Каждому изъ насъ извѣстно, что подобныя вещи случаются ежечасно. Но, несмотря на то, когда мы увидѣли, или, лучше сказать, вообразили, что, впрочемъ, одно и тоже, перемѣну въ молодомъ человѣкѣ, намъ сдѣлалось до такой степени грустно, какъ будто возможность подобной перемѣны представлялась намъ въ первый разъ. Слѣдующая пара платья была прекрасна, но неопрятна; она обнаруживала большія притязанія на щегольство, но въ чистотѣ далеко уступала своей изношенной предмѣстницѣ. Признаки праздности и общества разгульныхъ товарищей говорили, намъ, что спокойствіе матери въ этотъ періодъ быстро исчезало. Намъ нетрудно было представить себѣ этотъ нарядъ… представить?… мы легко могли видѣть его! мы даже видѣли его сотни разъ, когда онъ, въ обществѣ трехъ или четырехъ другихъ костюмовъ точно такого же покроя, шатался ночью около буйныхъ скопищь.

Для испытанія, мы выбрали въ той же лавкѣ подъ-дюжины такихъ костюмовъ нарядили въ нихъ мальчиковъ отъ пятнадцати до двадцати-лѣтняго возраста, дали имъ сигары въ зубы, засунули имъ руки въ карманы и стали слѣдить за ними. Оставивъ улицу Монмаутъ, они съ наглыми шутками и безпрерывно повторяемыми криками завернули за уголъ. Мы ни на минуту не теряли ихъ изъ виду: видѣли, какъ они нахлобучили на бокъ своя шляпы, приняли надменную осанку и наконецъ вошли въ трактиръ. Пользуясь этимъ случаемъ, мы отправляемся въ одинокій; отдаленный домъ, гдѣ бѣдная мать одна-одинешенька просиживаетъ далеко за полночь. Мы наблюдаемъ за ней въ то время, какъ она, подъ вліяніемъ лихорадочнаго безпокойства, то сдѣлаетъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ, то отворитъ дверь, пристально посмотритъ въ мрачную и опустѣлую улицу, и снова возвратится въ унылую комнату, и снова предается т 123;мъ же грустнымъ и тщетнымъ ожиданіямъ. Мы видимъ взглядъ, въ которомъ выражается все ея терпѣніе и съ которымъ переноситъ она брань и угрозу; мало того: мы видимъ удары, которые наноситъ ей пьяный, но все еще любимый сынъ…. мы слышимъ тихія рыданія, которыя вылетаютъ изъ скорбной души матери, въ то время, какъ она, удалившись въ свою жалкую комнату, падаетъ на колѣни и въ пламенной молитвѣ ищетъ утѣшенія.

Прошелъ длинный промежутокъ времени, и въ костюмѣ сдѣлалась значительная перемѣна. Молодой человѣкъ обратился въ виднаго, широкоплечаго, здороваго мужчину. Взглянувъ на широкополый зеленый сюртукъ, съ огромными металлическими пуговицами, мы сразу догадались, что владѣтель этого костюма рѣдко выходитъ изъ дому безъ собаки и безъ пріятеля, такого же безпечнаго гуляки, какъ и онъ самъ. Пороки юности вполнѣ укоренились и въ зрѣломъ его возрастѣ. Мы представили въ своемъ воображеніи его семейный домъ, если только можно допустить, что домъ его заслуживалъ названіе семейнаго.

И вотъ передъ нами комната, лишенная необходимой мебели и наполненная женой и дѣтьми, блѣдными, голодными, изнуренными. Мужчина удаляется въ винный погребъ, изъ котораго только что воротился, и посылаетъ брань на жену и больнаго младенца, которые приступили къ нему и просятъ кусокъ хлѣба; мы слышимъ борьбу, брань и наконецъ удары, нанесенные несчастной матери несчастнаго семейства…. Вслѣдъ за тѣмъ воображеніе уводитъ насъ въ одинъ изъ рабочихъ домовъ столицы, расположенный среди многолюдныхъ улицъ и аллей, наполненныхъ вредными испареніями и оглушаемый шумными криками. Мы видимъ тамъ старую, больную женщину. На смертномъ одрѣ она молитъ о прощеніи сыну. Подлѣ нея нѣ;тъ никого изъ близкихъ сердцу, чтобы въ послѣдній разъ пожать ея изсохшую, холодную руку: нѣтъ никого, чтобы навѣять прохладу на ея тяжелыя вены. Чужой человѣкъ закрываетъ ей глаза и принимаетъ предсмертныя слова изъ блѣдныхъ и полузакрытыхъ устъ.

