На этом берегу всё замолчало, сражённое зноем. Лидия лениво лежала, отдыхая после купания, собеседник Х-арна сидел в знакомой Х-арну йоговской позе Сиддхасана, и лицо его выражало блаженство. По-видимому, он медитировал. Может быть, он медитировал на своих воспоминаниях о женщинах, которых он ставил превыше государства. Подошедшие новые лица негромко приветствовали сидящих, но, видя, что те не отвечают, тоже уселись ждать, стараясь быть по возможности незаметнее. Постепенно и Х-арн отдался во власть полудрёме, полувидениям. По-настоящему задремать Х-арну никогда не удавалось. Но в таком вот состоянии (видимо, это было состояние предельной усталости), когда ему удавалось отключаться от своих переживаний, перед ним вставала смена реалистически виденных картин, а может быть, событий (он не знал, как правильно определить виденное). Вот и сейчас их легковая машина неслась по Загородному проспекту в направлении Силеногорска. Они ехали на свою дачу. Машину вела Лидия. Виноват, конечно, он: нельзя доверять руль раздражённой женщине. Впрочем, он хотел поменяться. Она не согласилась. «За жизнь свою дрожишь? Успокойся. Оставлю я тебе твою жизнь, оставлю». В этот раз они ссорились из-за мебели. Она хотела продать гамбургский гарнитур, резной, чёрного дерева, и купить венецианский, светлый, для чего нужно было переклеить обои в комнате. Этот гарнитур в единственном экземпляре хранился на мебельном складе для дипломатического корпуса Республики Мали. Но мэр города Бомако, с которым она познакомилась на вечере в Доме учёных, где Лидия работала главным бухгалтером, пообещал похлопотать, и хлопоты его увенчались успехом. Платите и берите. А какой гарнитур? А? Роскошь?
– Анекдот, – сказала Х-арну Лидия в ту же ночь в постели. – Фантастика. Какой-то черножопый эфиоп… одно слово, и гарнитур наш. Скажи, Х-арн?
– Они не эфиопы.
– Какая разница, Х-арн, всё равно черножопый.
– Хотел бы я быть таким «черножопым», – со злостью ответил Х-арн и погасил лампу.
Но Х-арна не интересовал венецианский гарнитур. Х-арн сейчас был увлечён машинами и последней маркой видеомагнитофона, который ему привезли из Японии. За видеомагнитофон он ещё не выплатил последнего взноса. Отдать надо было русской иконой. И Х-арн колебался. Он боялся продешевить. Он боялся, что икона уйдёт за границу. Он боялся криминала. Если бы не эта ссора, он, может быть, что-нибудь заметил, а так он увлёкся, раздражённый и злой, потерял бдительность. Вечно они ссорились с Лидией то из-за кооператива, то из-за машины, то из-за дачи, а чаще всего из-за тёщи. Когда они доехали до мраморной скульптуры Силена, они всё ещё ссорились. Силен держал на коленях по голенькой нимфетке, одна из которых вцепилась ему в бороду, а другая прижимала руку пьяного божества к своей каменной груди. Второй рукой мраморный фавн прикрыл нежный бугорок Венеры одной из нимфеток, отчего на лице её нарисовалось неописуемое блаженство. Даже сквозь мрамор чувствовалось, как в бугорке этом пульсирует юная, жаркая кровь. Силен улыбался и словно подмигивал Х-арну, как бы говоря: «Бросай старух, приятель, и переходи на школьниц. Коротенькие платьица и крутые ягодицы – вот высшая поэзия чувственного мира». Х-арн завидовал Силену, однако Лидию бросать не собирался.
От Силена, обозначавшего начало Силеногорска, дорога сворачивала влево и вниз к морю. У самого моря располагалась их дача. По дороге к даче и до самой дачи они всё ещё ругались. И, конечно же, в этой бестолковой ругани он ничего не заметил. Да и что он мог заметить? Эти люди работают так, как вилами на воде пишут: никаких следов. Это, пожалуй, единственный аппарат в государстве, который работает чётко и бесшумно, как мотор самой комфортабельной американской марки. Правда, тёща потом на свидании давала ему понять, что она якобы делала знаки глазами и даже руками махала с риском для жизни (она всегда всё делала с риском для жизни: мужа отхватила с риском для жизни, кооператив – с риском для жизни, заграничную путёвку – ну, это понятно, тут никто не спорит). Но тёща врёт. Впрочем, чёрт её знает, может, и не врёт… Хотя тёще, знаете, верить. В общем, их взяли с Лидией тут же на даче, как только они въехали в ворота. Да и в том ли суть, что они не заметили? Какая разница, где бы их взяли: на даче или в кооперативной квартире, или, ну это вряд ли, на вечере в Доме учёных.
