Я вспомнил длинноволосую Тень-танцовщицу. Вспомнил и вздрогнул.

Море бормотало у наших ног, повторяло свою бесконечную колыбельную. Спи, усни на темном прохладном дне, в соленой и горькой волне.

– А отца своего… Эрлика… вы хоть раз видели?

Иамен снова улыбнулся.

– Хотите на него посмотреть?

Я вздрогнул.

– Да нет, не особо.

– Ингве, надеюсь, вы не считаете, что я намерен сейчас заняться вызыванием духов бездны? Я имею в виду портрет.

На портрет, если честно, мне тоже смотреть не хотелось, но я кивнул. Иамен порылся в кармане штанов – карманов на его хаки было несчитано – и извлек свернутый вчетверо лист журнального формата. Я щелкнул зажигалкой. Это и вправду оказалась страница из журнала или каталога какой-то выставки.

– Творение Жана Поля Де Ре. Он, хотя и постконцептуалист, а суть уловил верно.

С листа пялилась страшная харя. Поражала она, во-первых, размерами: гуляющие по залу любители постконцептуализма, почему-то все как один зажимавшие носы платочками, казались по сравнению с кошмарным ликом пигмеями. Во-вторых, это было что-то вроде негатива: с черно-бурой рожи таращились выпуклые белесые моргала. Глаза эти были сделаны то ли из воздушных шаров (но странная резина пошла на эти шары), то ли из вываренных до белизны и надутых газом бычьих пузырей. По-любому, умельцу-художнику удалось достигнуть нужного эффекта. Глаза точь-в-точь напоминали зенки основательно полежавшего в воде утопленника, которые пялятся с обсосаных гальяшками и прочей мелкой речной нечистью костей. Вот оттого, наверное, я всегда предпочитал наземных покойников. На земле честные вороны выклевывают мертвецам глаза, чтобы те не оскверняли небо взглядом белых буркал. Присмотревшись внимательней, я наконец-то понял, отчего посетители выставки зажимают носы. И еще – причину мрачного веселья Иамена во время нашего навозного купания. Картина была выполнена из дерьма. Заметив мою реакцию, некромант ухмыльнулся.

– Говорят, для того, чтобы заделаться царем мертвых, папаша мой вывернулся наизнанку. А с изнанки у любого, что у смертного, что у бессмертного – если, конечно, верить господину Умберто Эко – с изнанки у любого из нас дерьмо.

Я с отвращением отодвинул картинку.

– Вы что, всегда таскаете с собой этот ужас?

– Всегда, Ингве, всегда. Мне очень нужно напоминать себе время от времени, в кого я не хочу превратиться.

Небесное колесо повернулось на треть. Море заливало наши лодыжки – начинался прилив. Иамен встал с песка, отряхнул ладони.

– Ингве, пойдемте купаться.

– Я не умею плавать.

– Жаль. Вода очень теплая.

Он скинул брюки и шагнул в темное марево. Сделал еще несколько шагов, нырнул и поплыл, рассекая воду сильными беззвучными гребками.

Днем на пляж обрушились полотнища солнечного света. Море призывно заголубело. Вдали от берега по воде побежали полосы цвета малахита. Я задвинул занавески и включил лаптоп. Нили все еще дрых, Иамен в гамаке читал приобретенный в аэропорту роман. Как ни странно, для чтения некромант пользовался очками. Я, между прочим, прошлой ночью честно предложил ему кровать – раненому в гамаке ютиться не слишком комфортно – но Иамен отказался. Пока загружался чат, некромант отложил книгу и обернулся ко мне.

– Почему вы так боитесь солнца, Ингве?

Я изумленно задрал брови.

– Что это за вопрос, Иамен? Вы же знаете, кто я такой.

Тот хмыкнул, и, ничего не ответив, вернулся к своему роману. Я подхватил лаптоп и от греха подальше ушел в соседнюю комнату.

Ингри на той стороне экрана разве что не подпрыгивал.

– Ну давай, – мрачно сказал я. – Колись, что ты там нарыл.

– Меч. Этот меч, Ингве…

Он сделал театральную паузу. Я поморщился. Порой мой консильере был просто невыносим.

– Что с мечом?

– Короче, так. Я похерил древнюю историю и обратился к современности. И вот твердый факт – последним настоящим владельцем меча был принц Евгений Савойский.

