Он вернулся в этот город всего через десять лет. Но Грету не нашел, несмотря на редкую фамилию. Наверное, вышла замуж за какого-нибудь Хансена. Или Йенсена.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ

– Кто там? – спросила Надежда Ильинична в домофон.

Там горестно молчали. Она почти догадалась, но спросила еще раз:

– Кто там?

– Надя, это Михаил.

Она нажала клавишу. Потом открыла дверь квартиры. Он почти не изменился. На нем был серый плащ, свитер под горло. В руке небольшой чемодан – видно, что тяжелый. От него пахло одеколоном. Одеколон приличный, но пахло слишком сильно.

– Я могу войти? – сказал он.

– Заходи, – ответила она. – Но не надолго.

– Вот как? – Такой робкий и ссутуленный, он вдруг сверкнул глазами. – А ты говорила, что будешь ждать меня всю жизнь.

Надежда Ильинична сначала решила расхохотаться, но потом серьезно сказала:

– Я и ждала тебя всю жизнь. Потом жизнь кончилась. А я осталась. Так что лучше иди, откуда пришел.

– Может, хоть чаем напоишь?

– Это будет слишком жестоко. К тебе. Все. До свидания.

Он переложил чемодан в другую руку, повернулся, шагнул к лифту, потом обернулся.

– Что? – спросила она.

– Надя, ты извини меня, ради бога… мне очень нужно в одно место.

Она посторонилась, пропуская его в квартиру.

Чемодан он поставил у вешалки. Снял плащ, бросил сверху. Одеколоном запахло еще сильнее. Наверное, брызгал поверх свитера.

Надежда Ильинична села на табурет в прихожей.

Он долго там возился, шаркал, несколько раз спускал воду, громко переводил дух. Ей надоело это слушать, она прошла в комнату, включила телевизор. Посмотрела на часы. Господи, сколько можно торчать в сортире? Сквозь телевизор услышала какой-то звук. Вышла в коридор. Дверь сортира была приоткрыта, он высунул голову и звал ее:

– Надя, куда ты пропала? Ради бога, дай какую-нибудь тряпку…

– Там тряпки за унитазом, – сказала она.

– Надя, – снова позвал он. – Дай мне пластиковый пакет. Я тряпку туда положу и потом выброшу, хорошо?

– Хорошо, – кротко сказала она.

Пошла в кухню. Потом, отвернувшись, сунула пакет в дверную щель.

Он вышел. Пакет с тряпкой запихал в карман плаща.

– Вымой руки, – сказала она.

– Да, да, конечно, – сказал он и вернулся в ванную. – Какое полотенце можно?

– Желтое, – сказала она.

Раздался ключ в двери.

– Познакомьтесь, – сказала Надежда Ильинична. – Мой муж. А это дядя Миша, моей мамы двоюродный брат. Из Тулы.

– Сергей, очень приятно, – сказал муж. – Вы… у нас остановитесь?

– Нет, нет, что вы! Я буквально на минуту.

– Может, чаю? – облегченно заулыбался муж. – Или рюмочку?

– Нет, нет, спасибо! До свидания. Пока, Надечка! – Он набросил плащ, подхватил чемодан, быстро чмокнул ее в щеку и выбежал прочь.

– Что за дядя? – спросил муж.

– Мамин двоюродный, я же сказала. Старичок со странностями. Заезжает раз в год, наверное. Так, проведать.

– Что-то я первый раз о нем слышу, – сказал муж.

– Мы же с тобой только полгода женаты, – засмеялась Надежда Ильинична и обняла его. – Ну, привет! Как дела, как день прошел? – И поцеловала.

ФИКТИВНО, ТО ЕСТЬ ПОНАРОШКУ

Один мой знакомый женился и переехал к жене. Ей от родителей досталась очень хорошая квартира. Дело было задолго до всякой приватизации, и квартиру можно было только получить. По очереди, на работе или в наследство. Ну, или построить кооператив. Насчет наследства была такая тонкость: надо было быть прописанным в этой квартире. Иначе человек не имел никакого права там жить после смерти родителей.

Вот. Он женился, переехал к жене, а от своих родителей выписался.

Живут они, поживают. Ребенок родился. И тут у этого моего знакомого внезапно умирает мать. Старик-отец остается один в неплохой двухкомнатной квартире почти в самом центре города. Ну, конечно, молодые его утешают, навещают, приносят еду и лекарства. И соображают: а ведь если он, боже упаси, помрет, то его квартира пропадет. Уйдет в распоряжение государства.

А это никуда не годится. Ведь ребенок вырастет, и ему совсем не помешает своя жилплощадь. Тем более такая хорошая, почти что в центре. И потом, старик-отец работал за эту квартиру всю жизнь, инженером на номерном заводе. А теперь, значит, псу под хвост?

