— У него было столько идей, — рассказывала она. — Таких прекрасных, талантливых. В нем чувствовалась какая-то особенная энергия, своего рода магнетизм. Я в сравнении с ним казалась пустой скорлупкой. Мне пришлось использовать силу и молодость, чтобы выжить.

— Я, конечно, знаю, каково это, — пробормотала Лулу.

— Сначала я завидовала ему, — призналась Ольга. — Я хотела обладать такой же силой и энергией, как он. Если бы я могла извлечь ее каким-то образом, собрать в бутылку и выпить, не задумываясь, сделала бы это. Но затем все вдруг изменилось. Мне не нужна была его энергия. Я хотела его. Я желала обладать им. Полностью. И я стала замечать, что тоже нужна ему.

— Что? — спросила Лулу. — Чего он хотел от вас?

— Все очень просто. Он был абсолютно один в Париже. И к тому же он был напуган. Ему хотелось иметь свой дом, хотелось, чтобы его любили и заботились о нем. Я поддержала его, помогла почувствовать свою силу. Благодаря мне он стал тем, кем он сегодня является. Благодаря моей любви. — Ольга посмотрела в стакан. — Он думает, что больше не нуждается во мне. Но он не прав и очень скоро поймет это.

Затем она принялась рассказывать о своих детях. Лулу не помнила точно, сколько их у нее было. Она сильно смутилась, слушая продолжение этой истории. В конце рассказа она представляла себе огромное количество голодных маленьких лиц и Ольгу, которая совала детям в рот крошки хлеба, как большая птица птенцам. Когда бармен принес новые напитки, Ольга стала сильно кашлять в платок. Она пыталась спрятать кровь, но Лулу заметила ее.

— Закари знает, что вы серьезно больны?

— Не совсем. Он не представляет, насколько серьезно.

— А вы не думаете, что следует сказать ему?

Ольга спрятала платок.

— Зачем?

Лулу повертела в руках стакан и искоса взглянула на нее.

— Моя подруга Женевьева влюблена в него. Вы знали об этом?

Ольга расхохоталась. По крайней мере, этот звук напоминал смех, а выражение ее лица никак нельзя было назвать счастливым.

— Вокруг Паоло всегда крутятся женщины вроде нее. Но они приходят и уходят.

— Что это значит — «женщины вроде нее»?

— Богачки. — Ольга произнесла слово «богачки» так, словно это было худшее в мире оскорбление. — Женщины, которые покупают его туфли. Они думают, что могут купить и Паоло. Но в конце концов я единственная, кто остается рядом с ним. Он устает от них. Так происходит всегда.

— А что, если Женевьева — исключение из правил? — Лулу уже была сильно навеселе.

Ольга покачала головой:

— Он отвергнет ее.

— Вы говорите с такой уверенностью. Неужели думаете, что знаете его настолько хорошо?

— Я единственный человек, который действительно знает его. Он для меня все. — Неожиданно Ольга начала дрожать, ее руки едва могли удержать стакан.

— С вами все в порядке? Может быть, вам надо домой?

— Она не представляет, что значит любить. — Ольга тряслась. — Она холодна как камень.

— Уже поздно. — Только теперь Лулу почувствовала, как пьяна. — Я лучше пойду.

Но Ольга вцепилась в ее руку.

— Выпейте со мной. Я боюсь оставаться одна.

Лулу кричала вслед Женевьеве, когда та мчалась по ступенькам вниз все семь этажей, бестолково стуча высокими тонкими каблучками и рискуя сломать ноги. Ее мутило от зловония общих туалетов на площадках, она изо всех сил пыталась взять себя в руки. Голос Лулу все еще звучал у нее в ушах, когда она выскочила на улицу.

Здесь город выглядел по-другому. Крикливые бутики на рю де ла Пэ с огромными витринами и пышными фойе; яркость и витиеватость баров и кафе Монпарнаса; благородная изысканность и утонченность рю де Лота — все это существовало словно за сотни миль отсюда. Здесь даже не проезжали такси, машин вообще не было видно, поэтому обратно к цивилизации ей пришлось выбираться пешком.

