Член военного совета дислоцированной на территории республики 14 Армии предложил моим родителям отправить меня "на воспитание" в военно-оркестровую службу, благо я достаточно углубленно усвоил музыкальную грамоту. Я с радостью согласился: какой 16-летний юноша не стремится вырваться из-под родительской опеки?
Прослужил в оркестрах Одесского военного округа почти 4 года, столько тогда служили лишь в морской пехоте, и ничуть об этом не жалею. Армия научила меня – идейного индивидуалиста, без ущерба для себя существовать в коллективе. Научила умению достигать благое "одиночество в толпе", обходиться малым, быть неприхотливым в еде, быту. Трудно передать, сколь глубокое чувство покоя, вызванное добровольным делегированием своей воли отцам-командирам, испытываешь ты в строю серых безликих шинелей, за которыми предполагается защита и всепобеждающая мощь сотен тысяч, миллионов таких же непобедимых серых шинелей твоей армии.
К периоду армейской службы относятся и первые опыты в журналистике. Я опубликовал также в местном литературном журнале "Кодры" несколько небольших рассказов, подготовил их сборник. Тогда действовало правило, по которому общаться напрямую с издательствами могли лишь члены союза писателей, своеобразного, учрежденного еще в сталинские времена, "писательского министерства". Все остальные "неорганизованные" авторы должны были заручиться одобрением своего опуса в этом самом пресловутом "министерстве". Замысел от властей, прямо скажем, иезуитский: утвердить в литературной среде т.н. "принцип трамвая". Тот, кто пробился в переполненный вагон (в нашем случае - к издательскому конвейеру), активно противоборствует возможным конкурентам сделать то же самое, не гнушаясь сбрасывать их на полном ходу даже с подножек.
Меня с моей рукописью не то, чтобы сбросили, но дипломатично рекомендовали доработать ее. Доработка длилась более 30 лет, пока в 2000 году, в постсоветской бесцензурной России, ни опубликовал, наконец, этот сборник повестей и рассказов под названием "Ожидание" уже как советское ретро.
Журналистику, газетное дело всегда считал ремеслом и не более того. Относился к ним как к начальному, во многом подготовительному, этапу творческого пути. В отличие от газетного ремесла, к кинематографу относился трепетно, видя в нем чуть ли ни высшую форму самовыражения.
Жанровое кино крепко сколоченных внятных историй отвергалось мною как "киношка", достойным считал исключительно кино метафор, иносказаний, аллюзий, подтекстов. Такой кинематограф исповедовали кумиры: Феллини, Антониони, Бергман, Брессон, Куросава, ранний Довженко и его гениальный последователь Андрей Тарковский, а также загнанные советской властью почти в андеграунд Оттари Иоселиани и Сергей Параджанов.
Кино как акт самовыражения… Большинство адептов "арт хауза" с наступлением новых времен голимой коммерции, в том числе и в искусстве, быстренько раскаялись в грехе элитарности, чрезмерного эстетизма и проч. и принялись "лудить" жанр, в том числе и жвачку телесериалов. Понять их можно; таков ныне социальный заказ, такие ныне времена в Отечестве, когда торжествует ставшая агрессивной и безмерно хвастливой убогая серость…
После окончания заочного филфака Кишиневского университета, реализовал, пожалуй, главную мечту своей жизни – поступил на Высшие курсы кинематографии. Два года высших сценарных курсов в мастерской милейших Семена Львовича Лунгина (отца ныне известного и популярного режиссера Павла Лунгина) и Людмилы Владимировны Голубкиной – отдельная и чрезвычайно значимая глава моей судьбы.
В отличие от ВГИКа, где учили кинематографу долго, нудно и, в основном, вербально, на двухгодичных курсах нас учило само кино; в малом кинозале Театра киноактера, где тогда размещались кинокурсы, нам показывали лучшие фильмы мировой коллекции, большинство из которых, как водилось в те времена, хранились в спецхране Белых столбов. А какие личности вели у нас курсы или же просто приходили для общения с нами накоротке! Юрий Давыдов, Виктор Демин, Юрий Ханютин, Лариса Шепитько, Нэя Зоркая, Оттари Иоселиани, Никита Михалков, Анжей Занусси, Витаутас Желакявичус, Андрон Кончаловский, Эмиль Лотяну, братья Вайнеры, отец и сын Габриловичи и многие иные выдающиеся деятели кинематографа и культуры тех времен. В моем потоке прочел легендарный курс лекций, ставший потом основой его теоретических публикаций, Андрей Арсеньевич Тарковский. Лучшие режиссеры Отечества считали долгом показать на Курсах свои работы и обсудить их с нами…
На киностудии "Молдова-филм", куда по окончанию Курсов пришел работать, маразм "застоя" усугублялся провинциальной перестраховкой. Над небольшой киностудией навис тотальным Цербером республиканский кинокомитет, каждую готовую производственную единицу просматривали в профильных отделах ЦК партии, часто проявляли интерес к результатам нашего скромного труда "киноведы в штатском".
Знакомясь с моей анкетой, кадровик назвал ее "образцово-показательной". То же впечатление оставляла и трудовая книжка, в которой значилась единственная запись приема на работу, в редакцию пионерской газеты. Остальные перемещения: в ЦК комсомола республики, на учебу в Высшие сценарные курсы, на киностудию "Молдова-филм" являлись, по сути, переводами внутри системы. Это важная деталь: в те годы постоянство работника в отношении работодателя ценилось особо.
Парадокс, но служебной карьеры я желал для себя менее всего. Идеалом для меня оставалась судьба творческого "вольного стрелка". При этом я так и не решился на кардинальную смену жизненного курса.
Первой и важнейшей ошибкой стало поступление на сценарное, а не режиссерское отделение курсов. Кинематограф в ту пору был ярко выраженным режиссерским, все остальные участники кинопроцесса, в том числе и драматурги, лишь обслуживали главную фигуру.
Все это я прекрасно осознавал, но для решительных шагов постоянно недоставало характера, столь необходимой творческому человеку брутальности, готовности отказаться от пусть и по-советски скромных, но все же гарантий стабильной устойчивости и предсказуемости, которые сообщают гражданину государственная служба. Вынужден признать, что подобная нерешительность, склонность к компромиссу в момент наивысшего обострения жизненных или творческих коллизий, ничего хорошего мне в итоге не принесли. Недаром Книга книг трактует предрасположенность христианина к компромиссной "теплоте" как тяжкий грех.
В застойные 70-80-е читать о нашей жизни, смотреть о ней хорошее кино, театральные постановки, на худой конец, трепаться по пресловутым кухням было интереснее, чем просто жить. Донимали, душили не только материальные, но и идеальные дефициты. Кризис общественной жизни, проводимой властью экономической, культурной, международной и прочая политики был налицо.
На киностудии я руководил объединением. Моя кухня регулярно собирала на посиделки товарищей-литераторов. Со временем сформировался постоянный круг: я и два Геннадия. Теперь один из них живет в Подмосковье, другой – в США, издает замечательный литературный журнал.
Чем занимались мы в перерывах между умеренными возлияниями под скромную закуску? С маниакальной настойчивостью пытались предугадать, что готовит нам политический "рассвет", который ожидался после смерти одряхлевших лидеров страны.