Надо там срочно прописаться. Но как? Да никак. Выход один: оформить фиктивный развод. Что и было сделано. Во имя благополучия семьи и особенно ребенка. Шестилетнему ребенку все объяснили буквально на пальцах.

Ну, этот мой знакомый прописался к отцу. Но жить продолжал на старой квартире, естественно. С женой и ребенком. Хотя иногда ночевал у отца. Комнату там себе оборудовал. Кое-какие книжки перевез. Ну, и по мелочи: рубашки, брюки, носки. Белье. Любимую пепельницу.

И как-то так получилось, что в течение года он совсем туда переехал. Тем временем старик-отец сильно расхворался, и за ним нужно было присматривать. Так что этот мой приятель целых три месяца, наверное, дома не был. То есть дома у жены с ребенком. То есть он уже сам не понимал, где его дом. Вернее, понимал, но не хотел признаваться.

Потом старик-отец умер. Но этот мой знакомый не торопился переезжать обратно. Хотя сам себе говорил, что вот-вот. И к жене заходил довольно часто.

Вот однажды он зашел, помог ребенку по математике (потому что уже прошло восемь лет с того времени), а потом сел смотреть футбол. Жена столик накрыла перед телевизором. Допоздна сидел, до часу ночи. Она говорит:

– Куда ты пойдешь, уже метро не ходит. Не чужие все-таки.

Он остался. Легли в одну постель.

Очень было хорошо, почти как в молодости.

Но снова не поженились.

ПИСАТЕЛЬ И СОВРЕМЕННОСТЬ

За что я особенно люблю современную литературу, так это за то, что ее можно не читать. Да, да, именно! Или читать на пробу.

Вот такой довольно обычный в моей жизни диалог:

– Вы читали последний роман писателя N?

– Если это на самом деле последний, я непременно прочту.

– Нет, я серьезно!

– Я тоже. Читал одну его повесть, и мне понятно, что такое писатель N. Я, так сказать, в курсе. Чтобы узнать вкус гамбургера, не обязательно быть постоянным посетителем «Макдоналдса». Пожевал, выплюнул и дальше пошел.

А лучше просто послать на фиг. Почему это я обязан читать неизвестно кого неизвестно зачем? Что я, профессор кафедры критики Литературного института? Ах, все читают? Ну, пусть они прочитают, а я на досуге их порасспрошу. Если будет желание. А можем просто поговорить о знакомых.

«Знаете, сын такого-то женился на племяннице такого-то». – «Даа?! Но ведь она…» – «А, вот то-то же!» Тоже тема для беседы; не надо умственного снобизма.

Но попробуйте представить себе такой разговор о классиках:

– Зачем мне читать «Братьев Карамазовых»? – с меня «Скверного анекдота» достаточно, сыт я вашим Достоевским. «Войну и мир» я пролистал, получил общее впечатление, неплохо, хотя, конечно, очень, ну просто о-очень длинно, какое-то неуважение к читателю! Ну, ясное дело, граф – мы для него быдло.

Скажут: да ты, брат, мало что невежда, ты еще и хам.

КОНТИНУУМ

Я просто не знал, что такое бывает! Никогда такого не читал! Гениально! Просто другого слова нет. Ну, конечно, насчет «гениально» это, может быть, чересчур, это я, конечно, увлекся. Насчет «гениально» пусть внуки наши решают, потомки то есть. Но очень, очень здорово. Прочел просто залпом, оторваться невозможно. Талантливо из ряда вон. Ну, или скажем так – прекрасная книга. Автор очень одарен. Отлично пишет. По-настоящему хорошо. Крепко пишет, качественно. В общем, неплохая книга. Соответствует, так сказать, лучшим стандартам. Такой вот уверенный средний уровень. Нормальная средняя книга, это не упрек, кстати говоря, это похвала, если кто понимает. Среднюю книгу написать – нелегкая задача, между прочим. Трудно обойтись без провисаний сюжета, без повторов, без служебных персонажей. Обычное дело, к сожалению. Стилистические ляпы тоже встречаются. Увы, увы. Ну а что взять с обычного средненького писателя? Маловато работы над словом, над фразой, над мыслью. Вот раскройте на какой хотите странице – батюшки светы! И на другой. На третьей. И так все триста восемьдесят, сколько их там? Триста восемьдесят восемь, считая выходные данные. А теперь я закрываю этот, с позволения сказать, роман и спрашиваю себя – ну и что? Бог с ними, с ляпами и огрехами! Что хотел сказать автор? Что, кому, чего ради? Зачем он это все? Про что? Цель и смысл? Ведь посредственность – это крайняя степень бездарности. Очень плохо. Просто другого слова нет. Ужасно. Никогда такого не читал. Честно говоря, просто не знал, что такое бывает.