Psyche

Перевод с немецкого Е. Д. Зайцевой, под редакцией Г. Г. Шпета

Вступительная статья А. В. Лызлова

© Лызлов А. В., вступительная статья, 2018

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Книга, которую Вы держите сейчас в руках, была написана и опубликована В. Дильтеем в 1894 году. Это период зрелого творчества Дильтея – зрелого и в смысле возраста (в это время ему 60 лет), и в смысле разработки им того грандиозного проекта философского обоснования гуманитарного познания, который был делом всей его жизни, и так и остался до конца им не завершён. Этот проект сам Дильтей именовал проектом «критики исторического разума».

За очевидным сходством дильтеевской формулировки с названиями трёх кантовских «Критик» стоит реальная преемственность в отношении той задачи, которую пытался решить Кант – «задачи обоснования значимости познания и определения его границ»[1]. Однако Кант ограничивает сферу правомочного научного познания пределами математического естествознания, ориентируясь на состояние современных ему наук и просвещенческий идеал беспредпосылочной рациональности. Дильтей же работает в иной исторической ситуации. Для того, чтобы понять, почему в этой ситуации возникает необходимость в новой «Критике», необходимо рассмотреть её исторические истоки.

Во-первых, начиная с Гердера, в Германии зарождается отношение к истории, существенным образом отличное от представлений, господствовавших в эпоху Просвещения. В противовес характерному для Просвещения критическому рассмотрению присущих тому или иному историческому периоду мнений с позиций как бы надисторического разума, Гердер, под влиянием винкельмановских исследований античности, отстаивает мысль о самостоятельной ценности каждой культурной эпохи. Каждая эпоха, согласно Гердеру, является органическим единством, обладающим индивидуальным своеобразием. Понимание той или иной эпохи требует конгениального «вживания» в неё.

Эти гердеровские импульсы были подхвачены романтиками и сперва развивались ими в философско-поэтическом ключе, выразившись в стремлении романтиков к построению универсально-исторических картин и концепций мирового развития. И только позже в немецкой исторической школе, основатели которой были связаны с романтическим движением, эти импульсы получили собственно научную разработку.

«В исторической школе, – пишет Дильтей, – утвердились чисто эмпирические способы исследования, любовное углубление в неповторимость исторического процесса, тот дух универсализма при рассмотрении исторических явлений, который требовал определения ценности отдельных фактов лишь в общей взаимосвязи развития, и тот дух историзма при исследовании общества, который объяснение и закон для жизни современности отыскивает в изучении прошлого и для которого духовная жизнь в конечном счёте всегда и везде исторична. Целый поток новых идей по бесчисленным каналам устремился от этой школы к другим частным наукам»[2].

Во второй половине XIX в. подход немецкой исторической школы к исследованию истории и общества сталкивается с быстро набиравшим влияние позитивистским подходом. Дело в том, что если до начала 1830-х годов в Германии активно разрабатывались идеалистические системы, наибольшего могущества среди которых достигла система Гегеля, а период 1830-50-х был отмечен реакцией против крайностей абсолютного идеализма, против его слепоты к реальности, – реакцией, которая в целом двигалась в контексте идей, разработанных идеализмом, – то к началу 1850-х годов критика идеалистических синтезов начинает носить уже более внешний по отношению к идеализму характер и нацелена преимущественно на то, чтобы отбросить идеализм как противоречащий реальности и не согласующийся с тем, что говорит наука. Именно наука как изучающая разнообразные сферы явлений безотносительно к построению универсальных метафизических систем, ко всему «потустороннему», недоступному ни для какого опыта, выходит теперь на первый план. Возникает тяга к исследованию действительности, открывшейся в своём многообразии и богатстве, попытки же вывести всё многообразие реальных явлений из того, что стоит «по ту сторону» их, представляются обедняющими действительность и не соответствующими ей.

Позитивизм отвечал как раз данному стремлению к научному изучению действительности. Дильтей разделяет с позитивистами эту жажду научного познания мира. Однако, будучи учеником одного из крупнейших представителей немецкой исторической школы Л. Ранке, а также биографом и исследователем идей одного из основных участников романтического движения Ф. Шлейермахера, Дильтей не может не заметить того, что позитивистское изучение исторической действительности не способно отвечать реальному богатству и полноте этой действительности, но, подгоняя её под понятия и методы естественных наук, способно дать лишь искажённый и обеднённый её образ.

То, что немецкая историческая школа, более глубоко и адекватно подходившая к изучению исторической действительности, нежели позитивизм, не смогла ответить позитивистам ничем, кроме бессильных протестов, было, – утверждает Дильтей, – тесно связано с тем, что исторической школе недоставало философского обоснования своего подхода. Философское обоснование могло бы, по мысли Дильтея, не только утвердить этот подход на прочном и достоверном фундаменте (каковым, согласно Дильтею, являются факты сознания), но и прояснить существо данного подхода. Такое прояснение способствовало бы устранению внутренних ограничений, сдерживавших развитие немецкой исторической школы, поскольку смогло бы показать, что эти ограничения не вытекают из существа данного подхода, а, напротив, служат препятствием для того, чтобы его возможности могли быть раскрыты в полной мере.

Философское обоснование подхода немецкой исторической школы требует философского утверждения и прояснения специфики познания общественно-исторической действительности и самостоятельности этого познания по отношению к естественнонаучному познанию мира природы. Именно для этого и оказывается необходима ещё одна «Критика» – «Критика исторического разума». И эта новая «Критика» должна показать специфику и отстоять самостоятельность наук, занимающихся изучением общественно-исторической действительности, – «наук о духе» (гуманитарных).

Дильтей стремится отстоять самостоятельность сферы гуманитарных исследований («наук о духе») перед лицом естественных наук, выявив её особое место и значение в «жизненно-практическом мире». Сразу подчеркнём, что речь здесь идёт не просто об оправдании указанной сферы исследований с точки зрения отвлеченно-теоретической, чисто-познавательной значимости, но о таком обосновании всего корпуса гуманитарных наук, которое выявило бы их практическое значение и оправдало бы их «перед лицом жизни».

Такое обоснование должно было, по мысли Дильтея, состоять в установлении связи исследований исторических явлений с анализом фактов сознания, призванным дать «единственное достоверное знание в последней инстанции», причем эти факты сознания принадлежат не абстрактному познающему субъекту, «какого конструируют Локк, Юм и Кант», в жилах которого, по словам Дильтея, «течёт не настоящая кровь, а разжиженный сок разума как голой мыслительной деятельности», – но принадлежат «всей целостности человеческой природы, которая в воле, ощущении и представлении лишь развертывает различные свои стороны»[3]. К тому же, в отличие от Канта и всего последующего немецкого идеализма с его концепцией «сознания вообще» (Bewustsein iiberhaupt), Дильтей говорит о сознании реальных, конкретно-исторически существующих «индивидов». Поэтому психология и антропология[4] как науки, призванные дать анализ фактов сознания целостного человеческого существа («психофизического жизненного единства»), представляются Дильтею «основой всякого познания исторической жизни»[5].