— Чтобы пьянствовать! — бросил, не выдержав, Дурново.

— Пьян да умен — два угодья в нем, мон шер! — парировал развеселившийся Чепурнов. — Пьяному легче заниматься пропагандой!

— Сперва надо трудоустроиться, — серьезно заговорил Колков, — и распространять листовки.

— Нет, в ближайшее же время мы засыплемся либо окажемся мобилизованными, и скорее всего первое. А я вовсе не желаю, мон шер, попасть в лапы ГПУ, — не давал по-серьезному обсуждать вопрос Чепурнов.

— Живым попадаться не рекомендуется, у них заговорит и мертвый, — заметил Ольшевский, глядя куда-то в окно, — лучше умереть, чем сдаться.

— Съездим на праздники в Москву, кто знает, может, что и получится, — сказал, поднимаясь, Авчинников. — Кто за?

— Я согласен! — поднял руку Дурново.

— Можно проехаться, — согласился Чепурнов и затянул:

Колков растерянно посмотрел на Ольшевского, потом на Бережного, но те только беспомощно пожали плечами. Никакого единства взглядов не получалось, дисциплины не чувствовалось. На том собрание «Торговой фирмы Даковского» и закончилось.

Море штормило. Пароход, переваливаясь с волны на волну, причалил около трех часов дня у Ейской пристани. Бора рвала в клочья свинцовые тучи и прижимала их все ниже к земле. Ситник под ее шквалистыми порывами то и дело превращался в косохлест. На пристани, казалось, все вымерло.

Колков решил сходить к завербованному ранее Околовым некоему Сидельникову один. Страховать его будет Ольшевский. Бережной поедет на вокзал, купит билеты до Краснодара и подождет их в привокзальном буфете: если они не придут до отхода поезда, он поедет в Краснодар, где встретится в условленном месте с Чепурновым и Дурново.

— Если через два дня мы не приедем, то, значит, конец! Живым я не дамся! — пообещал Колков. — Сидельников и Блаудис предатели. Наши должны об этом знать.

С парохода Колков, Бережной и Ольшевский сошли порознь. Подняв воротник плаща и надвинув на глаза кепку, с фанерным чемоданом в руке Бережной вышел на небольшую площадь, вскочил в трамвай и поехал через весь город на вокзал.

Он проехал почти через весь Ейск и, сойдя на остановке, пробежал густую пелену дождя до вокзала, носом к носу столкнулся с вездесущим Николаем Николаевичем Романчуком.

— Здравствуйте, Петр Антонович! Пойдемте! — сказал тот и направился к двери с табличкой «Начальник вокзала».

По соседству с кабинетом, в небольшой комнатке, ждал накрытый стол.

— Ешьте, пока горячее, и рассказывайте.

— Колков и Ольшевский отправились к Сидельникову. Адреса не знаю.

— Так, так. А потом что собираются делать?

— Сегодня уезжаем в Краснодар, меня послали за билетами, буду дожидаться их в буфете. А не придут — уеду один в Краснодар.

— Так, так. Значит, операция «Райзефибер»? Патроны у Авчинникова вам не удалось обменять?

— Нет, спит он чутко. Прячет пистолет под подушку. И днем не расстается с ним ни на минуту. А запасные я все обменял. И бомбы тоже.

— Колков писем за границу не пишет?

— По-моему, нет... Не видел. Если напишет, то после встречи с Сидельниковым и Блаудисом.

— Он не намерен Блаудиса убить?

— Блаудису не верят, ему готовят какую-то ловушку. Колков только сказал: «Если он предатель, мы его подцепим на крючок».

— Ясно. Знайте, что Чепурнов и Дурново сейчас уже в Новороссийске. — Николай Николаевич улыбнулся и продолжал: — Они взяли билеты до Краснодара, а Авчинников уехал в Воронеж.

— Колков мне сказал, что если он не придет, то мне его надо в течение трех дней ждать на краснодарском вокзале, а по вечерам у кинотеатра «Октябрь».

— Готовит что-то серьезное. Интересно, почему Колков разговаривал с вами и Ольшевским об операции «Райзефибер» по отдельности?

— Чепурнову и Дурново не доверяет.

Вдруг зазвонил телефон. Николай Николаевич снял трубку.

— Кто это? А! Докладывайте!

В трубке послышался взволнованный голос.

— И сильно ударили? Так, так. — Он закрыл трубку рукой и спросил Бережного: — Вы уверены, что Колков пошел к Сидельникову с Ольшевским?

— Ольшевский будет его страховать.

— Ага. Высокий его страховал, — сказал Николай Николаевич в трубку. — Не он? Ну ладно, что делать! Ни в коем случае, никаких машин. Пусть уходят. — И опустил трубку на рычаг.

— Что-нибудь случилось? — взволновался Бережной.

— Дело в том, что Колков пошел пешком, а Ольшевский совершенно неожиданно вскочил в автобус и, видимо, сошел на первой же остановке, и его проморгали.

