Оно словами спешки и металла.

А птицы шторм пророчат октябрю.

1933

НЕ ТЫ ЛИ МОЙ ОТЕЦ

Не ты ли мой отец, воздетою рукой

Разрушивший мою возвышенную башню?

Не ты ли мать моя, мученье и укор?

Прибежище любви — я — твой позор всегдашний.

Не ты ли мне сестра, чьих злодеяний высь

Лишь с башнею моей греховною сравнится?

Не ты ли брат мой, в ком желанья поднялись

Увидеть мир в цвету с высот моей бойницы?

Не я ли свой отец и свой растущий сын —

Плод женщины земной и продувного шельмы,

Что цвет её сорвал в песке морской косы,

Не я ль сестра, себе дарящая спасенье?

Не я ль из вас любой, на грозном берегу,

Где в башенных стенах клюёт ракушку птица,

Не я ли вами стал, вдыхая моря гул? —

Ни крыши из песка, ни крепкой черепицы...

Всё так, сказала та, что мне давала грудь.

Всё так, ответил тот, кто сбил песочный замок.

Как Авраам, он был к моленьям сына глух.

Все перешли в меня, кто скорбен был и зябок.

Я слышал башни крик, разбитой на куски:

Разрушивший меня застыл, к безумью близок!

По вязкому песку выходит мрачный призрак

На зов её творца из тростников морских...

Не ты ли мой отец среди руин и горя? —

Отец твоей сестры, сказал морской тростник.

Кровь сердца, соль земли в себя всосало море,

Оставив пресный лад, что чинно жить привык.

Хранить ли мне любовь среди вселенской зыби,

Под кровлей из ветров, страданиям учась?

Хранить! — звучит ответ. Пусть в ней таится гибель.

За это все грехи простятся в смертный час.

Сегодня мне в дверь позвонили. В сломавшийся уже месяц назад звонок. Тот сиротливо свисал на двух красных, перемотанных синей изолентой проводах. Он не умер, просто решил отдохнуть. Только место для повешениия он нашел совсем неудачно. Гораздо приятнее висеть где-нибудь на природе, на пахучей сосновой ветке и чувствовать дуновение ветерка. Но тут уже выбирать не приходилось. Да и незачем людей пугать дверными звонками на соснах.

Открывая дверь, я уже мысленно пел дифирамбы электрику, который сумел-таки дойти до моей двери и починить звонок. Но за дверью меня ждал почему-то не электрик, а какой-то длинный господин в бежевом клетчатом и изрядно помятом пальто. На нем была коричневая вельветовая шляпа. И вообще он напоминал вешалку для одежды. Именно для той, которая была на нем одета. В руках господин держал чемоданчик из кожи, докторский. Во всяком случае, именно с таким чемоданчиком приходила ко мне наша участковая врач, когда у меня была ангина. Это было еще до войны. Давно то бишь. "А коридор всё такой же тихий, пыльный и темный", — подумал я. Посмотрел на господина, затем на звонок: он всё так же висел на двух хилых отростках из дырки.

— Здравствуйте, это вам удалось починить… — моя рука потянулась к кнопке, звонок молчал (значит, всё-таки не удалось), — …звонок. А, черт, все-таки не звонит!

— Здравствуйте, — отозвался гость, его голос был мягкий и приятный, теплый, как шерстяное одеяло, с такими, знаете, ворсинками.

— Как это не звонит? — с интересом, и очень-очень вежливо. — Только что же работал.

Теперь уже рука длинного коснулась звонка, и — о чудо! — тот затрезвонил, точнее должен был, но вместо этого он залился соловьем.

— Всё совсем как раньше, — умильно сказал господин, — о, простите, я забыл представиться, капитан Карпов, Сергей.

— Юрий. Может вы пройдете? Хотя нет, стойте. Послушайте, а как вы это сделали? — мои глаза не спеша прогуливались от господина до звонка, от звонка до Карпова, от Карпова до этого чертова соловьиного поломанного звонка. — Он же никогда так раньше не звонил.

— Как же не звонил, он всегда звонил именно так, — капитан удивленно пожал плечами, — всю жизнь.

Еще минута была занята тем, что я безуспешно пытался заставить звонок работать как раньше, или вообще работать — в моих руках он молчал. Он был сломан, черт побери!

Я резко обернулся в сторону длинного. Он невозмутимо стоял.

— А давайте теперь вы попробуете? — я смотрел на клетки пальто.

— Позвонить? Давайте, — длинные, ослепительно белые пальцы показались из рукава, и звонок снова залился соловьем.

Мне почему-то захотелось схватить этого горе-фокусника за лацканы и таскать до тех пор, пока он не откроет мне, в чем секрет этого непонятного представления. Но вместо этого я сказал:

— Может, все-таки пройдете внутрь? — и шагнул назад.

— Спасибо, — сказал гость мягко, его длиннющая рука потянулась к ручке и аккуратно прикрыла дверь.

— Вы наверно ждете от меня некоторых объяснений?

Я уже хотел выпалить: "Как ты сделал этот чертов фокус?", но просто кивнул.

— Мне не очень легко объяснить цель моего визита. Я жил в этой квартире раньше, до вас. И вот проснулась у меня какая-то ностальгия, захотелось посмотреть, как тут теперь. И знаете, я уже ощущаю это чувство. Кажется, будто здесь ничего не изменилось. И телевизор у нас стоял там же.

— Во время этой речи, произносимой все тем же теплым голосом, я проникся почти абсолютным радушием к своему гостю и даже чуточку прикоснулся к тому, что он описывал. И даже сказал:

— Знаете, я вас понимаю, не смущайтесь…

И тут я до меня дошла одна сумасшедшяя мысль: "У меня дома нет телевизора!!" Я едва не подскочил. Обернулся, мои плечи снова опали, там стоял телевизор — "Чайка", черно-белая модель. Я был согласен почти на всё.

Карпов тем временем вытирал ноги в прихожей.