Грубый фракъ съ изношеннымъ, бумажнымъ шейнымъ платкомъ и другими принадлежностями самаго обыкновеннаго наряда заключаютъ всю исторію. Финалъ ея весьма неутѣшительный: мы видимъ тюрьму, слышимъ судебный приговоръ, въ которомъ слова: "ссылка изъ отечества или галеры", печально поражаютъ нашъ слухъ. О! чего бы не отдалъ этотъ человѣкъ въ ту пору, чтобъ только еще разъ сдѣлаться довольнымъ, смиреннымъ прикащикомъ купеческой конторы, чтобъ только на недѣлю, на день, на часъ, на минуту, — словомъ сказать, на такое время возвратиться къ прежней жизни, которое дало бы ему возможность высказать нѣсколько словъ чистосердечнаго раскаянія и выслушать хотя бы одинъ только звукъ прощенія отъ холоднаго и бездушнаго трупа матери, который давно уже преданъ землѣ на кладбищѣ нищихъ! Его дѣти бродятъ по улицамъ Лондона, его жена остается безпріютной вдовой! Какъ дѣти, такъ и жена носятъ на себѣ неизгладимое пятно позора отца и мужа и подъ гнетомъ прямой необходимости стремятся къ пропасти, которая увлекла несчастнаго къ медленной смерти, продолжавшейся, быть можетъ, многіе годы, за нѣсколько тысячь миль отъ отечества. Мы не имѣемъ намѣренія слѣдить далѣе за этимъ грустнымъ разсказомъ, конецъ котораго каждый изъ нашихъ читателей самъ легко можетъ представить себѣ.

Чтобы настроить наши мысли на болѣе веселый тонъ, мы отходимъ отъ прежняго мѣста, дѣлаемъ нѣсколько шаговъ впередъ, устремляемъ нашъ взоръ на обширный ящикъ, наполненный безчисленнымъ множествомъ сапоговъ и башмаковъ, и начинаемъ примѣрять ихъ на воображаемыя нами ноги съ такой быстротой, которая изумила бы любого артиста по части сапожной. Вотъ, напримѣръ, эта пара сапоговъ въ особенности обращаетъ на себя ваше вниманіе. Сшиты эти сапоги довольно аккуратно, имѣютъ средніе размѣры и какой-то особенно пріятный, привлекательный видъ, такъ что, спустя полъ-минуты послѣ нашего знакомства, мы уже выбрали для нихъ владѣльца, прекраснаго, румянаго и веселаго рыночнаго садовника. Они какъ разъ пришлись ему впору, какъ будто нарочно были шиты для него. Посмотрите, какъ живописно свисли надъ отворотами его полныя икры и обнаружились его синіе чулки и пестрыя подвязки; взгляните на его синій передникъ, заткнутый за поясъ, на его пунцовый шейный платокъ, синюю куртку и бѣлую шляпу, немного натянутую набокъ. Посмотрите, какая пріятная улыбка озаряетъ его разумное лицо, когда онъ стоитъ передъ своимъ цв 23; тникомъ и насвистываетъ пѣсенку, какъ будто ему кромѣ того, чтобъ только быть счастливымъ и спокойнымъ, другой идеи никогда не приходило на умъ.

Вотъ этотъ человѣкъ пришелся намъ, какъ говорится, по душѣ. Мы знаемъ о немъ всю подноготную. Мы полъ-тысячи разъ видѣли, какъ онъ въ своей зеленой телѣжкѣ, на небольшой крутенькой лошадкѣ, пріѣзжалъ на Ковентъ-Гарденскій рынокъ. Въ то время, какъ мы съ удовольствіемъ продолжали любоваться его сапогами, передъ нами внезапно явился образъ кокетливой служанки въ датскихъ атласныхъ башмакахъ, стоявшихъ подлѣ сапоговъ садовника. Мы сразу узнали эту баловницу, потому что видѣли ее въ прошедшій вторникъ, возвращаясь изъ Ричмонда. Это та самая дѣвушка, которую садовникъ встрѣтилъ по ту сторону Гаммерсмитскаго подъемнаго моста и сдѣлалъ ей предложеніе вмѣстѣ доѣхать до города.

Между тѣмъ является бойкая женщина, въ прекрасной модной шляпкѣ, вступаетъ въ сp3; рыя прюнелевыя ботинки, обшитыя сверху черной шолковой тесьмой, а снизу — лакированной кожей. Она тщательно выставляетъ носочки своихъ ботинокъ, по другую сторону сапоговъ садовника, и, по видимому, всѣми силами старается обратить на себя вниманіе. Но мы не замѣчаемъ, чтобы подобныя прелести поражали нашего пріятеля-садовника: онъ, понимая вполнѣ прямую цѣль ихъ и намѣреніе, бросаетъ на нихъ только одни косвенные, но выразительные взгляды, и затѣмъ какъ будто вовсе не замѣчаетъ ихъ. Впрочемъ, его равнодушіе щедро вознаграждается чрезвычайною любезностью престарѣлаго джентльмена, въ рукахъ котораго находится трость съ огромнымъ серебрянымъ набалдашникомъ, который примѣряетъ самые просторные башмаки, поставленные въ отдаленномъ углу садика, и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлаетъ самые разнообразные жесты, выражающіе его восторгъ при видѣ лэди въ прюнелевыхъ ботинкахъ. Все это совершается къ безпредѣльному удовольствію молодого человѣка, которому надѣли мы пару лакированныхъ сапоговъ, и у котораго отъ смѣха едва не лопается фракъ, бросившійся на него съ ближайшей вѣшалки.