– Когда охотишься, нельзя поднимать ни малейшего шума и ни в коем случае нельзя разговаривать. Это же всем известно.

– Разве нельзя переговариваться совсем шепотом, на ухо? Ведь это-то разрешается, разве нет?

– Само собой, – согласился я, – но тогда можно говорить только о дичи. Тут нельзя отвлекаться ни на минуту.

– Надо же, я и не знала, что взяла на борт такого искусного охотника. Но это ведь нелегкая добыча, куду.

– Самая прекрасная на свете.

– И что же, они и в самом деле не говорят ни о чем, кроме куду?

– Нет, отчего же, по вечерам, после охоты, иногда о литературе. Но важней всего на свете для них то, что они охотники на куду.

– И никогда-никогда ни о чем другом?

– Никогда ничего нельзя утверждать наверняка, может, иногда и еще о чем-нибудь, кто знает.

– Жаль, что ты не посмотрел город, он очень красивый, – невпопад сказала она.

Я поднялся. Она удержала меня за руку.

– Ты так же разговаривал и с той женщиной? Ты и с ней так же разговаривал?

– Я вообще никогда с ней не разговаривал, берег себя до лучших времен. Я не был счастлив.

Она медленно проговорила:

– А вот я, кажется, была.

– Охотно верю, – согласился я.

И вышел из каюты. Направился в бар к Эпаминондасу. Он с нетерпением поджидал меня, сидя за бокалом вина.

– Ну, что она сказала?

– Ничего.

– Что ни говори… – Он отпил из бокала, пощелкал языком. – А это стоящее дело. Видно, ей уже просто надоело, другого объяснения и быть не может.

Я вспомнил про ее поручение.

– Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.

Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.

– Когда?

– Сам знаешь, этой ночью.

Он захныкал.

– Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.

– Надо знать, чего хочешь, – изрек я.

– Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. – И, понизив голос, добавил: – До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…

– Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.

Он меня не слушал.

– Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…

– Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..

Он занервничал.

– Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.

– Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.

– Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.

– Что-то я не понял.

– Когда она его найдет, мне везде будет тошно, уж я-то знаю, вот тогда и вернусь в Маюнгу.

– Ну, у тебя еще уйма времени до этого, – заверил я его.

Он окинул меня долгим, пристальным взглядом.

– Тебе не понять. Ты совсем другое дело. К тебе она неровно дышит.

Поскольку я не ответил, он подумал, будто я сомневаюсь в справедливости его утверждения.

– Уж я-то знаю, о чем говорю. Это же сразу видно. Никогда еще не видел, чтобы она так долго раздумывала. Ее прямо не узнать.

– А что, там, у твоих эве, и вправду водятся куду?

Он сразу засиял.

– Немного есть. Вот в Замбези, там их видимо-невидимо. Заметь, и на Уэле тоже, но крупных, а их поймать так же трудно, как мух, не стоит и пробовать.

Он подождал, я все не отвечал.

– Почему ты об этом спрашиваешь? Ты что, хочешь поохотиться на куду, что ли?

– Сам не знаю, просто из любопытства. Похоже, он был разочарован. И вдруг о чем-то вспомнил.

– А как же мой агент по перевозкам, я же так и не предупредил его…

– Ну, так в чем же дело, давай, ступай скорей.

– И речи быть не может. Это же двадцать километров отсюда. Нет, тебе придется меня подвезти.

– Слушай, если бы ты знал, как мне неохота. Он изобразил глубочайшее отчаяние.

– Но если ты меня не отвезешь, все пропало, мне придется остаться, это же ясно как дважды два.

– Я не знаю, как открыть люк трюма.

– Уж что-что, а это я умею, – заверил он, – о чем разговор.

Я мог бы сказать, поезжай один, но знал, стоило мне остаться, и я сразу же спустился бы к ней в каюту. А этого я и хотел избежать. Сам же он не изъявил желания обойтись без меня, потому что ему было скучно ехать в одиночестве. Так что и пяти минут не прошло, как он уже был внизу и открывал люк.

Нас не было часа два. Нужно было предупредить агента по перевозкам и забрать в меблированной комнате, что он снимал в одной небольшой гостинице Сета, его пожитки. По дороге назад он немного рассказал мне про Луи.

– Это мой кореш, – заметил он, – занятный мужик, сам увидишь.

– Скажи правду, и часто вы так водите ее за нос?

– Водим за нос?!.. Думаешь, мне так интересно тащиться в эту чертову Дагомею?

– Извини. Вот мне, например, очень даже интересно.

– Что-то не верится…

Когда мы вернулись на яхту, матросы были уже на борту. В баре горел свет. Лоран был слегка навеселе. Бруно тоже, правда, куда больше Лорана.

– Это же просто умора какая-то, – горланил Бруно, – является кто попало, полный придурок, говорит ей, будто тот живет себе в палатке где-то на вершине Гималаев, и она тут же очертя голову несется туда. Нет, я остаюсь. Никогда бы себе не простил, если бы пропустил такую потеху.

Эпаминондас бросился прямо на него.

– А ну возьми свои слова назад, не то набью тебе морду.

– Что ж, если здесь теперь даже пошутить нельзя, тогда, пожалуй, мне и вправду лучше сойти на берег, – обиделся Бруно. – И не подумаю отказываться от своих слов.

– Он прав, – вмешался Лоран. Эпаминондас гордо удалился.

– Нет, все-таки никак не пойму, – не унимался тот, – зачем ей нанимать таких придурков, они же ни черта ни в чем не смыслят.

Я оставил их. И спустился к ней в каюту. Там по-прежнему было темно. Снова зажег свет. Она лежала все в той же позе, что и пару часов назад. На сей раз у меня было такое ощущение, будто она ждала меня. Я рассказал ей о своей поездке с Эпаминондасом и кое-что из того, что он поведал мне о Луи из Абомея. Говорил я довольно пространно и долго. Заметил, что это ее немного раздражало. Потом наступил момент, когда мне уже больше не о чем было ей рассказать, даже о проделках Эпаминондаса.

– Может, тебе лучше сойти на берег здесь? – предложила она. И добавила: – Как и всем остальным.

Я уселся прямо на пол, прислонившись головой к койке.

– А мне совсем не хочется сходить на берег.

– Днем раньше, днем позже, какая разница?

– Пока еще не время. Я сойду, но попозже.

– Что же должно случиться, чтобы ты сошел, чего ты ждешь?

– Гибралтарского матроса.

Она не рассмеялась.

– Прости, – извинился я, – я и сам не знаю. Внезапно она как-то резко, почти грубо спросила:

– Откуда ты явился?

– Я же говорил тебе, – напомнил я, – из Министерства колоний, копировал там документы…

– Ты что, совсем идиот, разве ты не видишь, что происходит?

– Да нет, я не идиот и все прекрасно вижу.

– И все равно не хочешь сойти на берег?

– Пока нет. Не хочу, это единственное, в чем я уверен. У меня нет никаких причин сходить на берег.

– А вот у меня, – тихо проговорила она, – ты же сам знаешь, у меня есть очень веские причины, чтобы заставить тебя сойти на берег.

– А мне плевать на твои веские причины.

Она сразу успокоилась. И с какой-то коварной нежностью, точно уговаривая ребенка, проворковала:

– Хорошо, оставайся здесь, только молчи, обещаешь, да?

– Буду стараться изо всех сил.

– Ты что, действительно веришь, будто можно все время молчать?

– Я верю, что нужно молчать, пока можешь. Но нельзя же молчать… без конца.