Когда Сергей Ильич обжился в доме Анны Павловны настолько, что стал говорить и думать: «наш двор» и «наш сад», — он понял, что хозяйка этого дома, и этого сада, и курицы, и козы, и кролика — равнодушный и сухой человек, который считает, что раз домашние животные продаются на рынках, как домашние вещи, то к ним и не следует относиться лучше, чем к лопатам и кадушкам.

Лежа на циновке под яблоней, он видел, как томится козочка Марта, видел и ничем не мог ей помочь. Марта рвалась на волю. А попробуй отвяжи! Анна Павловна тут же привяжет ее снова да еще побьет в наказание, Это настолько удручало Сергея Ильича, что он перебрался со своей циновкой под другое дерево, хотя там было гораздо меньше тени.

Вообще Сергей Ильич не мог спокойно смотреть, как томится живое существо. Из-за этого он не умел отдыхать по-настоящему. Нигде у него не было покоя — ни на работе, ни дома.

И как ни странно, Сергей Ильич нисколько не чувствовал себя усталым или несчастным. Наоборот! Если удавалось кому-нибудь помочь, он радовался ничуть не меньше, чем тот человек, которому он помог.

Можно поэтому представить себе, как улыбался Сергей Ильич, когда Марте удавалось удрать! А это случалось всякий раз, когда ее небрежно привязывали.

Но не думайте, что она, обнаружив слабину веревки, тут же убегает со двора! Ничего подобного! Она ложится на эту веревку и долго ждет.

И только когда во дворе нет людей, поднимается и, на ходу оглядываясь, быстро пересекает двор, копытцем открывает калитку и — шмыг на улицу. Затем слышится топот, и лишь сухой куст крапивы покачивается в канаве между тротуаром и мостовой.

— Опять удрала, проклятая! — вопит Анна Павловна и этим в который раз уже будит Сергея Ильича, отдыхающего в саду. Он, конечно, вскакивает и бежит на крик.

Анна Павловна ругается, глядя куда-то вдаль, на серую горушку в конце улицы, потом набрасывается на Сергея Ильича:

— Ну чего вы так смотрите? Вы имеете понятие, куда она шляется?

Анна Павловна указывает рукой на полотно железной дороги у подножия горушки.

— Я вас спрашиваю, разве это нормальное животное? Трава в саду специально для нее поливается — не ест, а копчеными колючками обжирается!

— Почему копчеными?

— Потому!.. Не знаете, что такое паровоз? Или, может, вы не видите, какого цвета кустарник?.. И этого ей мало — нажрется колючек, а потом валяется на грязной насыпи — отдыхает! Идиотка настоящая!

— М-мда! — говорит Сергей Ильич и направляется к своей циновке.

Он даже пробует снова уснуть под звонкое буханье медной ступки, в которой что-то долго и смачно толкут.

А под вечер, когда пришел хозяин, Анна Павловна сердито обозвала его «старым ишаком» и потребовала, чтобы старик немедленно приволок козу.

Сергей Ильич сам напросился идти с ним за Мартой. Всю дорогу хозяин кряхтел и посмеивался:

— Вы сейчас посмотрите — настоящий цирк… Вы посмотрите, какая это скотина! Она будет плевать на нас… Она паровоза и то не боится…

Марта лежала на гребне насыпи, жевала жвачку и гордо смотрела поверх голов идущих к ней людей, поверх целого города, расположенного в долине. Она смотрела на бурые холмы по ту сторону долины и, судя по выражению ее оранжевых глаз, в мечтах своих вся была там, на бурых холмах.

— А ну, слезай! — крикнул хозяин козе. Марта мотнула головой — согнала муху со лба.

— Слезай, сатана, тебе говорят!

Марта смотрела вдаль оранжевыми глазами.

Хозяин начал раздражаться:

— Я с тобой долго по телефону разговаривать не буду! — закричал он и полез на рыхлую насыпь. — Вставай!

Коза, не удостоив хозяина взглядом, перестала жевать. Он еще раз приказал ей встать и носком ботинка поддал под бок. Тогда она очень медленно и важно поднялась на передние ноги, отчего голова ее, откинувшись назад, приняла еще более гордый вид. С той же важной медлительностью Марта поднялась затем на задние ноги.

Поднявшись, выпрямилась — и это было все, что она проделала сама! Хозяин взглянул на нее со злостью:

— Ну… Уже затормозила копыта?

