Возносите жалобы, люди Хамазана, восплачьте за всех детей земли у ног уходящих Богов. Плачьте за детей земли, которые теперь будут возносить свои молитвы к опустевшим алтарям и у пустых алтарей в конце концов обретут покой“.

Когда наши мольбы стихли и наши слезы иссякли, мы увидели, как последний и самый маленький из Богов остановился на вершине. Дважды он воззвал к Ним с криком, несколько похожим на тот, которым наши пастухи приветствуют их братьев, и долго смотрел на Них, и затем соизволил отвести свой взор, остановиться на земле и обратить свои очи к людям. Тогда раздался великий крик, ибо мы увидели, что наши надежды сбылись и что остался еще на земле приют для наших молитв.

Меньшими, чем люди, теперь казались некогда великие фигуры, когда один за другим Боги возносились над нашими головами, продолжая шагать вверх. Но маленький Бог, который сжалился над миром, спустился с нами по склону холма, все еще соизволив шествовать по дороге, хотя и странным, непохожим на человеческий шагом, и прийти в Хамазан. Там мы разместили его во дворце Короля, поскольку это было до постройки золотого храма, и Король своими руками принес ему жертву, и тот, который пожалел мир, принял плоть жертвы».

И Книга Знания Богов в Хамазане сообщает, как маленький Бог, который пожалел мир, сказал своим пророкам, что его имя Сарнидак и что он пас овец, и что поэтому он именуется Богом пастухов, и овец приносили в жертву на его алтарях трижды в день. И Север, Восток, Запад и Юг – четыре стада Сарнидака, и белые облака – его овцы. И Книга Знания Богов сообщает далее, как день, в который Помпеидес повстречал Богов, должен навсегда стать праздничным и именоваться днем Скорого Ухода, но вечером будет проводиться пир, который следует назвать Пиром Милости, поскольку тем вечером Сарнидак пожалел весь мир и остался.

И все жители Хамазана молились Сарнидаку и обращали к нему свои мечты и надежды, потому что их храм не опустел. И никто не знал в Хамазане, превосходили ли ушедшие Боги Сарнидака, но некоторые полагают, что в своих голубых окнах Они зажгли огни, которых могут достичь утраченные мольбы, роящиеся вверху подобно мотылькам; там они смогут наконец обрести приют и светить вдалеке над вечерами и тишиной, где восседают Боги.

Но Сарнидак удивлялся странным фигурам, людям Хамазана, и дворцу Короля и вопросам пророков, но дивился он Хамазану не сильнее, чем дивился городу, который он покинул. Ибо Сарнидак, который не знал, почему люди были жестоки к нему, подумал, что он нашел наконец землю, о которой Боги позволили ему мечтать, землю, где люди будут добры к Сарнидаку.

Некогда Древние Боги возжелали смеха. Поэтому Они создали душу короля, и вложили в нее желания, превосходящие королевские амбиции, и жажду новых земель, превосходящую жажду других королей, и в эту душу они вложили силу, превосходящую иные силы, и жестокую жажду власти и великую гордость. Потом Боги обратились к земле и послали ту душу в поля людей, чтобы она обитала в теле раба. И раб рос, и гордость и жажда власти росли в его сердце, и он носил на руках оковы. Тогда в Краю Сумерек Боги собрались посмеяться.

Но раб спустился к берегу великого моря, и бросил в воду и тело, и кандалы, которые сковывали тело, и вновь появился в Краю Сумерек и предстал пред Богами и взглянул на Них. Этого Боги, когда Они собирались посмеяться, не предусмотрели. Жажда власти ярко горела в душе того Короля, и сохранил он всю силу и гордость, которую вложили в него Боги, и он был слишком силен для Древних Богов. Тот, чье тело снесло удары плетей человеческих, не мог больше снести владычества Богов, и встав пред Ними, он потребовал, чтобы Боги ушли. С Их губ сорвался весь гнев, вся ярость Древних Богов, но душа Короля все еще стояла перед Ними, и Их гнев замер, и Они не вынесли этого взгляда. Тогда Их троны опустели, и Край Сумерек обнажился, когда Боги убрались прочь. Но душа избрала себе новых спутников.

