Усевшись на садовой скамье, он извлек из кармана отобранные табакерку и бумажник. В бумажнике была небольшая записная книжка, около ста английских фунтов, турецкие лиры и рубли и никаких документов. «Хитер, — подумал о разведчике вахмистр, — а я его толком не рассмотрел, боялся зажечь фонарь, думал, по документам узнаем. Да и хрен с ним, все-таки он дурень! А моего-то Петра, будущего генерала, как обвели! Ха-ха-ха! Вот уж потешусь над ним!»

Потом начал возиться с табакеркой. Провозившись около получаса, он наконец открыл ее второе дно и обнаружил тайничок. В нем лежало несколько листиков курительной бумаги. «Хитро, — подумал Попов, — никто и не догадается!»

Когда вахмистр спешился у штаба полка, был уже восьмой час. Тут он узнал, что его командира чуть не зарезали, что врач заклеил с грехом пополам пластырем рану, забинтовал шею так, что тот не мог сказать и слова, и отвез в Ачуев; что у него повреждена гортань и он то и дело терял сознание.

Зная повадку своего командира, вахмистр обнаружил под подушкой планшет, а в нем конверт резидента и его расписку. «Хай Врангелюка подавится этой липой! — решил он. — Отправлю к нему нарочным Чепигу — Рыжего Черта!»

А в полдень пришел приказ выступить полку в сторону Ново-Нижнестебелевской, куда Красная Армия бросила по реке Кубани и протоке им в тыл 22-ю кавалерийскую и Московскую пехотную бригады. Почти полностью уничтожен кубанский полк белых и убит его командир войсковой старшина Колков.

«Дело наше хана! — рассуждал про себя вахмистр. — Из Приморско-Ахтарской нас зараз вышибли. У Новороссийска разгромили. Через недельку-другую драпать будем, аж пятки засверкают. Сила солому ломит. Не поддержали анчихристовы куркули! Маху мы дали с Петром, не туда сунулись, не разглядели, на чьей стороне правда. За непотребное дело взялись, якшаться со шпионами да предателями. Наши усобицы ить дело семейное, негоже в него мешать чужаков, вражин наших лютых! Бросил бы все и подался до дому, кабы не сын и чертоломный Петро. Антиресно, кто послал к нему казака? Может, и сам Врангелюка, сучий хвост, чтоб шито-крыто все было? Нонче разве что узнаешь? Зараз надо ухо востро держать, топориком! Ить все одно, — заключил он, как обычно, повторяя любимое выражение Кучерова, — что ни делается — к лучшему!»

Вахмистр оказался прав. К 7 сентября все побережье в районе Ачуева было очищено от белых войск, и остатки улагаевских частей ушли в Крым. 28 октября началось широкое наступление армий Южного фронта. 2 ноября основные силы Врангеля были разбиты. В ночь с 7-го на 8 ноября начался штурм Перекопа. 15 ноября 2-я Конная армия освободила Севастополь, а к 16-му во всем Крыму была установлена Советская власть.

Эвакуация, как утверждают сторонники белого движения, «была заранее подготовлена и прошла блестяще: все, кто хотел, уехали». Ко второй половине октября против так называемой Русской армии и казачьих войск численностью около сорока тысяч человек были сосредоточены сто сорок тысяч отборных войск и армия Махно.

Врангелю и казачьим атаманам было ясно, что их конец близок.

Для эвакуации армии и беженцев в портах Крыма было сосредоточено около 160 кораблей.

Согласно плану погрузка на суда армии и беженцев распределялась следующим образом: в Севастополе части генерала Кутепова, в Феодосии кубанские и терские части, в Керчи Донской казачий корпус и, наконец, в Евпатории Донской офицерский резерв, Донской Войсковой Круг, Донской кадетский корпус.

Евпатория, поскольку там было начальство, разумеется, была эвакуирована первой и так стремительно, что не только многие беженцы не успели погрузиться на полупустые пароходы, но отстали даже оторвавшиеся от своих частей казаки и офицеры.

Вахмистр Иван Попов с четырьмя одностаничниками, вместо того чтобы погрузиться в Керчи на пароход «Харкас», памятуя неписаный закон дружбы «Сам погибай, а товарища выручай», тоже «оторвался» от полка, чтобы разыскать и, если нужно, помочь еще не оправившемуся от раны новопроизведенному генералу Кучерову, который, как ему было известно, все еще находился в евпаторийском госпитале.

