Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Молли удалось-таки совратить своего отчима. Она не приводит в своих дневниках никаких деталей, но я хорошо представляю себе, как она взмахивает своими ночными одеяниями, как могла бы Ава Гарднер взмахнуть меховым боа. Никогда Молли не удавалось хорошо загореть, но ее кожа розовела, становилась золотистой, словно она, как созревающий персик, впитывала в себя солнечные лучи.

Летом, когда мы вдвоем принимали ванну, Молли любила закрыть глаза и дуть на пену, направляя на меня стайки мыльных пузырей. Мы сидели лицом друг к другу, наши спины и ягодицы прижимались к прохладному фарфору, наши розовые скользкие ноги упирались друг в друга. Однажды Молли неосознанно уперлась ступней мне между ног и принялась массировать там, мягко и ритмично, словно намыливая.

Я представила себе его нетерпение, когда он увидел подходившую к нему Молли; может быть, он затаил дыхание, не веря самому себе, как я это сделала тогда. Нет сомнений, что лицо его загорелось, а внутри себя он почувствовал что-то неуемное, запретное, но мощное.

В ту ночь, много лет назад, когда мы вышли из ванной и легли, я долго лежала спокойно и тихо, сжав колени и подтянув их почти к подбородку и чувствуя влагу между ног. Молли крепко спала и ничего не видела. Иногда во время тренировок металлические части спортивных снарядов, натирая бедра изнутри, заставляли меня испытывать нечто подобное, но это было совсем другое дело!

Ричард знал, конечно же, он все знал. Когда его двенадцатилетняя падчерица приблизилась к его кровати, когда ее распущенные волосы коснулись его колен, он не мог не знать, что заставило его взять ее маленькую ручку и притянуть ее к низу живота. Когда она опустилась перед ним на колени, когда ее язык проник в его рот, когда она начала расстегивать пуговицы на его рубашке, он знал, почему дыхание его стало тяжелым, – он словно впивал ее в себя. И когда она взяла в руки его мужское естество и принялась ласково играть с ним, он знал, почему оно подпрыгивает и дрожит в ее пальцах. Он знал и это – и гораздо больше.

Он знал все, чего не знала она.

Суббота, 16 августа 1947 года

Мы сегодня прошли по кладбищу из пней – срубленных деревьев. Срубили целый лес, несчастные деревья вытягивали из земли, разрубали на части, они истекали кровью! Там еще дымились остатки сожженных стволов – ужасное зловоние, отвратительные облака черного дыма... Дик, это чудовище, только смотрел прямо перед собой. Интересно, его хоть что-нибудь волнует?

Мама умерла. Он сказал, что она умерла от пищевого отравления: съела испорченный картофельный салат, который оставила на кухонном столе. А я думаю, это он отравил ее.

Он причинил мне ужасную боль, я думала, что рассыплюсь на миллион кусков.

К тому же у меня кровотечение, вроде месячных. Он только глаза вытаращил, когда я заставила его остановиться возле аптеки и купить мне гигиенические прокладки. Я еле-еле хожу.

О дневник, что со мной теперь будет? Ты помнишь, как Бетси и я помогали папе ловить бабочек? Кажется, что это было так давно – в другой жизни.

Воскресенье, 17 августа 1947 года

Я сегодня спросила у Дика про похороны.

– Почему ты не прислал за мной? Мне следовало бы быть там.

– Не хотелось травмировать тебя, моя дорогая Молли. Ты ведь уже потеряла брата и отца. – Он уставился на дождь за окном. Дворники машины двигались взад и вперед, словно спинка кровати, которая прошлой ночью так же ритмично стукалась о стену.

– Да прекрати, – сказала я. – Прекрати, – я зажала уши ладонями. – Ты врешь.

– Моя меланхолическая Молли, не впадай в неистовство, – сказал он и, отняв одну руку от руля, обнял меня за плечи.

– Отстань! Не прикасайся ко мне. Оставь меня в покое. Я тебя ненавижу.

На ночь он взял комнату с двумя разными кроватями. Но потом, дневник, уже ночью, я осторожно перебралась к нему.

Я не знаю, что мне делать. Бедная мама была права – мне следовало родиться мальчиком.

Понедельник, 18 августа 1947 года

О дневник! Я все думаю и думаю о маме. Дик не пролил ни единой слезы. Все, о чем он думает, это... ну, ты знаешь, что. Я уверена, что он убил маму.

И виновата в этом я!

Ой, мамочка, только подумать, как я тебя обманывала, как мы тебя обманывали. Как он ходил вокруг меня, когда ты не видела. «Ну разве она не смешна?» – говорили его глаза. «Ну разве не смешные планы она строит?» – говорила его улыбка. «Как ужасен ее французский!» – говорили его изогнутые брови.

