Загорелись фонари и словно подчеркнули наступление темноты. Раздался второй звонок, публика повалила в зрительный зал.

Дурново огляделся по сторонам и неторопливо направился вниз к мосту. И вдруг почувствовал, что за ним следят, кто-то идет за ним от самого кинематографа. «Пропал!» — мелькнуло в мозгу. Шаги приближались.

— Здравствуй, Вася! — послышался знакомый голос Ольшевского. — Да-авай-ка спустимся к реке, — он взял его за руку, — вот сю-юда!

Они спрыгнули, словно в какую черную пропасть, под откос и спустились к воде.

— Что с Багой? — спросил Ольшевский, когда они отошли шагов на двадцать от моста.

— Ничего. Сегодня вместе обедали. А что?

— В Ейске мы обнаружили за собой слежку, и я, кажется, при-истукнул шпика. Уходили из города ночью. Представляю, какой там тарарам! Побывали в Ст-а-а-врополе... — Ольшевский внезапно умолк.

— Ну и что?

— Па-а-атом ра-ас-скажу. — Ольшевский прислушался: — Шурка и-и-дет.

К ним подошел Колков. Поздоровавшись, он задал тот же вопрос о Бережном. Потом сказал, что они долго следили за Дурново, следили, боялись, что за ним идет слежка чекистов.

— Ты будешь нашим связным, — сказал Колков Василию. — Завтра мы придем в кино на последний сеанс. Если нас не будет, вы все придете после фильма сюда, но об этом ты скажешь им, когда выйдете из кино, не раньше. Понятно?

На другой день Дурново выполнил распоряжение Колкова с пунктуальной точностью — привел Чепурнова и Бережного. Ольшевский встретил их у моста. Он был в сапогах и форменной фуражке, Бережной увидел под козырьком красную звезду и спросил:

— Что это?

— Потом! — отрезал Ольшевский. — За мной! — И прыгнул под откос.

Молча дождались Колкова. Он был тоже в фуражке и сапогах. Пожав всем руку, бросил:

— Пошли! — И двинулся первым.

Было темно, Кубань несла свои мутные после обильных дождей, полые воды, берега заволокло туманом, белесые стрелы кос вонзались в речную ширь, а на том берегу чернели, словно причудливо-сказочные замки, сады, и, казалось, слышались невнятные голоса. Сырой песок скрипел под ногами. Чуть всплескивали волны. Кругом было тихо, и только где-то справа на высокой круче, за глухим забором, лаяла собака, хрипло, безнадежно. Шли молча, каждый погрузился в свои мысли, у каждого на сердце было неспокойно. Наконец Колков остановился:

— Вот тут и поговорим! Усаживайтесь, времени у нас много, — указал рукой на лежавшую у покосившегося плетня перевернутую лодку.

— Итак, операция «Райзефибер» началась! — сказал, посмеиваясь, Чепурнов. — Кто-то придумал дурацкое название!

— Жорж Околов придумал. Мы очень спешили! Хотели до снега уйти в Польшу, — заметил Колков.

Обсуждали операцию подробно, тщательно. План Колкова, кому что делать и говорить, прорепетировали несколько раз.

Около двух часов ночи тихо вошли во двор к Блаудису. Бережной и Дурново подкрались к окнам, остальные поднялись на крылечко и забарабанили в дверь.

— Кто там? — донесся из-за двери испуганный женский голос.

— Милиция! Немедленно откройте! — громко крикнул Чепурнов.

За дверью зашептались, потом щелкнул засов, и дверь чуть приоткрылась. Блеснул лучик карманного фонаря, и грубый мужской голос как из бочки пробубнил:

— Фаши удостоверений!

Ольшевский молча протянул ему в щель красную книжечку. Дверь тотчас отворилась, и они вошли внутрь. Бережной стал у двери, а Дурново остался во дворе.

— Сержант Вахромеев, — сказал Колков, — вы посмотрите... — и сделал неопределенный жест, — а мы потолкуем. Садитесь, господин Петер...

Блаудис предостерегающе поднял руку, указывая глазами на стоящую неподалеку женщину.

— Садитесь и руки на стол. И вы тоже.

Блаудис тяжело опустился на стул. Он плохо выглядел, щеки отвисли еще больше, пронзительные свиные глазки потускнели, нос превратился в бесформенную лепешку, веснушки расползлись темными пятнами. Все тело его обрюзгло, расплылось, огромный живот выпирал из-под, видимо, наспех натянутых штанов, которые каким-то чудом держались на одной пуговице. Он был усталым, старым и несчастным. Но он изредка бросал взгляд то на Колкова, то на Чепурнова, то на стоящего в дверях Бережного.