Как в воду канул.

— Ольшевский смекалистый, — отметил Бережной. — Что-то заподозрил.

— А Колков на центральной площади купил в гастрономе две бутылки водки, какую-то снедь и спокойно вышел на улицу, но почему-то заторопился, свернул в первый же переулок, пересек проходной двор и чуть ли не бегом пустился по Буденновской. Сейчас она раскопана. Наш оперативник не успел предупредить напарника, двинулся за ним, соблюдая, конечно, нужную дистанцию, и погорел. Огрели его чем-то по голове!

— Наверное, это Ольшевский!

— Кажется, не он. Какой-то человек в темном плаще. Оперативник довольно быстро пришел в себя.

— У Ольшевского плащ выворачивается наизнанку, становится шоколадного цвета.

— Ах вот что!

— Они насторожились, — озабоченно заметил Бережной.

— Может, простая случайность. Наши люди осторожны. А может, их милиционеры чем-то насторожили. Вы минутку посидите здесь, вам принесут билеты, ваш поезд отходит в двадцать два ноль-ноль. В Тихорецкой пересадка. Не проспите. Утром будете в Краснодаре. Запомните номер телефона. — Он сунул ему бумажку и, крепко пожимая ему руку, добавил: — Не проворонить бы операцию «Райзефибер». Вы ж нам помогите.

— Постараюсь, — сказал Петр.

— Трудно вам, Петр Антонович, все-таки они бывшие товарищи. — Николай Николаевич вздохнул. — Но они враги, и опасные.

Он ушел. Скоро Бережному принесли три билета до Краснодара. Он направился в зал ожидания. У кассы толпился народ. На деревянных скамьях сидели, лежали, полулежали мужчины, женщины, дети. Одни читали, другие тихо разговаривали, третьи спали или дремали, четвертые бессмысленно глядели куда-то в пространство. У буфета, за столом, уставленным батареей пустых и полных пивных бутылок, сидело двое пьянчуг. Стрелки больших часов вытянулись в одну линию. До отхода поезда оставалось четыре часа. Бережной вышел на привокзальную площадь. Темнело. Ветер утих. Дождь перестал. «Пойду-ка я пройдусь», — решил он и энергично зашагал в сторону центра.

Он не любил копаться в себе, подобно многим интеллигентам, не считал себя ренегатом, ему не нужно было «создавать себя вторично», к нему не пристала накипь эмигрантщины, он легко отрекся от «белой идеи», которой его настойчиво пичкали в течение ряда лет наставники кадетского корпуса, товарищи и знакомые. Унаследованная от отца сметка указала ему, по какому пути идти. Он легко доверился Хованскому, а тот, в свою очередь, сразу как-то поверил в Петра. И когда Николай Николаевич произнес, что ему, Бережному, «трудно выдавать бывших товарищей», он вздрогнул, но подумал о тех страшных замыслах, которые могут исполнить Колков и другие. На Западе началась война, и пробил час делать выбор, на какую сторону баррикады вставать. Он помнил гражданскую войну, он понял, что новая война предстоит еще более жестокая и колебаться нельзя.

Ольшевский заметил слежку за Колковым совсем не случайно, когда вскакивал, уже на ходу, в переполненный автобус, его внимание привлек человек, кинувшийся чуть ли не бегом к стоявшей машине. У Ольшевского была цепкая зрительная память и склонность к анализу. Он заметил машину, которая стояла не там, где положено, и человека, поспешившего к машине; он был в хромовых сапогах. Человек быстро сделал кому-то знак, указав на уходивший автобус. Ольшевскому все это не понравилось. «За кем-то наблюдают, уж не за нами ли?» — подумал он и сошел на первой же остановке, шмыгнул за афишную тумбу. Автобус отошел, а несколько секунд спустя проехала знакомая машина. Ольшевский успел даже запомнить ее номер. Она не перегоняла старенький автобус, а это было уже совсем подозрительно. «Если они следят за мной, то следят и за Шуркой и за Багой. Меня уже потеряли. Меня ли? Проверим!» Он юркнул в подворотню, снял плащ, стряхнул дождевые капли и вывернул его наизнанку (впрочем, изнанки не было, а был второй верх), и натянул на себя. Заняв удобную позицию за воротами, принял на всякий случай соответствующую позу — человек забежал по малой нужде. Дождь не переставал. Прошла женщина в кирзовых сапогах, потом мужчина с высоко поднятым воротом, за ними шагал и Колков. Следом за Колковым плелись две женщины с корзинами. И тут Ольшевский заметил человека в хромовых сапогах, в плаще, в кепке. Это и есть наблюдатель. Еще через минуту проползла легковая машина со знакомым номером. Мороз пробежал у Ольшевского по спине. «Нас засекли!» — и он потрогал чуть оттопырившийся карман с пистолетом.