И судьба, тронутая, видимо, такой истинной дружбой, снова пощадила генерала. Он не сел с частью чинов Донского офицерского резерва на пароход, идущий в Румынию, только потому, что на пристани его разыскал полковой разведчик Чепига по прозванию Рыжий Черт и сообщил, что вахмистр и одностаничники ищут его «с самого ранья». Пока они нашли друг друга, пароход отчалил, с тем чтобы через три дня утонуть со всеми пассажирами неподалеку от Аккермана. А когда на следующий день они подъехали к пристани, забитой военными и беженцами, оказалось, что начальство ударилось в панику, приказало прекратить погрузку и отдать концы. Оставшимся частям было велено идти походным порядком либо на Керчь, либо на Севастополь. Среди оторвавшихся и опоздавших оказалась и политическая часть штаба их 2-й Донской конной дивизии во главе с есаулом Подалковым. Все они и двинулись в Севастополь, рассчитывая найти там порядок и спокойно погрузиться и отплыть. Тем более что у Подалкова было предписание штаба главковерха всем военным и гражданским властям оказывать им содействие в эвакуации.

Усталые и голодные, они прибыли в Севастополь. Шла погрузка армии Кутепова. Царил хаос. Корабли брали штурмом. Беженцы в панике метались с Графской пристани в Северную бухту и обратно. Мест для прибывших из Евпатории не оказалось. Донцам предложили идти походным порядком в Керчь.

Помог Врангель, приказав командующему флотом во что бы то ни стало найти перевозочные средства и эвакуировать донцов, которых набралось уже более пятисот человек. Он даже предложил Кучерову место на своей яхте «Лукулл». Кучеров отказался, а барон не настаивал. 14 ноября на рассвете они погрузились на миноносец «Гневный». Команда его разбежалась уже давно. «Гневный» стоял на ремонте с разобранными машинами, с расклепанной вверху броней и без руля. Доставить его в Константинополь должны были катера «Гайдамак» и «Запорожец». Людей набилось на «Гневный» битком, свыше тысячи человек. Начальником эшелона был назначен генерал Думбадзе — грозный комендант города Ялты при Николае И.

Из Северной бухты «Гневного» привели на буксире к Графской пристани. Было около 10 утра. Надо было «добрать» воды. В Северной водокачка не работала. У главного причала стоял старый черный «Лазарев». На него последним грузилось Донское атаманское военное училище. Юнкеров срочно вызвали из Джанкоя для несения охраны Севастополя и штаба главковерха и наведения порядка в эвакуации.

Кучеров смотрел на старого «Лазарева» и вспоминал, как плыл на нем из Севастополя в Новороссийск. Смотрел с благодарностью, как внук на деда, который учил его уму-разуму, не бояться моря и понимать красоту мира.

Часа через два, добрав воды, консервов и галет, «Гневного» потащили из гавани.

Юнкера, атаманцы, закончив погрузку, строились на палубе «Лазарева». Глухо прозвучала среди тишины команда: «Руби концы!» — «Некому их отдавать», — подумал Кучеров.

— На молитву, шапки долой! — И, отдаваясь эхом по безлюдной, опустевшей пристани, понеслись знакомые слова: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое...»

Кучеров поглядел по сторонам. Рядом стояли его разведчики. С хмурыми лицами, затуманенными глазами. С тоской смотрели они на русскую землю, которая отныне, после жестокой, отчаянной борьбы, героических усилий, величайших и гнуснейших подлостей, побед и поражений, станет для них мачехой. «Кому было все это нужно? — подумал Кучеров. — Во всяком случае, не им, этим простодушным детям тихого Дона». И щемящее чувство стыда перед казаками, перед старым дедом «Лазаревым», перед самим собой и, наконец, перед великой Отчизной, которую они волею страшного рока разоряли, оставили голодной, утопающей в крови.

И в этот миг генерал почувствовал сильное пожатие руки Ивана Попова, словно подтверждающее мысли друга. И так стояли они долго, глядя на удалявшуюся русскую землю, красивый, статный генерал и огромный широкоплечий вахмистр, и слезы текли у них по щекам, горючие, покаянные...