Эти испанские женщины — махи проявляли невероятную энергию, силу, доблесть, иногда совершали преступления, иногда, наоборот, спасали своих возлюбленных… Это были не то что проститутки, это — не профессия, махи были такие энергичные дамы, которые считали себя вправе вести так, как им было угодно. Посмотрите на картины Гойи, они там изображены. Ужасный вид. И когда Наполеон решил захватить Испанию и решил, что это будет так же легко, как это было у Людовика XIV, то оказалось, что это не так. Почему?
Потому что в результате усиления Франции внутри самой Франции получилась полная дисгармония между провинциями и Парижем.
В Париж стекались пассионарии со всей Южной, Восточной и Западной Франции. Так как денег у них не было, им приходилось работать и жить в Сен-Антуанском предместье. Жить там было довольно плохо, заработки у них были небольшие, и они чувствовали себя обиженными и униженными.
А в Сен-Жерменском предместье, наоборот, была знать, которая тоже выкамаривалась, как всегда бывает: выдумывала новые системы, читала Вольтера, Руссо, входила в масонские ложи,[697] — вообще, надо же было как-то развлечься!
И на этом общем фоне, да еще на фоне возникшего книгопечатания, когда люди стали читать газеты и давать информацию очень широко, возникла новая субэтническая целостность, которую можно назвать парижане, как здесь нарисовано. (Л. Н. Гумилев показывает на схеме «Структура этносферы». — Ред.)
Они не все были парижане, но это был общий облик парижского населения. Идеологию им быстренько придумали просветители — Вольтер и Руссо. Энциклопедисты придумали, что существует Верховное Существо — бог, а католическая церковь, — как говорил Вольтер: «Раздавите гадину!» — и относились к ней очень отрицательно.
Простые крестьяне, которые оставались в северных землях, вкалывали так, как нам и не снилось. Утром вставали, выпивали полстакана сухого вина собственного изготовления, закусывали кусочком овечьего сыра, своего собственного, и — до вечера. Потом ложились спать, тоже с таким же ужином. Естественно, они накопили огромное количество денег. Еврейский капитал, который в средние века господствовал во Франции, был почти полностью вытеснен вот этой трудолюбивой частью населения, унаследовавшей от кельтов крайний индивидуализм и работоспособность и, так сказать, в полное отсутствие духовных интересов.
Духовные интересы сосредотачивались в Париже. И приняли они особую форму, которую мы сейчас очень уважаем. На истфаке тоже говорили: «Как хорошо!» — они создали принципы — «Свобода, Равенство и Братство или Смерть!» К ним примкнуло население такого очень активного города, как Марсель. Марсельцы пришли в Париж и оказались боевой силой. Вокруг них сосредотачивались рабочие Сен-Антуанского предместья. Кроме того, была создана национальная гвардия, в которую зачисляли с правом носить кокарду и оружие.
Короче говоря, произошла Великая Французская революция, которая, как я уже говорил, по своим масштабам была значительно меньше, чем движение Лиги или борьба арманьяков с Кабошем, и так далее… и, которая на всех произвела жуткое впечатление. А этим — всем очень понравилось: действительно, как хорошо — «Свобода, Равенство, Братство или Смерть!» — Красиво звучит!
Во всей Европе нашлись интеллигенты — люди, которые помогали Французской революции, революционерам, пропагандировали ее. Кончилось это правда тем, что Французская революция после казни короля начала завоевания и жуткое ограбление завоеванных стран, в частности Италии, Швейцарии, Западной Германии. Они оттуда тащили, что могли, денег ведь не было!!! Крестьяне-то привыкли платить мало, они привыкли к дешевому правительству, а это правительство, новое, стало очень дорогим, и поэтому пришлось перейти к системе контрибуций.
Карлейль698 написал очень хорошо, за счет чего возникла гильотина699 и эта знаменитая эпоха террора 1791–1794 годов. Главным образом, за счет того, что был дефицит в деньгах, — нечем было платить служащим и солдатам, а бесплатно они не работали. И поэтому сразу же начали находить контрреволюционеров, — роялистов,[700] особенно богатых людей, но тут и бедные попадались, заодно. У них после казни имущество конфисковывалось, но через несколько месяцев начался финансовый кризис, потом оказалось, что и еще кого-то нужно прикончить.
