что впору было и устать.

Когда же, бегом домчавшись до неоконченных ворот замка (вместо стрельчатого свода - бутылка с отбитым горлышком), Гвискар обернулся и увидел вдали всадника с искрящимся распятием на груди, с черным тевтонским крестом на плече и с обнаженным мечом, лезвие которого, рассекая пространство на семь трансфизических слоев вглубь, стонало в басовом ключе.

Гвискар понял, что со всей неотложностью пора вспоминать всё, некогда опрометчиво забытое: отбив, выпад, отход, отбив, выпад, выпад, выпад.

В сотне шагов позади всадника наступали красномордые люди - кажется, арманьяки, четыре десятка. "Как в Велесе Красном, только всё наоборот - я в обороне", - подумалось Гвискару.

Гвискар держал первый этаж жилого крыла. Мартин - крыльцо. Эстен охранял черный вход в башню, где была заперта Гибор.

Гвискар стоял посреди узкой комнаты по колено в крови, потому что четверо человек было убито им вот только что. Он начал бой, как легендарный Ренуар - с ослопом, но довольно быстро сменил его на трофейный меч французского производства - небрежная заточка, кривоватая рукоять с неграмотным латинским девизом, гарда в виде четырех неправильно анатомически истрактованных леопардов или, может, гиен.

Этот меч искрошился в минуту, не выдержав соударений со своим собратом, который находился в собственности человека по имени Жак. Жак, как и его товарищи, забрался в комнату, где бесчинствовал Гвискар, через окно, предварительно использовав мучной ларь в качестве приступки.

Жак принял эстафету и умер быстро; Гвискар дорожил своим временем и не был кровожаден, ему было жаль наемных мужичков - до "мужиков" арманьяки в его глазах не дотягивали. Жаковых гепардов Гвискар оставил пока что себе - знаменитый миланский меч, которым он совершил немало летописных злодеяний, был уже давно подарен сыну. Но пятого противника Гвискар не дождался - арманьяки оставили окно в покое и решили войти, как культурные - через дверь.

Оба меча - и Жаков, с гепардовой гардой, и предыдущий, с гардой леопардовой - были зауряднейшими клинками с незаурядной мертвительной силой. Ими можно было убить глиняного человека. Убить с десятого- двенадцатого удара - и всё-таки. По трофейным клинкам крылатыми ящерками струились мелкие духи враждебного, прусского воздуха, и с ними приходилось считаться. Гвискар прикинул, что за каждую такую ящерку вдохновитель арманьяков расплатился неделей своей жизни и проникся к неведомому противнику профессиональным уважением. Это мужик.

Тем временем арманьяки переметнулись к Мартину, который после схватки с Гвискаром показался им более доступной целью. Мартин, с виду вяловато тыкаясь своим полуторником в воздух, сразу упокоил двоих и, на миг сгруппировавшись в шаолиньского homo compactus - как хищен его прыжок! - переместился в самую гущу подступающих к Эстену арманьяков. Под хруст нагрудников Мартин сразу прикончил двоих.

Гвискар следил за схваткой из окна, но разделить бранную игру Мартина не спешил. Он был встревожен - а где же тот всадник с вольфрамовым распятием в руках? Почему он не лезет в замок? Не интересуется?

"Почему ваш суверен не с вами?" - голосом советского Информбюро испытывает Гвискар раненого арманьяка, властно вложив четыре пальца в рану на его бедре. "Он... с той стороны, он с нами не пошел!" - орет раненый, обмирая от боли, которая не настолько нестерпима, чтобы задушить саму себя вкупе с сознанием, но всё же абсолютно нестерпима.

Чтобы отправиться на поиски всадника, Гвискар был вынужден совершить вкусный проход по головотяпски сложенным вдоль неоконченной стены строительным материалам, проход с двумя декоративно отрубленными руками и тремя изуродованными трупами. Гвискару тоже перепало - левое бедро зудело, располосованное не столько сталью, сколько зубастыми ящерками.

- Гибор, родная! Помоги мне! - жалобно кричал в эту минуту герр Гельмут, стоя в тени башни, с видом на ослепительное солнечное сияние, один- одинешенек. На его ладони, облаченной в железную перчатку, были рассыпаны двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть крохотных тлеющих углей.

Услышав голос Гвискара - о Боже, как он там оказался!? - Гибор подскочила к окну и, не увидев внизу Гвискара, высунулась наружу почти по пояс.

Не по-зимнему жгучее солнце ударило в правую щеку. И в этот момент на длинную тень, тень глиняной женщины Гибор, чья грудь - в гламурном декольте, чьи дикие косы - два сонных питона, на её призрачную тень, спустившуюся до самой снежной земли, вприпрыжку посыпались угли, каждый из которых, достигая снега, оживал, превращался в огненный плод хурмы, в озерцо расплавленной магмы, в отломок солнца и, наконец, в бурлящий покров Хиросимы.