Боже, что творится в мире? Где перст Господний, что укажет путь? Где, в конце-то концов, покой? Сплошная воля.

Да минует меня чаша сия! Но, впрочем, если надо испить, выпьем до дна.

Шурочка, лишь она, как волшебный, целительный сосуд, была светла и покойна, что-то мирно записывала, покусывая карандаш. А когда гроза умчалась, сказала:

– Пойдемте, ребята! Неужели для вас это действо внове!

– Эка невидаль, – живо согласился Васька. – Меня другое радует – бодр, свеж и тверд, как обсидиановый нож. Будто дивно похмелился. Из твоей чаши, милая, и дождь, как самогонка!

– Послушай, – склонился Пако к Шурочке, – Басилио становится неуправляем и опасен.

– Что за чепуха! Подумаешь, нахлестался ливня!

– Нет, – отрезал Пако. – Он зарядился энергией ацтеков. Всех перетыкал пальцем. Видишь, сияет и звенит, как медный фаллос. Меня беспокоит, куда нацелится.

– Направим! – улыбнулась Шурочка и поглядела на Ваську, который действительно сиял, лучился и бил копытом, подобно красному выкупанному коню.

Броненосцы

Длинноносые и крысохвостые, похожие на худеньких поросят в рыцарских доспехах, броненосцы выстроились «свиньей», будто перед штурмом крепости.

Они напоминали конкистадоров, покорителей Теночтитлана.

Даже в чучельном их облике, в замутненных стеклянных глазках не было уныния. Напротив, задор и ухарство.

Они были привлекательны. Их хотелось гладить и обнимать, почесывать за ухом и пошлепывать по округлому заду. Но кроме того, они внушали своему обладателю глубокую мистическую уверенность.

Одним словом, броненосец желателен под рукой. И стоили они как пареная репа – пять долларов за штуку.

– В столице, – сказал Пако, – идут по десять. Можно делать бизнес.

– На Арбате захудалыми торговали по сто пятьдесят. Вот столица! – гордо заметил Васька. – И очередь была!

– Правда? – спросила Шурочка. – Не заливаешь, Васенька?

– Собственными глазами! У одного, помню, надпись – «Потемкин Таврический».

– Сто пятьдесят, – шептала Шурочка, прикрывая глаза. – Контейнер, растаможка, налоги… Минус, минус, плюс… Да, стоит! – тряхнула она головой.

– Не забывай, у нас серьезное дело, – сказал Пако.

– Одно другому не мешает. Я должна иметь независимый бизнес! Как броненосец по-испански?

– Армадийо, – недовольно ответил Пако, – не думаю, что это хорошая идея.

– Прекрасная! – расцвела Шурочка. – Так и назову мою фирму – «Армадийо корпорейшн». Думала заняться ацтекской скульптурой, но броненосцы, конечно, выгодней.

– Возьми в компаньоны, – подмигнул Васька.

– Какой же из тебя компаньон фигов без начального капитала?

– А мозги? Буду генерировать! К примеру, отправляем в Москву партию. Сдаем оптом ВПК. В обмен на один – устаревший, но на ходу. Пригоняем в Акапулько. Представь, сколько тут отвалят за настоящий!

– Да-а-а, – удивилась Шурочка. – Размах! У тебя, Васенька, есть задатки. Генерируй! А пока возьму охранником, если без запоев.

И она заговорила с продавцом, поминутно делая пометки в блокноте.

– Ну вот, считай, тысяча чучел в кармане. По два пятьдесят за штуку.

– Ты гений коммерции! А я твой верный броненосец! – перевозбудился Васька. – Дозволь к чему-нибудь прильнуть! Богиня! – Он подпрыгивал, пританцовывал, отбрасывая и подбирая всяческие коленца.

– Видишь, что творится! – раздраженно сказал Пако. – Какой-то трехнутый морской конек! Уевон[4] с перезвоном! Да и ты глупишь с армадийос! За нашу операцию, вспомни, обещано три миллиона!

– Но это разовый бизнес. А броненосцы – на всю жизнь, – вкрадчиво ответила Шурочка, пытаясь высвободить ногу из Васькиных объятий и поцелуев. – Будь спокоен, Пако, и не суйся, куда не просят!

Почуяв накаленность испанской речи, Васька поднялся.

– Вали отсюда, Пакито! Я тут бронеохранник и вышибалоносец!

– Ке паса?[5] – спросил Пако. – Чего он бормочет?

– Не обращай внимания, – сказала Шурочка. – Так – о погоде…

Но Васька, раззадорившись, пихнул Пако в волосатую грудь.

– Сказано – проваливай! Гоу хом!

