А вот для того, чтобы посмотреть трактирщику в наглую харю, ему пришлось бы запрокидывать голову…

Что за дела?..

Он же ясно помнил, что трактирщик, хотя и был мужчиной немаленьким, доходил ему в лучшем случае до середины плеча! И то, если бы выпрямился. В обычном же своем состоянии он вообще предпочитал не подниматься выше пояса, справедливо предполагая, что близость к полу обеспечивает дополнительную безопасность и надежность. Особенно, когда в твоей таверне варвары гулять изволят. Вернее — один варвар. Но который многих стоит. Во всех отношениях…

О подобной странности, конечно, следовало бы подумать. И подумать серьезно. Но этому мешал дразнящий аромат, исходящий из вожделенной кружки. Справедливо решив, что рассматривать грязные трактирщицкие шмотки ему ни к чему, а поразмышлять о разных странностях он сможет и потом, Конан протянул вперед руку, сграбастал трактирщика за отвороты его давно не стиранного халата и как следует тряхнул для надлежащего вразумления.

Вернее, попытался тряхнуть.

Но не смог.

И с ужасом уставился на свою руку.

Вместо мощной, покрытой вздутыми буграми стальных мышц и перевитой защитными ремнями из продубленной ветрами и солнцем тысяч дорог кожи каменного варана, руки настоящего мужчины его взору предстала бледная скрюченная лапка. Вся какая-то высохшая, словно совсем лишенная плоти, с обвисшей морщинистой кожей, да еще и покрытая старческими пигментными пятнами. Именно такая жалкая конечность, вырастая из Конановского плеча, жалко царапала сейчас по необхватной груди трактирщика, тщетно пытаясь ухватиться скрюченными пальцами сразу за оба отворота его халата.

Трактирщик тоже посмотрел на эту руку. Сверху вниз посмотрел. Стряхнул ее со своей груди — словно назойливое насекомое, одним движением мощного плеча. На его лоснящемся лице проступило выражение брезгливой жалости.

— Вышвырните на улицу этого попрошайку! — бросил он двум то ли сыновьям, то ли племянникам, во всяком случае, явное семейное сходство с жабами проглядывало в обоих. Подумав, добавил: — Только вы это… не очень-то!.. А то знаю я вас… А много ли такому задохлику… возись потом с мертвяком…

Рухнувший обратно на лавку Конан еще успел подумать, что жирная жаба, угодливо копошащаяся где-то на уровне твоего пояса, выглядит почему-то совсем иначе, чем огромная жирная жаба, над тобой нависающая. Особенно, если жаб этих две. И намерения у них…

А потом его сгребли за шиворот, проволокли до выхода — еще одно непривычное ощущение — волокли его практически на весу, носки сандалий пола почти что и не касались! — и швырнули в придорожную канаву.

Бить не стали, послушные мальчики — так, пнули слегка пару раз, для приличия, да раскачали на пороге, чтобы отлетел подальше…

Воды в канаве не было — лето в этом году было на редкость засушливым. Отплевавшись от набившейся в рот пыли, Конан сел. Вытер руки обрывками куцего плащика. Холодея от ужаса, осмотрел их — теперь уже обе.

Левая ничем не отличалась от правой — такая же бледная, тощая и жалкая. Впрочем, торчащие из-под плаща грязные ноги выглядели ничуть не лучше. Остальное было милосердно прикрыто от взоров непривычной одежонкой: короткими штанишками и обнаруженной под плащом рубахой странного покроя. Но что-то подсказывало Конану, что и там он вряд ли обнаружит что-либо утешительное. Впрочем, он не привык верить увиденному без немедленного предъявления веских доказательств. А потому, нахмурившись, принялся распутывать сложную шнуровку этой странной рубахи.

— Если господин варвар имеет намерение раздаться, я бы посоветовал ему отойти немного подальше. Да вон, хотя бы в ту вон рощицу! А то местные жители — народ простой, они могут неверно истолковать… оскорбиться даже. И тогда — точно побьют. Может быть даже — камнями.

