"Чародеюшка", который на слух не жаловался, побурел как мороженый картофель. — у краснощёкой прелестницы были огромные голубые глаза, русая коса толщиной с мою руку и фигура скифской богини плодородия29. Вот такой он, сельский люд, открытый и непосредственный.
— Вихря, а ну подь сюды. Подь сюды, стервец, кому говорю-та! Ступай к отцу Фандорию, батьку покличь, он тамотки грушовку хлещет. Да скажи, пущай не мешкает, кошель несёт… К дядьке Гриняю, в "Наливное яблочко"!
— Прошу, господыня ведьмарка! — Саша с преувеличенным почтением распахнул передо мной дверь корчмы. Я замешкалась, разглядывая вывеску. Яблоко было красивое — круглое, румяное, хоть сейчас бери и ешь. Но руны почему-то упорно складывались в слова "Сливная бочка".
Несмотря на неблагозвучное название, корчма встретила нас чисто вымытым полом, выскобленными добела столами и аппетитными запахами из-за дальней двери. В ней было не особенно многолюдно, а едва мы скинули мешки и расположились за столом, всех посетителей как ураганом вынесло на улицу. Остался только ломтевидный мужичок с тараканьими усами, протиравший у стойки пивные кружки. Я послала ему ласковый взгляд Медузы Горгоны и секундой позже хозяин, заискивающе улыбаясь, подлетел к нам.
— Ч-чего изволите? — проблеял он, слегка заикаясь.
— Много чего… — Саша улыбнулся как кот, объёвшийся сметаны.
~ ~ ~
Она сидела лицом к двери, задумчиво ковыряя ножом отбивную и слушая болтовню кудрявого мальчишки. Черная куртка распахнута у горла, на шее шнурок с серебряной звездой, в ухе три кольца золотых. Волосы цвета неистового торчат так, словно другого гребня окромя пятерни видом не видывали, лицо в рыжих веснушках, глаза потуплены. Вихря баял, жёлтые они, как бусы мамкины, и навроде кошачьих, но ему веры мало, языком треплет, как помелом машет. За плечом рукоять меча — кто окромя ведьмарей да чародеев мечи на спине носит? Вот только руки красивые больно — ни мозолей, ни шрамов, пальцы длинные, тонкие — не ведьмарьи, словом. И сама девчонка девчонкой, хотя года ведьмины угадывать, что воду решетом таскать. Чародейской-то братии раз плюнуть простого человека надурить: морок накинут, али зелья глотнут, и не десять — сто годков долой. На то и надёжа вся, потому как деваться тебе, Лукаша, боле некуда. Боязно тебе, и днём и ночью боязно. Спишь вполглаза, от каждой тени шарахаешься, гвоздь вбить невмочь — руки дрожат. Канька ведром брякнет, а у тебя сердце как у зайца заходится. Измучил тебя страх, изглодал всего, нет от него облегчения никакого. А волхв поутру токмо что за глотку не взял: "Где хошь ищи, а ведьмаря предоставь! Тут не молитвы, кол осиновый надобен. Смотри, Лукашка, досидишься, покуда половину людей гнусь передушит!"
Староста одернул рубаху и шагнул вперёд, точно в омут с головой кинулся.
— Энто ты, што ль, ведьма? — облизав внезапно пересохшие губы, спросил он. Рыжий парень обернулся, посмотрел удивленно, кудрявый вздрогнул и, втянув голову в плечи, попытался сползти под стол. Гриняй с удвоенным рвением принялся протирать кружки. Девица, словно не слыша, плеснула себе из кувшина яблочного сока. — Ну ты, лило… — Лукан запнулся, ибо цвет волос ведьмы описанию не поддавался, но тут же нашелся: — Слышь, лохматая, тебе говорю-то!
Рука с кружкой замерла в воздухе. Девица медленно-медленно подняла голову, и Лукан попятился, встретив взгляд золотистых как янтарь глаз с узкими вертикальными зрачками, похожими на черные щели. Ой, сынок, ой, милой, не соврал-таки! Ведьмарка! Самая что ни есть ведьмаристая девка!
А теперь гляди в оба, Лукаша, как бы оторва кошкоглазая за мечом не потянулась…
~ ~ ~
Всю жизнь я жутко мучаюсь со своими волосами. Будучи короткими, они торчат во все стороны, и что с ними не делай, как ни расчёсывай, как ни распрямляй, как ни укладывай, через пять минут голова выглядит так, словно на ней выступал кордебалет ёжиков. Отрастая ниже щек, они приобретают отвратительную привычку спутываться едва ли не до состояния войлока и превращают расчесывание в китайскую пытку. Единственный выход — смириться с их неизбывной взъерошенностью, покрасить в какой-нибудь (можно, лиловый) цвет и ходить, высоко подняв голову и делая вид, что только что вышла из ультрамодного салона красоты. Пусть люди на улице оглядываются с удивлением, пусть Саша изощряется в красноречии, пусть друзья зовут «лохматкой», я не обижаюсь. Ни чуточки. Ни капельки. Ни капелюшечки.