Женщина замерла у стола. Она была намного моложе Блаудиса. Рассыпчатая, белотелая, русоволосая, синеглазая и в отличие от мужа какая-то вся чистая, еще весьма привлекательная.

— Я постою, — грудным голосом пропела она.

— По-окажите мне вашу кухню! — обратился к ней Ольшевский и направился к двери. Женщина последовала за ним.

— Почему вы не сообщили нам, Ласкус, что к вам приходил шпион?

— Ко мне никто не приходил!

— Я говорю о человеке, который вас встретил на футбольной площадке у беседки в ноябре прошлого года.

— А-а-а! — протянул Блаудис, глядя в окно. — Об этом я докладывал Ивану Николаевичу в ту же ночь. А после того никаких встреч не имел.

— Значит, «в ту же ночь». А почему не в тот же вечер? Какая каналья!

Блаудис вздрогнул и бросил, словно ввинтил, пристальный взгляд на Чепурнова.

— Я докладывал Ивану Николаевичу, раньше не мог. Встреча была шестнадцатого ноября, — пробубнил он и уставился на Колкова. — Шестнадцатого в девять вечера!

«Ловко выкручивается, разговаривал он с Жоржем в семь! Работает, значит, нашим и вашим. Верить ему можно только наполовину. Продаст!» — решил Колков, поднимаясь.

— Ну что ж, — сказал Колков, — пойдемте, поговорим более конкретно, одевайтесь. И, кстати, подпишите вот, — он протянул ему «протокол допроса».

Блаудис молча прочитал, подписал бумагу и начал одеваться. Тем временем Ольшевский довольно громко и весело разговаривал с хозяйкой дома. Время от времени из кухни был слышен их смех.

— Я готов! А вещи с собой брать? Белье и прочее?

— Ну зачем, мы сейчас же вас отпустим, — зло засмеялся Чепурнов. — А впрочем, как хотите!

— Ну идите, — сказал Колков, — а я на минутку задержусь, — и направился в кухню. — Скажите, — закрыв за собою дверь, спросил он улыбающуюся ему хозяйку. — В ноябре прошлого года у вашего мужа была встреча с агентом английской разведки, какого это было числа?

— Разве муж скажет! Чурбан какой-то, слова из него не вытянешь. Пришел он домой в тот день поздно, после полуночи, и говорит: «Встретил одного вражину!» — «Что ж, — говорю, — звонил?» — «Звонил, — говорит, — долго никто не отвечал». И на другой день пошел, семнадцатого, значит, к Ивану Николаевичу.

«Хитер! Мог и «дозвониться». И нас бы, рабов божьих, сцапали, хотя и времени осталось им немного. Интересно! И бабе не сказал! Не шлепнуть ли ее для страховки?»

— Вечером вы ничего подозрительного не заметили? Может, муж был взволнован?

— Пятнадцатого пришел поздно и подвыпимши! Все пивом наливается.

— Ну ладно, на днях повидаемся, а его скоро отпустим, надо, чтобы он помог нам установить личность одного человечка! До свидания!

Женщина открыла было рот, чтобы что-то спросить, но передумала. И только улыбнулась:

— Всего добренького!

Они вышли на улицу.

— Поверила или нет? Как ты думаешь? — спросил Ольшевского Колков. — О чем ты с ней разговаривал? Нигде не сорвался?

— Кажется, все в порядке. Я ей вскользь бросил, будто я работник органов безопасности Ростова, что мы поймали крупную птицу. Конечно, к-к-комплименты сыпал. Аппетитная баба, н-ничего не скажешь!

Пройдя до угла, они свернули в переулок и вскоре очутились на футбольной площадке, где около беседки их поджидали Чепурнов, Бережной, Дурново и Блаудис.

— Ян Кришевич, дорогой, — взяв Блаудиса под руку, сказал Колков, — в ту дождливую ноябрьскую ночь разговор в этой беседке происходил в моем присутствии. Я стоял у задней стены и слышал все от слова до слова. Не вздрагивайте! Мы не работники ГПУ. Мы ваши друзья. Не верите? — Колков шепнул на ухо Блаудису пароль, потом привел несколько подробностей: первые произнесенные Околовым фразы, где стояла бутылка с водкой, какой колбасой они закусывали.