Когда Боги вели меня по пути страданий, и нападала на меня жажда, и сбивал меня с пути голод, тогда я молился Богам. Когда Боги низвергали города, в которых я обитал, и когда Их гнев опалял меня и Их глаза пылали, тогда я восхвалял Богов и предлагал им жертвы. Но когда я снова прибыл в мой зеленый край и увидел, что все ушли, и старые таинственные призраки, которым я молился ребенком, исчезли, и что Боги уничтожили самую пыль и даже паучью сеть из последнего памятного укромного уголка, – тогда я проклял Богов, сказав это Им в лицо:

«Боги моих молитв! Боги моих жертв! Хотя Вы забыли священные места моего детства и поэтому они сгинули, я все равно не могу забыть их. Поскольку Вы сотворили это, Вы увидите остывшие алтари и ощутите недостаток и страхов моих, и восхвалений. Я не стану вздрагивать при звуках Ваших молний и не буду преклонять колен, когда Вы шествуете».

Тогда, обратившись к морю, я встал и проклял Богов, и в этот момент ко мне явился некто в обличье поэта, произнесший:

«Не проклинай Богов».

И я сказал ему:

«Почему бы мне не проклясть тех, которые ночью выкрали мои священные места ночью и вытоптали сады моего детства?»

И он ответил: «Идем, и я покажу тебе».

И я последовал за ним туда, где стояли два верблюда, обращенные к пустыне. И мы отправились в путь, и я путешествовал с ним очень долго. Он не говорил ни слова. И мы прибыли наконец в заброшенную долину, скрытую посреди пустыни. И здесь, подобные падшим лунам, завидел я обширные ребра, которые белели из песка, возносясь на холмами пустыни. И здесь и там лежали огромные черепа, подобные белым мраморным куполам дворцов, давным-давно построенных для тиранических королей армиями покорных рабов. Также лежали в пустыне другие кости, кости огромных ног и рук, против которых пустыня, подобная бушующему морю, вела осаду, и уже скрыла наполовину. И пока я пристально взирал в удивлении на эти колоссальные вещи, поэт сказал мне:

«Боги мертвы».

И я долго вглядывался и сказал наконец:

«Эти пальцы, которые теперь столь мертвы и так белы, тем не менее срывали когда-то цветы в садах моей юности».

Но мой спутник сказал мне:

«Я привел тебя сюда, чтобы просить у тебя прощения за Богов, поскольку я, будучи поэтом, знал Богов, и будет справедливо отбросить проклятия, которые парят над Их останками, и даровать Им последнее прощение людей, чтобы сорняки и плющ могли скрыть Их кости от солнечных лучей».

И я сказал:

«Они сотворили Раскаяние, покрытое седыми волосами, подобными дождливым осенним вечерам, с раздирающими многих когтями, и Боль, с горячими руками и вялыми ногами, и Страх, подобный крысе с двумя холодными зубами, вырезанными из льда двух полюсов, и Гнев, который летит быстро, как летние стрекозы, и обжигает глаза. Я не прощу этих Богов».

Но поэт сказал:

«Как можешь ты проклинать эти прекрасные белые кости?»

И я снова посмотрел на те изогнутые дивные кости, которые не могли больше причинить зло самому маленькому существу во всех мирах, сотворенных ими. И я долго думал о зле, которое они сотворили, и также о добре. Но когда я подумал о том, что Их огромные руки, ставшие красными и влажными от сражений, сотворили первоцвет для ребенка, тогда я простил Богам.

И нежный дождь пал с небес и разгладил беспокойный песок, и мягкий зеленый мох внезапно вырос и скрыл кости, пока они не стали похожи на странные зеленые холмы, и я услышал крик, и пробудился, и понял, что спал; и выглянув из дома на улицу, я узнал, что удар молнии убил ребенка. Тогда я понял, что Боги все еще живы.