Я произносил про себя все эти прекрасные речи с таким воодушевлением, что уже не видел вокруг танцующих девушек. Но вполне сознавая при этом, что в ее присутствии, видя ее ослепленные идиотскими слезами глаза, я никогда бы такого не сказал. В сущности, все это выглядело так, будто я для себя уже все решил, но мне вдруг, как это частенько случалось, пришли в голову какие-то фантазии насчет неумолимой несправедливости жизни, которая есть смерть.

Самба закончилась.

За столик, где я расположился, уселись четверо девиц. Очень быстро я выбрал среди них одну, сразу же мне приглянувшуюся. Тем временем снова зазвучала музыка, на сей раз это был блюз, в весьма дурном исполнении. Я пригласил ее. Но перво-наперво я должен был задать ей один вопрос:

– Вы, случайно, не дочка Эоло, хозяина гостиницы, что на другом берегу реки?

Нет, она не была его дочкой.

– Очень рад, что нашел вас, – проговорил тогда я, – я здесь совсем один.

Судя по всему, она была явно польщена моим вниманием. Как-никак я был на этих танцах единственным французом.

– Как только вы вошли, я сразу поняла, вам нужна девушка, чтобы провести с ней этот вечер, – догадалась она.

Я не стал возражать.

– Я здесь совсем один. Только сегодня приехал.

– Понятно. И что, у вас совсем-совсем никого нет в Италии?

– Нет, ни одной живой души, – ответил я.

Я, и правда, чувствовал себя еще более одиноким, чем если бы там, в комнате, на другом берегу реки, не было ее, тоже совсем одинокой. Даже еще более одиноким, чем она. И, конечно, куда более одиноким, чем если бы любил ее. Расставание с любым человеком всегда противоестественно. Я прожил с нею дни глубочайшего, кошмарного несчастья. И знал, что в этом мне никто и никогда не сможет ее заменить. И еще я знал, что вопреки и наперекор всему наш мнимый, унылый союз, в общем, это недоразумение, только теперь и обрел наконец хоть какое-то реальное воплощение.

– А вот мне, – заметила девица, – мне это совсем не по душе, терпеть не могу одиночества.

– Да нет, я не то чтобы совсем уж один, не так, как вы, наверное, подумали. Я здесь с одной женщиной. Она сейчас спит там, в гостинице. Мы с ней собираемся расстаться.

Танец закончился. Мы уселись рядом за стойку бара. Вид у нее был серьезный.

– Это всегда очень грустно, – заметила она. Она сгорала от желания задать мне какие-то вопросы, однако скромно ждала, пока я не заговорю сам.

Судя по всему, эта девица была страстной любительницей историй такого сорта.

– Она славная, – удовлетворил я ее любопытство, – и хорошенькая. Если разобраться по-серьезному, мне даже не в чем ее упрекнуть. Просто мы не созданы друг для друга, вот и все. Такие вещи случаются сплошь и рядом.

Когда он снова вернется в Пизу, думал я, пожалуй, останусь здесь, в Рокке, у этого старика Эоло. Съезжу в Сарцану, погляжу, как будут приходить трамваи. Для начала, наверное, пару дней займусь чем-нибудь вроде этого. Мне не хотелось заглядывать слишком уж далеко. Лето было в самом разгаре, зачем мне с ним расставаться. Может, вернусь во Францию, когда оно кончится. Но уж никак не раньше. Сейчас же мне нужен этот зной, эта тропическая жара, которая пригвоздила бы меня к месту и выжгла во мне последние сомнения. К примеру, сомнения, стоит ли мне писать колониальному начальству и просить у него пенсию за выслугу лет. Такое письмо требует немалых усилий, а здесь солнце, лето и река наверняка удержали бы меня от подобной затеи. Окажись я где-нибудь в другом месте, у меня не было бы полной уверенности, что в один прекрасный вечер я все-таки не состряпал бы подобного письмеца. Через два дня мы с ним сможем заняться подводной рыбалкой. У нас будет целых два дня. Потом я буду дожидаться следующей субботы. В Рокке я уже знаю старину Эоло. Лучше уж мне быть там, где у меня есть хоть какие-то знакомые. Я не должен больше оставаться один, нет, никогда больше не Должен я позволить себе погрязнуть в той мерзкой трясине, где всякое может случиться. Я слишком хорошо себя знал, я был слаб и способен на любое малодушие.