И когда Наполеон арестовал приехавшего к нему для переговоров испанского короля и его первого министра Мануэля Годоя,[701] то испанцы решили: «А нам такого не надо».
Простите, я не очень точно выразился, — Тарле очень хорошо это рассказывал (я даю его версию): они не решили, они почувствовали, что это им не подходит. Они привыкли жить бедно, развлекаться дешево. Ну, что-то такое они умели делать, — возделывать свои апельсиновые рощи, пасти своих овец (у них замечательная шерсть испанская, кастильская — тоже). Этого им хватало, тем более что кое-какие товары им привозили из Мексики, Перу, с Кубы. В общем, жить было можно.
И вдруг являются «освободители», которые дают «Свободу, Равенство и Братство!». Они даже не выставили никаких лозунгов против, — они просто стали убивать французов. Один какой-то испанский гранд, — либерал, образованный человек, вызвал к себе для починки люстр какого-то рабочего. Тот явился со своим инструментом, и тот его спросил: «Чего вы бунтуете? Вам дали короля из династии Бонапартов, — что плохого? Чем вы не довольны?»
Тот слушал, слушал, да и убил его. Тут его, конечно, расстреляли. Но он спокойно пошел на смерть.
Когда французские войска бродили по Испании, наводя порядок, то был случай, что из какого-то окна, какой-то халупы вдруг начались выстрелы. Ну, выстрел в колонну солдат, естественно, попадает из мушкета704 (а из мушкета близко стреляли). В общем, четырех солдат — как не бывало! Халупу, конечно, окружили. Ворвались в нее и нашли там пожилую женщину, которая заряжала мушкет, наводила его и стреляла.
Ее спросили: «Зачем ты это делаешь?!! Мы же тебя сейчас — прикончим!»
«А я этим довольна! Я хотела убить! Я хотела убить — одного, а убила — четырех!»
Понимаете ли, с таким народом, — с «отсталым» народом, ничего нельзя сделать. Французы уже перешли в эту фазу — поиск удачи с риском или без риска для жизни, а эти — испанцы сохранили еще свои старые обычаи или свой старый быт. Их было немного, но они не хотели, чтобы их учили жить. Они говорили: «Начальник, не будь ты нашим благодетелем!»
И вы знаете, испанцы отбились, англичане им помогли.[705] Самой страшной была (в 1808–1809 гг. — Ред.) осада Сарагосы. Благодаря тому, что польская знать, ненавидевшая Россию, примкнула к Наполеону и ворвалась в Сарагосу, где тотчас положила последних своих пассионариев, Сарагоса была взята и почти вся — вырезана.
Но толку-то не было — во всех городах сидели вожди гверильи (гвера — война, а гверилья — маленькая война), гверильянцы сидели и стреляли из-за каждого пня. Наполеону пришлось очистить Испанию, особенно после того, как он двинулся на Россию и оставил там своих генералов.
А у Наполеона, скажу я вам, было — двадцать пять маршалов, из них пять были толковые. Моро, который стал его противником и уехал в Россию. Более или менее был соображающий Бернадот.[706] Его выбрали королем Швеции — он согласился и стал шведским королем. Сейчас династия Бернадотов там в Швеции. Но когда он умер и его раздели, чтобы обмыть, то с удивлением увидели на груди татуировку: «Смерть королям!» Отсюда вы можете видеть, насколько принципиальны были эти самые люди эпохи конца XVIII века. Лан был толковый генерал, он погиб при Асперне в Австрии. Ну, Мюрат, он был трепло в общем-то, но гасконец, и поэтому довольно храбрый человек. Остальные — совершеннейшие тупицы. Нет, — Моссена! — Моссена (Л. Н. Гумилев произносит по-французски Моценар. — Ред.) — был еще не плохой генерал, армейский, но ничего особенного. Остальные были — тупицы, из двадцати пяти человек, то есть (генералами — Ред.) их приходилось назначать, но других-то — не было. И никакой принципиальности у них — не было. И верности своему вождю, Наполеону Бонапарту — императору Франции тоже не было. Поэтому когда русские войска вошли в конце 13 года, в начале 14-го года во Францию, то Мармон,[707] командовавший целой армией, охранявшей Париж, надел белую кокарду и заявил, что он «За Реставрацию, за Бурбонов!».