Воздух казался спертым. Лето вздулось и перезрело и теперь постепенно загнивало. Женевьева проходила по узким переулкам между высотными зданиями, которые казались шаткими и непрочными, словно существовали на грани полного разрушения. Она шла под натянутыми повсюду и перепутанными бельевыми веревками. Женщины с обнаженными руками склонялись из высоких окон, курили, громко переговаривались друг с другом. Дети в вязаной одежде на несколько размеров больше их собственного торчали в грязных дверных проходах, играли с каменными шариками, камнями и костями. Собаки без ошейников плескались в сточных канавах.

Она прежде бывала здесь пару раз. Пьер ждал ее в «бентли» рядом с домом Лулу, а местные дети наблюдали за ним и шептались между собой. Но она никогда не ходила по этим улицам, не видела их жизни так близко. Она никогда не задумывалась, как жила Лулу, возможно, предполагая, что эти обстоятельства предусматривал умышленный выбор богемной жизни: лучше яркая, артистичная бедность в кимоно, чем серая и грязная нищета. Теперь ей в голову неожиданно пришла мысль, что ее высокомерие и самодовольство могли тяжело ранить подругу. Она подумала о Лулу и Ольге, которые пили вместе в маленьком баре, делясь секретами, а возможно, и чем-то большим, молчаливо, не говоря ни слова. Но неужели она виновата в том, что богата, а Лулу и Ольга бедны? У этого предательства не было оправдания.

В конце концов она выбралась из нищего квартала и приблизилась к реке. Пара молодых влюбленных целовалась на улице, их велосипеды были прислонены к фонарному столбу. У мальчика оказалось спокойное и доброе лицо. Девочка была розовощекой, сияющей и миниатюрной. Женевьева не могла смотреть на них без слез. Наконец она решила поймать такси.

Это похоже на то, как закрывается и исчезает рана, как желтеет и сходит с кожи синяк. Вы можете оправиться от всего, если захотите. У вас нарастет новая кожа и растянется над порезом, тонкая, нежная. Шрам можно спрятать от любопытных глаз. Женевьева поступила именно так, когда потеряла своего ребенка. Теперь она сможет повторить это. Вы принимаете каждый день таким, какой он есть, заставляете себя жить дальше. И с каждым прошедшим днем ваша боль понемногу уходит. Однажды вы просыпаетесь и не чувствуете ничего.

Роберт сидел в гостиной и наливал себе виски.

— Что случилось с пробкой от графина с шерри? — В его голосе звучали грубые ноты.

— Не знаю. — Его раннее появление оказалось для нее неприятным сюрпризом. Она не знала, сможет ли быть рядом с ним. Это слишком напоминало начало пожизненного заключения.

— Странно, вещь исчезла как-то сама собой, тебе не кажется?

— Да, я тоже так думаю. — Она шлепнулась на стул, глядя на него. У него была уверенная манера держаться — ровная и твердая, как у солдата: ноги слегка расставлены в стороны. А Паоло всегда к чему-нибудь прислонялся, к стенам, к дверным косякам, сам того не замечая и сутулясь. В его теле чувствовались некоторые расслабленность и естественность.

Но она должна перестать думать о Паоло.

— Возможно, это Селин. — Ее голос звучал устало. Она толкнула разрушительное ядро в единственную настоящую любовь своей жизни. Он никогда не простит ее после того, что она наговорила ему по телефону, после того, как она ужасно себя вела.

— Ты сказала, что она разбила ее?

— Или украла. Она ушла сегодня. Думаю, нам надо нанять другую горничную.

Как же она ненавидела Лулу. Этой ненависти хватит, чтобы собраться с силами.

— Почему горничная ушла? — Он потягивал виски.

— Откуда мне знать?

Она может столкнуться с Паоло в городе. На вечеринке, на улице, в магазине. И с Лулу тоже. Это будет происходить бесконечно и станет невыносимым. Они с Робертом должны уехать из Парижа. Они должны попробовать начать все сначала где-нибудь еще. Это единственный выход.

— Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Она не могла уйти без причины, правда? — Роберт предложил ей бокал шерри. — Что произошло?

— О, я не хочу беспокоить тебя этими мелкими домашними пустяками, дорогой. Не сомневаюсь, на самом деле тебе это абсолютно не интересно.