"Хук слева, хук справа и прямой в челюсть, — посоветовал внутренний голос. — А потом ultima ratio: пни его так, чтобы пузо из затылка выскочило. Ибо нефиг!" — совсем уж кровожадно заключил он.
Со стороны стойки послышался звон бьющегося стекла. Саша состроил страшные глаза и наступил под столом мне на ногу. Дородный мужик с окладистой бородищей осенил себя Священным кругом и заискивающе улыбнулся.
— Деньдобрыйгоспожаведьмаркаястаростатутошнийневозьмётесьлизаработкупустяшнуюамытоужнеобидимденюжкудадимхорошую! — на одном дыхании протараторил он и выразительно потряс висящим на поясе кошелем. Я недоуменно моргнула. Перезвон маленьких металлических кружочков был приятен слуху, но за свою недолгую жизнь я успела твёрдо уяснить, что получить эти кружочки можно только в обмен на товар или услугу. — Что скажете? А? — мужик с надеждой посмотрел на меня.
— Нет, уважаемый, давайте-ка сначала, — я поставила кружку на стол. — Добрый день.
— Дык здоровалися уж, госпожа ве… — мужик осёкся. — День добрый, госпожа ведьмарка.
— Ведьмачка, — пнув сползающего со скамьи Идио, поправила я. — Я так поняла, вы здешний староста?
— Он самый, госпожа ведьмарка, Луканом кличут, — нервно потирая руки, кивнул он. — Дело до вас есть…
— Присаживайтесь, — любезно пригласила я. — Мальчики, подвиньтесь-ка!
"Ну погоди, я тебе припомню мальчика!" — ясно читалось на лице брата, когда он сдвигал в сторону Идио, изображавшего из себя не то заморенного тушканчика, не то умирающего лебедя.
— Благодарствую, — староста утёр вспотевший лоб рукавом и, обернувшись к трактирщику, крикнул: — Гриняй, пива мне! Мне и…
— Нам не надо, — я покачала головой, проигнорировав злобную Сашину гримасу, ещё раз пнула Идио, на этот раз сильнее и тихо, так, чтобы услышал только он, процедила: — Кончай симулировать, коврик каминный, и заряди арбалет. Бережёного бог бережёт.
Оборотень встрепенулся и словно невзначай нашарил лежащее рядом оружие.
— Одно, Гриня! Светлое! В большую кружку! — для верности мужик поднял вверх один палец и махнул руками, изобразив нечто шарообразное. Я утопила неуместное хихиканье в яблочном соке.
— Так что же вы хотите… ого! — размеры принесенной кружки, скорее напоминавшей маленькое ведерко, меня впечатлили, — …уважаемый старо…ста?! — Селянин, схлебнув высокую шапку беловатой пены, не выпил, а неспешно влил всё содержимое кружки в широко раскрытый рот.
— Помощи, — твёрдо сказал он, утирая губы, и потянулся к Сашиной тарелке за куриной ножкой. Брат без особых церемоний шлёпнул его по руке.
— Какой помощи? — для очистки совести уточнила я, хотя всё уже, в общем-то, было ясно. Услуга. Не надо было слушать Сашу. Не надо было надевать эту трижды клятую куртку. А теперь поздно, Сара, пить боржоми, почки уже отвалились.
— Дык ясно какой, ведьмарской, вашей то бишь! — добродушно поведал староста и подпёр кулаком щёку. — Бяда у нас, ой, бяда… Гриняй, повтори, голубь мой!.. А уж чево делать, тут вам самим знать положено, — уверенно подытожил он.
— Какая беда? С кем делать? — терпеливо спросила я.
— А я почём знаю? — искренне удивился селянин, и влил в себя ещё одну кружку пива. Саша скрестил руки на груди, откровенно наслаждаясь ситуацией. — Завелися у нас… вот… а вывести как не ведаем…
— Кто завелся? — ещё спокойнее и ещё терпеливее спросила я. — Шишиги? Вертуны? Домовые? Пикси? Хотя какие пикси в вашем-то климате… Комары? Мухи? Клопы? Крысы? А вы, простите, уверены, что вам ведьмак нужен? Может, у вас просто яда хорошего нет? Я сама не делаю, но вот чародей сварит всё, что попросите. И возьмёт недорого, — подумав, добавила я. Саня закатил глаза.
