Только один из них, видимо начальник, – желая увлечь остальных, а может быть, просто зарвавшись, на быстром как птица коне подлетел к телегам и с победным криком перемахнул через них в русский стан. Но никто не последовал его примеру, и минуту спустя смельчак.пал, пронзенный несколькими копьями сразу.

– За коня ему спасибо, – промолвил подошедший сюда князь Федор, – такого не вдруг найдешь. Ну, а сам он тут вовсе ненадобен! – С этими словами он поднял тело татарина, с которого один из воинов только что снял кольчугу, и, взмахнув им над головой, перебросил обратно через телеги. Федор Андреевич сделал это с умыслом: богатырская сила русского воеводы произвела должное впечатление и на его собственных людей, и на татар, ободрив первых и внушив страх вторым.

В течение получаса звенигородцы держались стойко. Татары, окружив их слабое укрепление полукольцом, засыпали его стрелами, но защищенные телегами воины несли мало потерь и в свою очередь метко били из-за укрытий по осаждающим. Дважды ордынцы с устрашающим воем бросались на приступ, но оба раза были отбиты.

С у л и ц а – дротик, метательное копье.

Федор Андреевич хорошо видел, что происходит в стане у соседей, и понимал, что как бы храбро ни сражались его собственные воины, – им не устоять, когда татары управятся с суздальцами и перебросят сюда все свои силы. Но он решил, пока в том будет надобность, любой ценой удерживать брод, чтобы дать возможность отойти за реку всем уцелевшим от разгрома. Поначалу эта мера себя оправдывала, и тысячи две муромцев и владимирцев, стоявших ближе к броду, успели перейти на другой берег, прежде чем татары отрезали этот путь. Но когда это случилось, – не оставалось уже ничего иного, как постараться отойти за реку самим. Приняв такое решение, князь Федор немедля подозвал старшего из своих воевод, боярина Елизарова.

– Бери тысячу человек, Осип Матвеевич, – сказал он, – и уходи с ними на тот берег, а я покуда с другой тысячью вас прикрою. За рекою времени не теряй: сразу начинай ловить беглецов. Если будет нужно, для острастки одному-другому ссеки головы, но остатних приведи в разум и возьми под свое начало. Коли татары за нами погонятся, надобно будет с ними еще биться. Ну, с Богом, а невдолге и я за тобой!

Едва начался отход, татары, разом со всех сторон, бросились на приступ, который, однако, был отбит, хотя и с немалыми потерями для звенигородцев. Как только тысяча Елизарова благополучно перешла на другой берег, князь Федор подозвал второго воеводу и приказал ему увести за реку еще пятьсот человек, взявши с собою и всех раненых.

Теперь, для прикрытия отхода, на правом берегу Пьяны с Федором Андреевичем осталось не более трех сотен людей, тогда как к татарам все время подходили новые силы со стороны главного лагеря, где последние очаги сопротивления были уже подавлены. Сам Араб-шах, взбешенный тем, что целый тумен его войска до сих пор не сумел справиться с русским отрядом, впятеро меньшим по численности, тоже прискакал сюда и, спешив две тысячи своих воинов, бросил их на приступ, пообещав казнить всякого, кто повернет назад, покуда хоть один из русских не положит оружия.

Отразить этот приступ оставшимся тут звенигородцам было явно не по силам: протяженность укрепленной линии, рассчитанная на две тысячи защитников, для трехсот была слишком велика, а суживать огороженный телегами круг под страшным натиском татар не было ни времени, ни возможности. Не прошло и нескольких минут, как ордынцы с торжествующим ревом облепили телеги, растаскивая их в стороны или перепрыгивая через них в русский стан.

Видя, что линия его обороны пала и что татары сейчас всею массою хлынут внутрь, князь Федор быстро отвел всех уцелевших к самой реке. Здесь, прикрывши брод плотным полукольцом из сотни воинов, с выставленными вперед копьями, а во втором ряду поставив сотню лучников, он приказал третьей сотне переходить на левый берег.