Он выдал информацию с таким видом, будто от восторга я должен расцеловать его в обе щеки.

– И?

– Слушай дальше. От Савойского меч на короткое время перешел к этому шведскому щенку, Карлу – но Петр Первый быстренько избавил выскочку от клинка под Полтавой. Русский царь, конечно, был полным невеждой и о мече ничего не знал, так что закинул Тирфинг в какую-то из дворцовых кладовых и забыл. Затем, уже при советской власти, сокровище пылилось в спецхране Эрмитажа. А вот мессер Шикльгрубер со товарищи в истории разбирались всяко лучше, спасибо «Анэнербе». Когда остатки музейной экспозиции вывозили по льду из уже осажденного Ленинграда, немцам кто-то стукнул: был у них, видать, среди музейных работников свой человечек. И они напали на колонну. Ночью. Десант. Выстрелы, взрывы и прочие спецэффекты…

– Если ты мне скажешь сейчас, что грузовик с мечом затонул в реке, я тебя укокошу.

– В том-то и дело, что не затонул. Вылазка прошла удачно. Так что не зря твой почтенный папаша гонялся за сокровищами Скорцени. Судя по всему, Тирфинг захоронен в одном из альпийских озер.

– Спасибо тебе за эти свежие новости шестидесятилетней давности.

– Не благодари меня прежде времени. Слушай дальше. Главная-то фишка не в этом.

– Я надеюсь.

– А главная фишка в том, что не всякий, владеющий мечом – настоящий хозяин оружия.

– И что бы это значило?

– То, что ни Карлу, ни Петру, ни нацистам меч не дался. Повторяю – последним настоящим хозяином клинка был душка Савойский.

– Откуда такие сведения?

– А вот послушай. Мне удалось раскопать дневники принца. Меч ему никто не передавал, ни у кого он меча не крал, ну и так далее. Меч нашел его сам. Однажды ночью на лагерной стоянке явилось принцу видение. Как он пишет, привиделся ему одноглазый старик в широкополой шляпе и с посохом. Старик шагал по голой равнине без единого деревца. Савойский удивился – что-то такое из нордических саг он читал и старика опознал, однако с чего бы Вотану являться в сны полководца семнадцатого века?

– В самом деле, с чего?

– Дальше было так: старик остановился, оглянулся на бедного Евгения и вонзил посох в землю. Посох немедленно обернулся древесным ростком и, не прошло и минуты, вымахал в здоровенный ясень. Дальше тут что-то невнятное, о червяках, зайцах и утках, но смысл такой, что под корнями ясеня и был тот самый меч. Когда принц проснулся в своей палатке, он не без удивления обнаружил, что сжимает в руке клинок из сна. Ну и пошло…

Я устало вздохнул.

– Ладно. Я понял. Твое увлечение фольклором, дорогой мой Амос, уже давно не новость. И, между прочим, как-то я не заметил, чтобы принц Евгений Савойский стал императором Священной Римской Империи или новым джихангиром.

– Может, ему не хотелось? Может, выбор тут не только за мечом?

– Все может быть. Говорят, по утрам над горой Чан встает конь, увенчанный гривой пламени, а из горы Син навстречу ему лезет девка в наряде невесты…

– А это ты откуда знаешь?

Я утомленно вздохнул. Ингри поджал губы и неодобрительно покачал головой.

– Ну что же ты за Фома неверующий такой? Неужели тебе непременно надо вложить пальцы в раны Христа, чтобы убедиться, что он воскресе?

– Как-то ты слишком увлекаешься Христом. В ваших краях, Амосик, это может плохо закончиться. Хотя он вроде и признан пророком, на твоем месте я все же публично бы чтил Аллаха, а то мало ли что…

Тут Ингри основательно обозлился. Редкое зрелище – обычно наш тихоня ярких эмоций не проявляет.

– Все, забудь про Христа. В пустую глазницу, блин, Вотана пальчики тебе надо засунуть?

– Хрен свой засунь Вотану в глазницу. Чтобы оттуда, значит, ясень Иггдрассиль возрос.

От такой наглости Ингри аж посинел. Я, между тем, продолжал:

– Расскажи мне лучше, голубь сизый, что у нас происходит с капитаном Гармовым.

Ингри мрачно отозвался:

– Про Гармового тебе Ингвульф послезавтра все расскажет.

В ответ на мой недоуменный взгляд он нахмурился.