Быстро перешли к прению сторон. Слово для поддержания обвинения судья передал помощнику прокурора.

– А в это время мать… Язык не поворачивается называть это чудовище матерью… – Коля облизал губы. Это был звёздный его час. Он слегка пришепётывал, но сейчас этот недостаток был совсем незаметен. Голос звенел.

Мы с ним знали друг друга. Бывало вместе ходили на танцы. Как и я, он приехал после института по распределению. Жил на квартире, долгими вечерами болтался без дела, ни к чему не прикипал. Никогда я не видел его читающим. Выступать в суде ему нравилось. Вскоре, кстати, он был избран народным судьей.

От описания убийства Ахмедов непосредственно перешёл к наказанию:

– Прошу определить подсудимой максимальное за детоубийство…

Зал замер. Из-за этой самой минуты многие и пришли в клуб и втайне ждали, когда прозвучат отрезвляющие беспощадные слова "высшая мера социальной защиты" и "расстрел"...

– Восемь лет заключения в исправительно-трудовые ла…

Шум заглушил последние слова.

– За хищение дают до двадцати пяти!.. Человеческая жизнь, выходит, дешевле!

– Замазали!

– Тихо! – рыкнул судья. – Слово для произнесения защитительной речи имеет адвокат…

– Ещё и адвокат!

В зале началась полная обструкция.

Угроза немедленно очистить зал на этот раз не возымела действия. После речи помощника прокурора стало ясно, что с настоящим правосудием, каким оно виделось на лесоучастке, происходящее имеет мало общего.

Шум продолжался несколько минут, пока судья не оштрафовал кого-то – первого, попавшегося ему на глаза.

Я начал говорить, когда страсти в зале ещё не улеглись.

Я был молод. Работа адвоката была мне западло. Это был год, предшествовавший смерти Сталина, и евреев, заканчивавших судебно-следственный факультет на следствие не брали. Мне предстояло отработать положенные после института три года и вернуться в Москву. Поэтому я не думал о клиентуре, об адвокатском реноме. Мои коллеги с радостью передавали мне все непопулярные, необеспеченные гонораром дела. Как это.

– Ты подготовься, – сказал мне судья накануне. – Начальник МГБ звонил. Народ на разъезде настроен серьёзно. Глядишь – и нас побьют вместе с твоей подзащитной…

– Жестокое страшное преступление совершила моя подзащитная… – начал я. – Очень тяжёлое и непростительное. Я понимаю гнев тех людей, пришедших на судебное заседание…

Зал притих... Обличительных слов от адвоката никто не ждал. Полагали, что обвинитель и защитник обязаны высказывать полярные суждения. Если Ахмедов рисовал жестокие картины убийства, то я просто обязан был раскрасить их в мягкие пастельные тона.

– Мать, девять месяцев носившая плод в своём чреве, всегда и везде встанет на защиту своего ребёнка! Ни одна мать не пожертвует своим детёнышем… Оглянитесь на мир!.. Таков закон естества, закон природы…

Зал постепенно прислушался к моим аргументам. И я чуть изменил предмет доказывания.

– Вот поэтому я никогда не поверю, что мать может легко решиться на убийство своего ребёнка. К этому страшному преступлению её может подтолкнуть только одно – цепь тяжёлых неблагоприятных обстоятельств, которые вам и предстоит исследовать, когда вы останетесь наедине в совещательной комнате….

Маленькая фигурка у сцены сжалась ещё больше. Но и подсудимая уже чувствовала меняющееся отношение к ней зала.

Несчастная была сиротой, воспитывавшейся в детском доме небольшого провинциального города. Не Киржач ли? Не помню. В мир вошла без наставника. Без профессии. Рано стала матерью одиночкой. Скиталась с ребёнком по общежитиям. Несколько раз теряла работу. По оргнабору завербовалась в Шегшемский леспромхоз. Ребёнок часто болел, приходилось сидеть с ним. Отсюда прогулы. Ясли то и дело закрывались. В иные месяцы заработок её составлял сущие гроши. А тут – вторая беременность, отец будущего ребенка её бросил, завербовался в другой леспромхоз. Всё одно к одному. Закон, запрещающий аборты. Болезнь. Роды…

– О наказании… Многих ли соблазнит судьба подсудимой, если вы освободите её из-под стражи прямо здесь, в зале суда? Найдётся ли кто-нибудь, кто, прельстившись безнаказанностью, решится убить своего ребёнка…

Никогда больше я не чувствовал себя таким свободным и правым, чем тогда в полутёмном клубе на маленьком лесном разъезде.

Великие российские адвокаты – Кони и Плевако – отдыхали…

Зал молчал, полон тяжёлого раздумья.

– Суд удаляется для вынесения приговора…

Люди не расходились. Накал ненависти к подсудимой незаметно исчез. Уступил место жалости и состраданию.

– Не плачь! Домой пойдёшь! – крикнул кто-то через головы конвоиров. – Адвокат тебя вытащил…

На стол председательствующего поставили ещё одну керосиновую лампу. Судья возвратился из совещательной комнаты быстро:

– Восемь лет…

....................................................................

У поезда никто нас не провожал.

Праздник закончился, как и все праздники, чувством опустошённости и пьянкой…

В ЛГ в N 8 за 2008 г. была опубликована небезынтересная статья под названием "Синдром Фирса", ставящая на обсуждение вопрос, вынесенный в подглавку: "Можно ли "выдавить из себя раба?"

В целом иллюстративный исторический материал не нов и сводится к трём положениям: поздняя отмена крепостного права, преждевременная демократическая революция в феврале 1917г. и сталинский террор окончательно утвердили холопство в генетической памяти русского народа (странно, что не "возошли" к татарскому игу. Уж если и искать привычку русской княжеской знати к брутальному управлению своим народом, так это из тех времён). Сейчас "по старой памяти" управление народом носит псевдодемократический, а по сути феодальный характер. "Барин" рассудит, накажет и помилует. Народ, как всегда, безмолвствует. Если и есть несогласные, их малочисленность, неорганизованность "погоды не делают" – судя по рейтингам победивших партии власти и нового президента, в стране царит гражданское согласие. Начнём, как говорили древние римляне, – "с яйца".

Что характерно – революционно-освободительное движение в царской России началось по причине либеральных реформ пресловутого "царизма" начала 60-х годов 19 века. Положение о новом устройстве крестьян 19 февраля 1861г., освободившее 22,5 млн. крестьян при общей тогдашней численности 80 млн., сразу же вызвало волнения – дескать, от народа скрыли всю правду о свободе – с землёй ли, без неё ли…