А я отвечала: «Да, да, ужасно», – и глаза мои смеялись. «О да, – говорили мои бедра, когда я танцевала по комнате, – она просто дура». «Да», – говорила я, украдкой беря его за руку в кино. О, мама, я была виновата во всем, в чем ты меня винила, и даже больше. Нахалка и эгоистка, бесстыдница.

Ну что ж, я за это заплатила, мама, и ты, увы, тоже.

Он говорит, он не сделал ничего такого, о чем я не просила бы его. Я ненавижу его. Дневник, слишком ужасно думать о том, что он мог пойти на это, зная, что мама уже мертва. И он стонал от удовольствия, дневник, он стонал!

Сначала меня словно заморозило, потом я чувствовала, что не могу больше дышать. Он словно был везде – его руки, его рот, его... Хотела бы я быть змеей – можно было бы сбросить кожу, выползти из дома и оставить все позади... У папы в лаборатории была замечательная змеиная кожа, вся в каком-то порошке и совершенно сухая.

Я бы хотела этого, очень хотела. Мне некого винить, кроме себя, я мерзкая, отвратительная девчонка.

ОН (я не хочу называть его по имени) притворяется, что у меня просто месячные. Что я выросла. Что все просто прекрасно. Нормально. Я здорова. «Просто такое время, когда ты должна побыть одна», – это его собственные слова.

– Ты стала настоящей леди, – сказал он в субботу утром, когда я пожаловалась, что у меня идет кровь.

– Нет, не стала, и ты прекрасно это знаешь. Ты подонок.

Он купил мне шоколада и новые платья, кольцо с настоящим рубином, которое я отказалась надеть (платья, которые он мне купил, я просто швырнула на пол в комнате сегодня утром. Надо было выбросить их в окно!), и всякого другого барахла.

Ужасно жарко. Мне приходится закрывать шею шарфом – у меня там ужасный кровоподтек – и я думала, что он меня просто задушит! В машине он все пытался притянуть меня поближе к себе, а однажды попытался остановиться.

– Нет, – сказала я. – Нет. – И нажала на клаксон.

– У тебя ужасные манеры, – заявил он, когда мы снова выехали на дорогу. – Ну, поцелуй же своего папку.

– Ты не мой папа, – завопила я. – Убери свои грязные руки, ты, дерьмо! – и я отодвинулась так далеко, как могла, поближе к пассажирской двери. Можно было бы открыть ее и выкатиться вон, как делают в кино. Мне следовало обо всем рассказать сегодня в гостинице мужчине, который выписывал нам счет; он так смотрел на меня, что мне показалось, он все понял.

Этот извращенец (не буду называть его отцом!) берет меня с собой в свое проклятое рекламное турне. И подумать только – когда-то я говорила, что сделала бы все – лишь бы поехать с ним!

Наверное, любителям книг по всему свету было бы интересно узнать, что их любимый автор – просто отвратительный старик. Он строит такие планы – хочет удочерить меня, когда закончится турне. Конечно, это хорошо для продажи еще нескольких книг, sans doute[8]!

– Ты моя падчерица, – сказал он мне сегодня утром, рассматривая в зеркале свои манжеты. – Я отвечаю за твое образование и вообще.

– Хватит молоть чепуху, ты, дерьмо, – сказала я. – Ты думаешь, что ты выиграл, но ты ошибаешься. Подожди!

Позже.

Я попыталась позвонить Крисси из аэропорта, но он меня застукал. Он сказал, что если кто-то о чем-то узнает, все попадет в газеты, и всем станет известно, какая я лживая и ужасная девочка.

– Не могу же я допустить, чтобы все узнали, какая ты патологическая лгунья, моя дорогая. Представь себе, как станут читатели относиться ко мне. Вдовец, обеспокоенный поведением своей невоспитанной падчерицы! Не слишком красивая история, это уж точно.

Сегодня мы где-то в Скалистых горах. Темно, ничего не видно. Дик за обедом изображал преданного отца, расстелил пальто у нас на коленях, а потом взял мою руку и засунул себе в ширинку. Я крепко сжала кое-что, и он тут же отпустил меня. Ха! А что он мог сделать? Как раз подошла официантка, предложить мне еще коки.

Дик так чувствителен к этому – всегда ищет, кого бы очаровать. Он улыбнулся официантке и снова взял мою руку. Ну что ж, если он хочет, чтобы в его рекламной поездке я стала чем-то вроде талисмана, ему придется хорошо за это заплатить.

вернуться

8

Без сомнения! (фр.)

18
{"b":"131158","o":1}