Несколько десятков человек, с небольшими потерями

от уже долетавших до них вражеских стрел, успели совершить переправу. Но на шедших позади внезапно обрушились татарские всадники, которым Араб-шах приказал броситься прямо в воду, чуть выше стоявших на берегу защитников брода. В одно мгновение все, кто еще находился в реке, были перерублены, а оставшиеся на берегу – окружены. Ни вырваться из этого окружения, ни победить в десятки раз превосходящего по численности противника у горсточки звенигород-цев не было никакой надежды. Все, что им теперь оставалось, это подороже продать свои жизни и достойно принять смерть.

– Бросай оружые! – по-русски крикнул, выезжая вперед, один из приближенных Араб-шаха. – Вам все один ко-нэц, а тот, кто сдался, тому хан дает жизнь!

– Погоди, – отозвался князь Федор, – сейчас я тебе дам ответ. – И, обратившись к своим воинам, сказал:– Братья! Все слышали, что говорит татарин? Тому не верьте! Покладем мы оружие, и они нас все одно перебьют. А ежели кого и пощадят, так в рабстве у них быть – хуже смерти. Лучше умрем, как честные воины, и не посрамим перед погаными своего христианского имени!

– Как ты, так и мы, княже, – раздались голоса. – Рабами быть не хотим! Не положим сраму на Русскую землю! С тобою ляжем костьми!

– Аминь, – сказал Федор Андреевич. – Будем;ке биться до конца, и нету здесь боле ни князя, ни господ, ни смердов, а токмо воины Божьи, взыскующие славной кончины. Кому согрешил – простите, и да помянет нас Русь в своих молитвах!

– Эй, рус! – нетерпеливо крикнул ожидавший ответа татарин. – Что я сказать хану?

– Скажи, что ежели даст нам, с оружием в руках, перейти на тот берег, мы уйдем, – ответил князь Федор. – А нет, будем биться и живыми вам в руки не дадимся!

Когда Араб-шаху перевели слова русского князя, он гневно хлопнул себя нагайкой по сапогу и крикнул:

– Вперед! Перебить всех до последнего!

Наступила заключительная фаза кровавых событий этого памятного в русской истории дня. И хотя итогом битвы на реке Пьяне было жестокое поражение, на которое обрекла русскую рать преступная беспечность нескольких воевод, – благодаря доблести звенигородцев и их князя Федора Анд-

реевича слава русского оружия в этот день не померкла.

Две сотни смертников, ставши в круг, грудью встретили бурный натиск ордынцев, каждый из которых хотел отличиться перед ханом и потому не жалел себя. Звенигородцы тоже сражались с отчаяньем обреченных, – прежде чем пасть, всякий из них успевал положить не одного противника. Но силы были слишком неравны, и круговой строй русских был сразу разорван.

Все теперь перемешалось, враг был повсюду, и люди князя Федора, разделенные на отдельные кучки, отбивались на все стороны, не сходя с места, покуда их не настигала смерть. Поверженные на землю раненые, пока еще оставалось немного сил и не добивала их татарская сабля, ползали среди сражающихся, хватая за ноги врагов, чтобы хоть этим помочь тем из своих, кто еще бился; те, у кого ломалось оружие, продолжали драться как могли, били противника ногами или, схватившись в обнимку, валили его наземь, стараясь задушить или разорвать ему рот руками. Никто не просил и не давал пощады, каждый знал, что пришел его смертный час, и думал лишь о том, чтобы умереть не даром.

Самая злая сеча шла возле, той группы бойцов, где сражался князь Федор Андреевич. Его исполинская фигура, в кольчуге и шлеме-шишаке, на две головы возвышалась над другими, – татары уже знали, что это русский князь и душа столь жестокого сопротивления, а потому все свои усилия направили на то, чтобы с ним скорее покончить. Но это было нелегко: тяжелый меч князя Федора, – в полтора раза длиннее обычных, – был в непрестанном движении и разил насмерть всех, до кого мог достать. Не прошло и нескольких минут, а вокруг него земля уже была усеяна трупами татар, сам» кз он оставался невредим.

– Пятьдесят коней тому, кто его убьет! – крикнул Араб-шах, видя, что некто из ордынцев больше не отваживается приблизиться к русскому князю на расстояние удара.