– Гоу хом, пендехо![6] – Пако внезапно растопырился, как многопредметный перочинный ножик, и Васька качнулся, получив одним разом несколько болезненных тычков. – Но ме агас реир, Басилио![7]

Этот «Басилио» давно злил Ваську, напоминая о котах, нищенстве и духовной слепоте, а сейчас резанул по нервам, как паровозный гудок.

Уподобившись старинному семафору, который пропускает состав, Васька отвел кулак далеко в сторону. И вдруг намертво перекрыл пути, впаяв с разворота в Пакино ухо.

У бедняги лоб распахнулся, будто веер, на целую пядь, глаза помутнели, подернулись поволокой, как у попавшего в ощип павлина.

– Мальчики! – вскрикнула Шурочка. – Прекратите разбой!

– Корошо, – неожиданно сказал Пако по-русски и криво ухмыльнулся – Эспасибо!

– И чтоб впредь без «Басилио», – погрозил Васька пальцем.

– Вы с ума посходили, – говорила Шурочка, когда они покидали рынок. – Дикие броненосцы! Сегодня, видно, в атмосфере грозовые токи. Но ты-то, Пако! На тебя не похоже!

Складывая лобик и приложив руку к сердцу, он произнес:

– Клянусь – операция будет болезненной!

– Ну зачем же так! – напугалась Шурочка. – Мы не уголовники! Пожалуйста, не сделай из парня чучело!

Подслеповато глядели им вслед броненосцы. Хоть и родной мексиканской опилкой были они набиты, а вряд ли по доброй своей воле пошли в руки таксидермиста.

Направление энергии

Ужинали на морской открытой веранде. С концертом.

Вдали мигали маяки и огни океанских теплоходов. Легкий бриз порхал над столами. А на сцене отплясывали сильно обнаженные девушки, меняя наряды в строгом соответствии с первыми, вторыми и третьими блюдами. К примеру, под устрицы объявились в перламутровых раковинах. Под форель – в прозрачной чешуе. А когда настал черед фруктов и пирожных, выскочили слегка укрытые птичьим пером, которое вставало дыбом от крепчавшего бриза.

– Надо бы освоить некоторые слова и выражения, чтоб пообщаться, – говорил Васька.

– Существует язык жестов и взоров, – вполне дружелюбно заметил Пако.

– Наши отечественные жесты чересчур прямолинейны, – покачала Шурочка головой. – Кстати, Васенька, ты бы извинился перед Пако. Некрасиво по уху лупить. Видишь, отвисло, как у сенбернара.

– Ну и чего я должен сказать?

– Очень просто – «пердонаме, порфавор».[8]

– Странно звучит, да ладно, – согласился Васька. – Слышь, Пако, пердонаме!

– Те пердоно, – ответил Пако. – Те пердоно, каброн, перо но ольвидо![9]

– Все в порядке, – улыбнулся Васька. – Я не злопамятный. Терпеть не могу долгих размолвок. Хотя этот козел давно напрашивался.

– В общем, ты прав, – согласилась вдруг Шурочка. – Оплеухи бывают к пользе.

– А не дашь ли, по этому случаю, немного денег на личные расходы?

Шурочка вздохнула, поглядев в прозрачные Васькины очи.

– Знаешь ли, друг мой, нынче взаймы не дают. Только в кредит, под проценты. Я бы, может, и дала, но, прости, броненосцы на подходе. Да и зачем, скажи, тебе деньги, когда все бесплатно?

– Хочу купить букет орхидей, – потупился он. – Ты же подарила чашу.

– Попроси у Пако. Думаю, не откажет.

– Пако, гив ми мани! – не долго думая, ляпнул Васька.

– Совсем обезумел! – восхитился Пако. – По уху бьет, деньги требует. Зачем ему?

– Погуляет по городу! – сказала Шурочка. – Подрастратит энергию, которая тебя так беспокоит. Дай немножко.

– Деньги-то он растратит, энергию – не уверен…

Васька в ожидании колотил вилкой по пепельнице и вертелся на стуле, пристукивая пятками об пол. Когда он начал подпрыгивать, дергая скатерть и раскачивая стол, Пако решился:

– Вот сотня! Пускай немедля убирается!

Подскакивая, как заполошный кролик, Васька выкатился из ресторана. Он чувствовал себя прекрасно. Хотелось всего разом – выпить, еще пожрать, переспать, кинуться в океанские волны и даже почитать книжку небольших размеров. Ночной Акапулько предлагал все, за исключением, пожалуй, книжки. Повсюду гуляли, ели и пили. Кое-кто купался, танцевал и целовался. Это было заметно. Остальные виды человеческой деятельности проходили в более-менее герметичных формах, проникнуть в которые отнюдь не возбранялось. Напротив, к одинокому, весело скачущему мужчине то и дело подваливали агенты герметичности, маня в темные закоулки.