Он попытался спихнуть ее с насыпи. Коза — ни с места.

— Вот теперь уже цирк начинается, — сказал хозяин без улыбки, — теперь вы можете ее палкой бить, и эта скотина не сделает шагу.

Он взялся за веревку, черную от гари, и потащил козу вниз. Марта съезжала с насыпи, как скамейка на ровных деревянных ножках.

Хозяин дотащил ее донизу и, только для того чтобы показать Сергею Ильичу козье упрямство, попытался заставить Марту идти. Она стояла крепко на прямых, несгибающихся ножках, чуть опустив голову, точно собиралась бодаться.

— Который раз тащу ее на спине, как ишак!

Хозяин опустился перед козой на четвереньки, просунул голову под козье брюшко и, взвалив ее на плечи, понес домой, обеими руками придерживая за прямые ножки.

Всю дорогу Марта молча возлежала на плечах своего хозяина, в такт шагам величественно покачивала головой и глядела вдаль, на бурые холмы.

В этот день солнце особенно жгло, а может быть, так только казалось, — воздух был слишком неподвижен. Даже воробьи не хотели ни клевать, ни летать; они прыгали с разинутыми клювами в белесой тени у дома Анны Павловны.

И вот, совершенно неожиданно, сухие листья акаций, опавшие раньше чем надо, сорвались с места и начали носиться по двору с таким хлопотливым видом, как будто потеряли что-то очень нужное.

Сердито зашикали деревья. Запахло пылью.

Люди в таких случаях говорят: «Поднялся ветер».

Маленький кролик на секунду перестал жевать: «Опять свалился ветер». По мнению крольчонка, потерявшего кров, все неприятности в жизни падают с неба: и ветер, и дождь, и лора. Жара, кстати, такая противная штука, что, если вовремя от нее не спрятаться, можно умереть от головной боли.

А деревья раздражались все больше — они шумели, бросая на ветер совсем еще зеленые листья. Рыжая курица побежала через весь двор, вытянув шею и так сильно наклонясь, как будто в зобу у нее была гиря; отчаянно блеяла и рвалась привязанная Марта. Ее стукнуло по голове грушей, и она не хотела, чтобы это повторилось.

Потом очень быстро стала наваливаться темнота. Она пришла откуда-то среди ясного дня, но кролик и не считал это сумерками. Он продолжал есть как ни в чем не бывало. Его не спугнуло даже глухое бабаханье зимних яблок, которые падали вокруг.

Давным-давно попрятались воробьи. Перестали летать мухи. Сергей Ильич и тот предпочел уйти из сада, а крольчонок, удобно сидя на своем мягком хвостике, объедал листья, что были повыше и еще не успели сильно запылиться. Он до того был занят, что даже мигать было некогда.

И вдруг крольчишка подскочил и большими прыжками помчался в конец сада под кучу дров: первая же капля дождя больно клюнула его в спину, а он не любил, когда ему делают больно. Кроме того, он очень берег свою белую шубку, которую должен носить всю жизнь.

После того как спрятался крольчонок, сразу пошел дождь, да такой крупный, тяжелый и частый, что под ним не могли удержаться на ветках спелые сливы и абрикосы, и старые листья, и хрупкие кончики веток. Они крошились и падали в лужи вместе с дождем.

Трудно сказать, как долго это было. Непогода умеет растягивать время, потому что все с нетерпением ждут, когда она кончится.

Дождь остудил деревья и землю. Сырой, не летний ветер выдул тепло из всех укрытий и щелей.

— Да-а, погодка, — проговорил Сергей Ильич, печально глядя в сад сквозь марлевую занавеску. — В такую погоду хороший хозяин собаки из дому не выгонит.

Он закурил с тоски и тут же бросил папиросу — марлевая занавеска над его дверью робко качнулась.

На пороге уселся пес.

Он сел боком, как говорится, в профиль, и этим сразу все о себе сказал: «Я щенок отличной немецкой овчарки. Морда у меня как пистолет — длинная и острая; уши уже поднялись, хотя у левого еще чуть заваливается вперед самый кончик; лапы у меня мохнаты и не по росту велики, как, впрочем, и у всех овчарок, которым нет еще четырех месяцев. Ну, а то, что я кажусь таким тощим, — так это потому, что промок и шерсть ко мне прилипла. Вот и все. Для начала сказано достаточно».