Х-арн очнулся. Стук копыт вспугнул его видения, чему Х-арн был очень рад. Видения эти, как кошмарный сон, преследовали его даже здесь. Зной висел в воздухе, и, казалось, он повис навеки. Ничего не изменилось за это время, что Х-арн пребывал в каком-то другом, дурном, как ему теперь казалось, мире, представления о котором он имел теперь смутные, нереальные и болезненные. Он даже совсем хотел бы искоренить память о нём, но знал, что это невозможно и что за всё придётся предъявлять счёт.
Стук копыт, похожий на лошадиный, окончательно вернул Х-арна в реальность. Он увидел возле себя лежащую Лидию, расслабленную, как кошка и снова мокрую (значит, она успела за это время ещё раз выкупаться). К толстячку и его спутнику, всё так же задумчиво глядящим на тот берег и утратившим свою весёлость, присоединились три женщины, одна из них совсем молодая. Женщины сидели на песке в скорбных позах, обхватив головы руками в ожидании переезда. Стук копыт раздался отчетливее и уже не прекращался. Он доносился с противоположного берега. Потом он стал громче (Х-арн ещё не успел подумать изумлённо, откуда в таком месте лошади) и на белую, раскалённую зноем дорогу вышел Кентавр. Х-арн подумал, что у него галлюцинации и что, может быть, ему и правда не мешает искупаться. Но видение не рассеивалось. Это был настоящий Кентавр. Он постоял некоторое время на дороге, как это делают дикие животные, потом подошёл к реке, согнул передние ноги и, подломившись, стал пить прямо из речки, припав к ней ртом.
– Лидия, – воскликнул Х-арн. – Ты погляди! – Лидия привстала и посмотрела в сторону, куда указывал Х-арн. Она увидела Кентавра и радостно вскрикнула.
– Ой, Х-арн, какая прелесть! Это же Кентавр. Какая прелесть!
«Нет, – подумал Х-арн, – женщину ничем не удивишь. Эту женщину, – поспешил добавить он, зная по собственному опыту, что другие женщины удивляются часто и охотно, особенно если удивление их хорошо оплачено. – Нет, но Лидия, Лидия-то какова. Прелесть. Словно мы в зоопарке».
Кентавр тем временем напился, поплескал в лицо водой и, поднявшись, направился к Лодочнику. Лодочник к этому времени уже кончил трапезу и стряхивал с голых колен крошки, которые прилипли к телу. Они с Кентавром пожали друг другу руки, после чего Лодочник сходил в свой домик и вышел оттуда через минуту уже с огромным мешком, который он нёс как куль муки, на загривке. Мешок, так же, как и маленький поясной, был из кожи и так тяжёл, что, когда Лодочник взвалил его на Кентавра, у того слегка подогнулись передние ноги. Кентавр обхватил мешок руками, сказал что-то Лодочнику. Тот кивнул. И Кентавр неторопливой гарцующей походкой удалился в лес. Причём, если Лодочник нёс мешок на загривке, как это делают грузчики, то Кентавр, у которого мешок лежал на крупе, придерживал его вывернутыми назад руками, что поразило Х-арна неестественностью положения. Но потом, когда звучные шаги Кентавра растаяли в сухом воздухе, Х-арн понял, что это положение неестественно для людей. А Кентавру так, наверное, было удобно.
– А что в мешке, Х-арн? – почему-то заинтригованным шёпотом спросила Лидия.
– Не знаю, – Х-арн пожал плечами. – Быть может, деньги.
– Лопатой они прямо гребут. Вот тебе бы, Х-арн.
– И что было бы? – иронично спросил Х-арн.
– Глупый человек. Деньги были бы.
Лодочник столкнул лодку на воду и, лениво помахивая веслом, направился к берегу, где столпились ожидающие. Он грёб, стоя в лодке, едва окуная весло в воду, почти не делая никаких усилий для толчка, тем не менее, лодка шла ровно, плавно, без рывков, а весло совсем не оставляло брызг. «Мастер!» – подумал Х-арн. И вдруг ему захотелось вскочить в лодку, взять в руки весло и вот точно так же, как этот… легко, без усилий, плавно, неторопливо. Не боясь зноя, в одной шкуре на голое тело, таким же могучим, красивым, угрюмым, диким. Воспалёнными от зноя глазами сквозь едкие от пота слёзы смотрел Х-арн на Лодочника и по мере приближения того к берегу чувствовал, что этот человек несёт ему что-то новое, неожиданное, суровое. Сердце его болезненно сжалось. На этот раз Х-арн решил быть более настойчивым. Чутьё подсказывало ему, что промедление может оказаться для него роковым. Что, собственно, произошло? Он не понравился Лодочнику? Или за Лодочником стоит какая-то высшая сила и Лодочник – только её орудие? За ними следят? Их действия направляют? Так ли уж необходимо ему, Х-арну, на тот берег? Стремятся туда люди по своей воле или их влечёт чужая воля? Все эти вопросы, рождавшиеся в мозгу Х-арна, тут же и умирали, не получив ответа. Главное – переехать, а там уж всё пойму, упрямо подумал Х-арн. И, крикнув: «Лидия, пошли», схватил за руку Лидию и растолкал скопившихся.
