С трудом отыскал сердце гульбища, его нерв; под колпаком на скамьях швыркали носами измерзшиеся московские гости; в микрофон завывала монашена, под сценою толпились желающие выступить. Артистки, пупырчатые от озноба, как монастырские огурчики, ждали в цветном русском платье своей очереди. И вдруг, как алый просвет в тучах, – знакомая грудь в красном свитере и жаркая улыбка во всё тугое неунывающее лицо, хмельной знакомый просверк сквозь очёчки. Сыскался друг Бондаренко, этот магнит в любой сходке и скопке, к коему прилипает всякая блуждающая душа. Возле него, конечно же, и Куняев. Он вынырнул из-за спины Бондаренко, выжимая трусы, хлюпая сизым носом; волосы ещё не просохли от воды, но по лицу блуждала счастливая улыбка. Это был день Куняева. Только что вышла его книга о Есенине, многолетний труд, и сейчас отца и сына Сергея окружали поклонники… Несмотря на холод, плавал Куняев в родной Оке и, осаждаемый почитателями, сейчас цвёл, как сиреневый мак. Кто-то поднёс ему рюмку, чтобы согреться, он её ловко заложил за воротник.

"Личутка! Я знал, что ты приедешь! Личутка, поди на сцену, выступи!" – вопил Бондаренко, сияя, как именинник. Актрисы с тоскою посмотрели на меня обведёнными тушью слезящимися от ветра глазами. "Сначала мы, сначала мы", – взмолились жалобно. "Пошли, выпьем за встречу", – предложил я. Мы уединились в машине, разломали колбасу, разлили по рюмкам. "За божью дудку, за Сергея Есенина", – возгласил Куняев. Мы приняли за Божьего певца и великого поэта. "Теперь выпьем за русскую дудку", – предложил я, и мы почествовали Станислава Куняева.

Я принимал рюмку за рюмкой, полагая расположиться в деревне на постой. Но, оказалось, что через час праздник угас, лишь остались кое-где догорать головёшки, писателей усадили в автобус, их ждала гостиница в Рязани. Быстро стемнивалось, покропил святой, такой нужный осенний дождик, сбивший хлёсткий ветер. Едва добрался до Рязани, как "сдох" аккамулятор; впереди ждал долгий путь до деревни. Без света, без поворотников, без гудка и щёток, ослепляемый встречными фарами, в сплошном потоке дождя, как бы плывя по стрежи ревущей стремительной реки, лишь по какому-то наитию, с бесконечными молитвами Богородице только глухой ночью я, наконец, исхитрился добраться до дома. Слава тебе, Мати Пресвятая Богородица, – перекрестился я, ещё не веря, что в своём дворе, тупо глядя в мировую темень за стеклом, сквозь которую с шумом бились в машину водопады дождя. В доме все спали, никто не ждал меня, отправившегося на неделю на юбилей великого поэта, что бывает лишь однажды в сто лет.

…Слава Богу, я дома.

Продолжение в следующем номере

Иоганн Вольфганг ГЁТЕ (1749 – 1832)

ПОЭЗИЯ

Господь своим безвидным чадам

Послал искусство, свод наук,

Их жизнь вовлёк в небесный круг,

Чтобы земля не стала адом.

Им, голым, нужен был наряд,

Чтобы лицо заметней было.

И чтобы все пошло на лад,

Их стыд поэзия прикрыла.

***

Вот для вас картина мира,

лучшего, как шепчет лира.

Мир, как мрачная пивная,

как могила негодяя,

мир, как оперные хоры,

мир, как трапеза обжоры,

мир, как головы поэтов,

как собранье раритетов,

мир, как скаредный банкир,

вот он, этот лучший мир.

***

Должно быть мудрому открыто,

Что и добро, и всё, что Богу благо, существует

С тех пор, как он сказал: да будет свет,

И потому пергаменты нетленны,

Где сказано о том, как веет Дух

Над глубиной, которой жизнь даёт,

И нам хватает рукописей древних,

Чтоб люди мудрые могли стараться впредь

Продолжить вечный труд творца,

Животворить работу Духа,

И на земле устроить нравственный порядок,

Хотя всегда им, данная природой,

Наследственная грубость перечить будет

И много доставлять хлопот.

Якоб Рейнхольд ЛЕНЦ (1751 – 1792)

ГДЕ ТЫ ТЕПЕРЬ?

Где ты теперь? Все дни моя малышка,

Пустые сплошь.

Как луг блажен, как счастлив городишко,

Где ты поёшь!

Ты далеко, и дождь завесу стелет,

Всё мрак сплошной.

Как будто ныне даже небо делит

Тоску со мной.

Всё без тебя здесь тихо и уныло,

И сад, и кров.

Как будто за собою ты сманила

Всех соловьёв.

Вернись! Тебя пастух и стадо

Зовут назад.

Не то нагрянет зимняя прохлада

На майский сад!

Фридрих ГЁЛЬДЕРЛИН (1770 – 1943)