Голос показался знакомым. Да и в словах говорившего был резон — местный трактирщик был выходцем из Бритунии, а потому содержал при постоялом дворе небольшую храмовину, посвященную Виккане. Маленькую, но вполне настоящую, с призванными изображать священный сад тремя чахлыми кустиками остролиста перед входом и даже одной настоящей жрицей — жалкой и вконец опустившейся старухой, согласной работать только за угол и кормежку. Располагалось все это прямо напротив постоялого двора.

Через дорогу. И потому, начни Конан тут разоблачаться догола, как намеревался было по запарке, да к тому же еще и — спиной к храму, это действительно могли бы посчитать святотатством. И отреагировать соответственно. Тем более, что гнусная старуха, седых своих патл, похоже, не только ни разу в жизни не стригшая, как раз выглядывала из дверного проема, взирая на Конана с жадным любопытством.

Конан затянул шнуровку у горла и обернулся.

Сидевший в небрежной позе на придорожном камне мужчина показался неуловимо знакомым. Был он огромен и вызывающе хорош собой. Охотник. Воин. Боец.

Короче — варвар.

Возможно даже — киммериец, не зря же акцент что-то смутно напоминал.

Слегка выгоревшие на солнце черные волосы были небрежно собраны на мощном затылке в хвост, которому позавидовал бы любой гирканский жеребец. Светло-голубые глаза на дочерна загорелом лице смотрели с насмешливой уверенностью в способности их обладателя справиться с любыми жизненными неприятностями, если такие встретятся на его пути. Горделивая осанка выдавала привычку подолгу держаться в седле, мощные руки были небрежна скрещены на широченной груди, крест на крест перетянутой широкими кожаными ремнями поверх стеганого жилета — что, кстати, выдавало человека не только опытного, но и предусмотрительного. Босые ноги попирали придорожную пыль мощно и уверенно, широченные штаны были закатаны до колен, а выше обтягивали бедра, словно влитые, несмотря на всю свою непомерную ширину — слишком уж крупны были бедра эти, размером с торс обычного среднего мужчины, не меньше. Даже сидя он выглядел высоким.

Но внимание Конана привлекли именно руки. Хорошие такие руки. Мощные, сплошь покрытые вздутыми буграми стальных мышц и перевитые защитными ремнями из кожи каменного варана. Обожженные и продубленные ветрами и солнцем тысяч и тысяч дорог. Руки настоящего мужчины.

Его, Конана, руки.

Он мог не узнать своего лица — не так уж часто приходилось видеть, да и зеркала, что водные, что новомодные бронзовые, особой точностью изображения не отличались. К тому же, что он — женщина, чтобы на свое отражение любоваться?

Но руки — дело иное. Их он видел каждый день. По многу часов подряд. Сжимающие оружие или чье-то горло, напряженные или спокойные, ловко управляющиеся с замками и хитроумными женскими одежками.

Их не узнать он просто не мог.

А значит…

Значит, перед ним, вольготно развалившись на придорожном камне, сидит наглый вор. Вор, каким-то непонятным образом сегодня ночью укравший его тело. А теперь вернувшийся, чтобы над ним же еще и посмеяться…

Конан знал лишь один способ обращения с ворами подобного сорта…

Нехорошо оскалившись, он рванулся вперед, намереваясь одним ударом сбросить наглого вора с его насеста в придорожную пыль — и был опрокинут ударом горячего ветра в грудь.

— Вижу, господин варвар, что память к вам так и не вернулась, — сказал вор сочувственно, — держите! Полагаю, это способно помочь…

И он протянул Конану приятно булькнувшую баклажку.

Это был маг.

Тот, вчерашний, — теперь Конан узнал его манеру говорить, поначалу его сбил с толку собственный голос — красивый и низкий, который менял речь до полной неузнаваемости.

Это был тот самый маг.

Тот, вчерашний, показавшийся поначалу почти что приличным человеком.

И маг этот наверняка сейчас применил по отношению к Конану какие-то свои магические штучки.

Иначе чем можно было бы объяснить то обстоятельство, что Конан не только безропотно взял протягиваемую ему баклажку, но и выпил ее всю, до донышка — точно так же безропотно. Хотя еще совсем недавно пришел к твердому убеждению, что пить с магами — последнее дело.

Вино у мага было хорошее. Офирское, темное и густое. С пряным и чуть горьковатым запахом степных трав. И, возможно, именно привлеченная этим соблазнительным ароматом, блудная память решила наконец-таки вернуться.