О Русь моя!

Для христианина крест – орудие спасения, путь к Христу. Смертные муки России на кресте – её путь к Богу и воскресению. Как совпадают общие смыслы речей двух самых крупных поэтов последнего времени!

Третий несомненный современный классик, вошедший в антологию, Василий Казанцев, откровенно тяготеет к тишине. Несуетный, вдумчивый, афористичный, диалогичный, своими строчками он словно подводит черту под сказанным Кузнецовым и Тряпкиным, рецензирует стихи великих предшественников и совсем недавно ушедших в небытие современников. Казанцев напоминает о том свойстве русской литературы, которое сделало её великой: "За все ужасное на свете, За этот долгий, страшный бой Была, была, была б в ответе – Коль не была б Она Святой". Это – свидетельство о ежедневном подвиге самого Казанцева и его собратьев по перу, о восхождении русских поэтов к Божественному Слову, о вечной готовности на мученический подвиг и крест.

Станислав Куняев из редких в наши дни соображений литературной этики в своём издании собственных стихов практически не публиковал. В антологии – небольшая подборка, всего четыре стихотворения. Датирована – трагическим 1991. Ст. Куняев – поэт мощной энергетики, крепкого и сильного стиха, открытой публицистичности и социальности. В одном из стихотворений, вошедших в антологию, словно стремясь укрыться от бунтующей черни, – из Берлина, Праги, Бухареста, Пловдива, Будапешта движутся домой памятники русским солдатам-освободителям. Величественное и трагическое зрелище.

– Ну, с Богом, в путь! –

…и тронулись солдаты!

Под ними простираются Карпаты,

В тумане тают Прага и Белград,

Ползут за ними в боевом порядке

"Тридцатьчетвёрки" и "сорокапятки".

Последний начинается парад.

Сказала бы – тризна по распавшейся державе. Но даже рушащаяся империя, уходящая со своих рубежей, у Ст. Куняева остается Победительницей.

Евгений Курдаков – поэт, тяготеющий к философской лирике и античности. "Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен" – когда-то эти слова, которые в каждой речи повторял римский сенатор Катон Старший, привели к разрушению Карфагена. Такова амбивалентная природа слова. Созидающее вселенные, разрушать их оно может с такою же силой. Не случайно и Россию – страну Бога Слова и лучшей в мире литературы – уничтожали словом. "– Ceterum cense, – и тают святые легенды, – Ceterum cense, – и пушки стреляют в закон". История повторяется. Только вместо Карфагена танки палят в 1993 по Белому дому. Расстрел Дома Советов – прямой результат выступлений сегодняшних Катонов, обрекших отечество на уничтожение. Так предания первого Рима всплывают при разрушении третьего.

Галичский любомудр Лапшин на сегодняшние события и русскую историю сознательно смотрит глазами глубинной России. Его герои живут рядом с ним. Это обитатели маленького провинциального городка: почти юродивая Клёна, старики – муж и жена, – уединённо коротающие век в бревенчатой хате. С болью наблюдает поэт, как разрушение достигает глубины Руси. Лапшин хорошо знает и чувствует русские характеры. Ему ещё доступен психологизм – плод многовекового монашеского делания, который позже был подменён психоанализом и во многом ушёл из русской литературы, оставшись достоянием класси- ков ХIХ столетия. Путь Лапшина к Богу – путь пилигрима, бредущего вёрстами человеческой души.

До "поэтического взрыва" в "Нашем современнике" Светлана Кузнецова не дожила трёх лет. Умерла в 1988. Она – современница, практически участник сегодняшних литературных событий. И вместе с тем – поэт другой эпохи. Не знающим поэта читателям напомню: Ю.Кузнецов ставил С.Кузнецову в один ряд с Цветаевой и Ахматовой, а В.Кожинов писал как о второй после Ахматовой поэтессе ХХ века. Светлана Кузнецова – сибирский поэт с трагической судьбой и ярко выраженным пророческим даром. "Тысячелетие встретим, пируя на тризне, Пересчитаем и взвесим тяжёлые числа", – строки, написанные в 1987, предвещающие и смерть самой поэтессы и разрушение отечества. И из-вестное стихотворение "Гадание Светланы", датированное 1976, в контексте антологии и времени звучит по-другому, это тоже стихотворение – предчувствие катастрофы.

Татьяна Глушкова прощается с уходящей от России Украиной, с родным Киевом. Распад СССР для неё – ещё и личная трагедия потери малой родины, корней, детства. Она поэт зрения, и в своей тяге к бытию, в бесконечном перечислении и любовании боится упустить самую малую деталь. Но и с жиз-нью приходится прощаться: "Но как мы запоздало понимаем, В чём красота и в чём приволье духа, Тогда лишь усмирив свою гордыню, Когда никто не зарится на нас". Лучшее стихотворение в подборке – "Осень", поражает неженскими мужеством и твердостью письма.

Те же несгибаемая стать и сила духа присущи Светлане Сырневой. Сырнева живет в обнищавшей, разорённой России. Мир Светланы Сырневой – мир скудости и нищеты, в котором некуда идти. За существованием поверх предела – щедрость и стать человека, не знающего недовольства, приученного восстанавливать "мир из себя самое": "Нет в России пустот, позабытых полей, Все надстроено здесь до великих твердынь". Вот этою щедростью души С.Сырнева – поэт умного сердца – восстанавливает "до великих твердынь" и свою поэзию.

Поэт по-особому жемчужного, словно просвечивающего невидимым светом стиха, Геннадий Ступин остро и быстро откликнулся на разрушение отечества: "Меж призраков века-урода Я вижу повсюду и чту Бессмертную душу народа, Святую её чистоту". Выразительна и умна неправильная на первый взгляд строчка: "Нету во мне перед бездной лица". За кажущейся ошибкой – одно из ключевых понятий православия: лицо человеку дается Богом как паспорт в вечности – для свидетельства о неповторимой личности. В личности – тайна спасения души. Отсюда и рождается глубинное тютчевское "во мне" вместо ожидаемого "на мне".

Борис Сиротин пришёл к себе довольно поздно, трагические девяно-стые совпали для него с творческим взлеётом. Сиротин – лирик с явной тягой к классическому русскому любомудрию, с умением подметить и сделать поэтическими приметы сегодняшнего дня, поэт высокой книжной культуры. Не слу-чайно в стихах Сиротина возникают тени великих предков – Бахтина, Розанова, Леонтьева. Время разрушения отечества совпало со временем возвращения России духовных и культурных ценностей. Великие тени словно скользнули за предел, разделяющий тот свет с этим, пришли защитить и поддержать попранную Русь.

Невольно закрадывается мысль: а не Россию ли со множеством населяющих её народов и племён перемалывает старая мельница из стихотворения Глеба Горбовского – древний символ Господних гнева и кары?

...Всё перемелется –

Энгельс и Маркс,

Черчилль и Рузвельт –

останется Русь.

Неожиданно с неодолимой силой набежавшей весенней воды в поэте рождаются Вера и Надежда. Ведь мельница – это и старый, как мир, символ превозможения, перемалывания зерна в хлеб, символ традиционной крестьянской жиз-ни, один из символов мирового древа, все превозмогающего духа, все перема-лывающего времени.