– Вы не очень-то разговорчивы, – заметила девушка.

– Чего вы хотите, – отозвался я, – ясно, что я немного расстроен из-за всей этой истории.

– Понятно. А что, она уже знает, что вы собираетесь ее бросить?

– Я говорил ей об этом один раз. Но вряд ли она приняла это всерьез.

В Рокке, в разгар лета. Он мог бы так мне помочь. Я боялся самого себя как чумы. Многие годы у меня была репутация неисправимого слабака, наконец-то и это сослужит мне хоть какую-то службу.

– Так всегда бывает, – проговорила девица, – в такие вещи никогда не хочется верить. Может, вы слишком часто грозили ей этим, но у вас так ни разу и не хватило смелости и вправду так поступить.

Мне казалось вполне естественным, что я вот так запросто говорю с ней об этом. Кто угодно, даже первый встречный имел полное право судить о том, что со мной приключилось и в каком тяжелом положении я теперь оказался. Кроме того, если разобраться, мне и рассказать-то было нечего – никому, даже женщине, – разве что эту свою незадачливую историю.

– Да нет, – возразил я, – я думаю об этом вот уже два года, с тех пор, как узнал ее, просто в первый раз решился сказать ей об этом.

– В таком случае, ей следовало бы поверить.

– А вот она не поверила. Она призадумалась. Похоже, для нее в жизни не было ничего серьезней любовных историй.

– Хорошо, а что же она тогда подумала?

– Она подумала, что все это только одни слова.

Она снова задумалась.

– А может, вы и вправду так не сделаете, – заметила она. – Уж ей ли вас не знать…

– О чем это вы?

– Да не бросите вы ее, что же еще.

– Конечно, этого никогда нельзя сказать наверняка, до самой последней минуты, но, думаю, на сей раз я это сделаю.

Она снова надолго замолчала, не спуская с меня внимательного взгляда.

– Странно, – проговорила она наконец. – Вы вот совсем не уверены, а я, наоборот, почему-то верю, кто знает, может, на сей раз вы и вправду так сделаете.

– И я тоже верю, не совсем понимаю, почему, но вот верю, и все. А ведь я еще ни разу в жизни не принимал никаких решений, я имею в виду, серьезных решений, у меня как-то никогда не получалось.

– Во-первых, – возразила она, продолжая свою мысль, – сами знаете, никогда нельзя быть уверенным, что поступишь именно так, как пообещаешь себе поступить. А во-вторых, очень уж у вас спокойный вид, так что увидите, на сей раз вам это удастся.

– И я тоже так думаю. Ведь, если разобраться, все это так просто. Она… для начала она примется упаковывать чемоданы, а я буду наблюдать, как она это делает, потом она сядет в поезд, а я буду смотреть, как он отходит от платформы. Чтобы добиться всего, чего я хочу, мне и пальцем не придется пошевелить. Единственное, что мне нужно будет делать, это все время повторять себе: спокойно, не шевелись. Вот и все.

Она увидела все. Увидела меня в комнате, увидела чемоданы, поезд – словом, все. И наконец проговорила:

– Нет, вам никак нельзя оставаться в комнате, когда она будет упаковывать вещи, вот уж этого никак нельзя, вам нужно обязательно выйти, пока она будет этим заниматься.

– Да, вы правы, – согласился я, – чемоданы – ужасная штука, кроме того, их всегда упаковывают слишком быстро, особенно когда злятся.

– Бывает и так, – согласилась она, – а случается, их упаковывают не столько для того, чтобы уйти, сколько для того, чтобы нагнать страху на другого. Женщины, да любая женщина хоть один раз в жизни укладывает чемоданы просто так, вовсе не собираясь никуда уходить. Просто чтобы удержать вас подле себя.

– Нет, она храбрая женщина, если уж она станет упаковывать чемоданы, то для того, чтобы уйти.

– Понятно, – немного помолчав, заметила она, – теперь я понимаю, что это за женщина.

– Да, конечно, – согласился я, – мне не надо заходить в комнату. Я думал, может, мне купаться в Магре, а что, буду плавать там на спине хоть три дня кряду, если, к примеру, она решит подождать еще три дня в надежде, что я уеду вместе с ней.