Светка Чесотка обладала таким невыносимым характером, что под одной с нею крышей не уживались не только собаки, но даже кошки. Последняя мурка сбежала, демонстрируя на бегу все, чего нахваталась от хозяйки: она лаяла и вопленно материлась: "Йофтумять!"

Зато овощи в ее огороде были отменные: морковь, которую выращивала Светка, женщины стеснялись брать в руки при свидетелях.

Язык ее был вроде алмазного стеклореза, и многие мужчины, подкатывавшие было к лихой бабенке с нескрываемыми намерениями, убирались восвояси с поникшими головами, трясущимися членами и пакетиком с лейкопластырем для заживления ран — верх Светкиного милосердия. С невнятным, но ужасающим криком: “Ах ты, матарава!" она набрасывалась на врага, будь то человек, бык или автомобиль, обращая в бегство любого противника вплоть до мух, дождевых червей и кротов, не отваживавшихся после этого точить Светкины грядки.

— Да хочешь ли ты замуж? — спросила ее однажды Буяниха. — Или хотя бы влюбиться — хочешь?

— А это разве не одно и то же? — подозрительно спросила Светка.

— Мечтают все, а бывает редко.

— Вот я — из редких.

И весь разговор.

Однажды Игорь Исупов остановил свой тихо мурлыкавший мотоцикл под огромным каштаном у Светкиного дома, признался ей в любви и заявил, что непременно женится на ней, даже если для этого придется прибегнуть к силе оружия.

Светка презрительно выглянула в окно и сказала:

— На этом каштане ночует тысяча семьсот тридцать четыре вороны. Стоит мне хлопнуть в ладоши, как они от страха обольют тебя дерьмом с головы до ног. Так что убирайся подальше, любимый, пока я в хорошем настроении.

Однако сердце Игоря уже успело превратиться в зверя неведомого и безжалостного, который с утра до ночи и от заката до рассвета не давал ему покоя. Стоило Игорю произнести вслух имя Светки Чесотки, как язык его, весь рот его превращался в кровоточащую рану… По ночам Исупов с сумасшедшей скоростью носился на мотоцикле по загородным дорогам, возвращаясь под утро домой с пустым бензобаком и перегретым мотором, работавшим то ли по инерции, то ли питаясь так и не перегоревшей Игоревой энергией. Забравшись подальше от городка, Исупов исступленно палил в небо из табельного пистолета, норовя сбить хоть какого-нибудь завалящего амурчика и заставить его продырявить своими стрелами Светке то, что у других женщин называлось сердцем.

Он не давал ей проходу, хотя над ним уже смеялся весь городок.

Когда же громкость и едкость смеха перешли все границы и грозили обрушиться и на Светку, она призвала Игоря и заявила, что согласна стать его женой, если он поцелует ее в задницу.

— При всех? — Игорь побледнел.

— Ну, зачем же, — смилостивилась Чесотка. — В моем дровянике. И не бойся: чище меня во всем свете бабы нет.

— Согласен.

— А не страшно?

Игорь вынул из кармана сотенную купюру — большущие по тем временам деньги — и протянул Светке.

— В залог.

Тем же вечером Игорь Исупов, чувствуя себя на верху блаженства, а также распоследним из идиотов, — что одно и то же, — явился на свидание в сарай, где Светка хранила дрова. Она ждала его в пустой полутьме.

— Ну? — грозно вопросила она.

— Да, — прошептал Игорь.

Повернувшись к нему спиной, Светка бестрепетно задрала платье и сняла трусики, явив взору Исупова чистую, спелую и звонкую задницу. Он опустился на колени и поцеловал ее.

Не меняя позы, Светка потянула за веревку и то, что Игорь принимал за заднюю стену сарая, а на самом деле было куском брезента, отъехало в сторону под гром аплодисментов многочисленных зрителей.

— Ну? — на этот раз ее грозный вопрос был обращен к ним.

— Твоя взяла! — заорали-закричали люди.

Быстрехонько приведя себя в божеский вид, она с Игоревой форменной фуражкой обошла зрителей, и каждый с радостью отдал свой рубль. Светка пересчитала деньги, часть протянула Игорю.

— Семьдесят восемь по рублю — мои, двадцать два — сдача с залога. По-честному?

Сунув деньги в карман, Исупов слепо побрел через двор. Светка догнала его под неоглядной кроной каштана.

— Эй, да ты не расстраивайся! — попыталась утешить она Исупова. — Тут ведь кто кого, такая любовь.

Игорь вдруг вынул из кобуры пистолет, снял затвор с предохранителя и направил ствол на Светку. Оба попятились друг от дружки, пока Светка не упала на задницу, споткнувшись о выступавший из земли корень, а Игорь уперся спиной в чей-то забор.

— Да ты что! — возмутилась обретшая дар речи девушка. — Стрелять будешь?

— Еще как буду! — невозмутимо ответил Игорь.

И в присутствии семидесяти восьми свидетелей он разрядил всю обойму в неоглядную крону каштана. Тысяча семьсот тридцать четыре вороны, начавшие было устраиваться на ночлег, с жутким ором поднялись с ветвей, обрушив вниз потоки помета. Птичий крик был полностью перекрыт громовым хохотом свидетелей, потешавшихся над Светкой: она сидела на земле, с ног до головы в птичьем помете, да еще и в луже дерьма.

— Это… что? — едва выговорила она.

— Сдача. — И швырнув к ее ногам двадцать два рубля, Игорь ушел с гордо поднятой головой, сожалея лишь о том, что, увлекшись, выпустил в каштановую крону и ту пулю, которую было приберег для себя.

Светке не удалось «отсмеяться» от той новой жизни, которая ждала ее впереди. Сколько она ни мылась, — а мылась она по три раза на дню, — люди указывали на нее пальцем и отворачивались, зажимая носы. Стоило ей заявиться на танцульки в фабричный клуб, как неисчислимые полчища ее воздыхателей тотчас испарялись: были — и нету. "Светка Чесотка? Это та, которую птицы обосрали?" — вот и все, что отныне говорили о ней в городке.

Она перестала влезать в споры, ссоры и драки, завела двух кошек и даже записалась в библиотеку, — но выбраться из вакуума так и не смогла. Городок словно исторг ее из себя и забыл об этом. По ночам она тайком от себя плакала в подушку, переживая те же чувства, которые, наверное, иногда посещали измученных монахов-пустынников, боявшихся на всем белом свете и в жизни только одного — богооставленности. При воспоминании об Игоре сердце ее кровоточило, и к утру из трещинки в груди натекала в плошку толика крови. А когда она, преодолев последние внутренние препоны, вспоминала Игорев поцелуй, разум оставлял ее, отдавая деву на поток и разграбление стыду и любви. Склонившись однажды над речной гладью, она увидела, как сильным течением ее образ унесло прочь, а вместо нее на Светку посмотрела незнакомка.