— Если вы не против, я лучше похожу по саду. — Маркби сунул руки в карманы и принялся оглядывать окрестности. Как и многие садики, здешний был первоначально рассчитан на то, чтобы кормить живущую в доме семью. Садик занимал довольно значительную площадь, и, хотя сейчас почти все его пространство занимал газон, до сих пор было прекрасно видно, где раньше располагались грядки. Да и кусты сохранились, правда, сейчас они представляли собой всего лишь обрезанные пеньки, закутанные в металлическую сетку — от птиц. У куста Маркби разглядел клубничную грядку, но ее не успели подготовить к новому сезону.

Мередит подошла к нему.

— Наверное, представляете, сколько всего вы бы посадили в этом саду, да?

— Вот именно.

— Пожалуйста, приходите и копайтесь на здоровье, пока я в Лондоне. Я не против есть собственные клубнику и смородину, при условии что выращивать их буду не я.

— Вряд ли на этой грядке вырастет хорошая клубника. Кустики низкосортные. Вам нужно выписать сорт для варенья.

— С чего вы взяли, будто я умею варить варенье?

— Я пытался выращивать клубнику в специальных глиняных горшочках, — уклончиво ответил Маркби. — Но улитки решили, что горшки для них — самое подходящее жилье, и вселились туда.

— Ох, Алан… — вдруг сказала Мередит и замолчала. Он удивленно поднял голову, и Мередит поспешно спросила: — Кофе хотите?

— К сожалению, нет времени, а то бы с удовольствием. Еду навестить Тома; придется везти его в Бамфорд, чтобы он забрал свою машину. С утра я уже успел побывать у председателя охотничьего общества и выпить у него хереса. — Маркби помолчал. — Он получил письмо.

— Опять мерзкое? Кто же его принес? Ведь почта не работает.

— Рано утром письмо бросили в почтовый ящик. Он живет на окраине города.

— Значит, аноним тоже живет в Бамфорде или неподалеку?

Маркби пожал плечами.

— Увидимся вечером.

— Хорошо.

В зеркало заднего вида Маркби видел, как Мередит, скрестив руки, стоит у калитки на сильном ветру и смотрит ему вслед. Жаль, что нельзя посидеть в «Розе» и выпить с ней кофе. Съехав с дорожки, он подрулил к указателю с надписью «Платная конюшня Пакс-Коммон» и вылез из машины. Интересно, слышал ли Том шум мотора?

Старший инспектор открыл ворота и вошел в пустой двор. Под ногами чавкала грязь, испещренная следами лошадиных копыт; повсюду были лужи и кучи соломы. У двери денника, отброшенное чьей-то ногой, валялось оцинкованное ведро, напоминавшее модернистскую скульптуру. От кучи навоза на морозе шел пар; значит, Том уже встал и принялся за работу. Из денников, в которых были открыты верхние половинки дверей, доносились топот копыт и фырканье.

— Есть кто живой? — крикнул Маркби.

На двор высунулись две лошадиных головы; лошади вопросительно прядали ушами, словно гадая, кто к ним нагрянул. Из третьего денника послышалась тихая ругань. Дверь открылась, и в проеме показался Том. Лицо у него было хмурое. На нем были выцветшие джинсы и резиновые сапоги; под старым дырявым свитером — рубаха с распахнутым воротом; на лоб надвинута клетчатая кепка. Левая скула вздулась и покраснела.

— Доброе утро, Том, — сказал Маркби. — Найдется у тебя время для разговора?

— Пришел арестовать меня за нарушение общественного порядка?

— Скажи спасибо, что нет. Если бы не моя доброта, завтра тебя бы уже судили за мелкое хулиганство.

Смуглое лицо Фирона залилось краской.

— Да ладно, чего уж там. Я ведь первый начал. Сил не было слушать, как этот тощий поганец глумится над Гарриет! — Том вышел во двор, закрыв за собой нижнюю часть двери денника. Стоящая там лошадь высунула голову в верхнюю половину.

Маркби узнал коня.

— Меченый… — прошептал он.

Том повернулся и погладил гнедого по морде.

— Да, бедняга. Он понимает: что-то случилось. Они всегда понимают. Все время вскидывает голову и прислушивается… — Том снова развернулся к Маркби. — Пошли в дом.

Сказать, что кухня у Тома была неопрятной, значило сильно приуменьшить правду. Хотя Маркби тоже жил один, он кое-как справлялся, но Том, видимо, совершенно оставил всякую надежду хоть как-то наладить свой быт. На столе громоздились грязные котелки. Мусорное ведро переполнено. На спинке стула висит порванная уздечка, и повсюду валяется всякая всячина: мотки, бечевки, банка с жиром для смазывания кожи, счета за фураж и прочая корреспонденция, банка с разнокалиберными гвоздями и подковами, кусачки и старая перчатка.

Том достал из холодильника две банки пива, расчистил на столе место, бесцеремонно сдвинув в сторону какой-то хлам, и поставил перед гостем банку. Потом сел напротив и с шумом вскрыл свое пиво. Резиновые сапоги он сбросил на пол, и теперь, когда он откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, видно было, что носки у него дырявые.

— Том, может, тебе уборщицу нанять? — спросил Маркби, поднимая банку и кивая хозяину. — С Новым годом!

— Нет уж, сам справлюсь. Лучше мой беспорядок, чем какая-нибудь старуха будет суетиться тут с пылесосом и распихивать мои вещи так, что я потом ничего не найду. Твое здоровье, и с Новым годом!

На некоторое время, пока оба пили, воцарилось молчание.

— Том, я рассчитываю на твою помощь. Я все пытаюсь составить картину последних дней жизни Гарриет. Меня интересует все, что она делала в рождественские праздники. — Маркби поставил банку на стол и вытер рот тыльной стороной ладони.

Фирон поднес банку к губам. В глазах его на мгновение блеснули веселые огоньки.

— Правда? Может получиться интересная картина.

— О мертвых или хорошо, или ничего! — возразил Маркби. — Я приехал к тебе не для того, чтобы выслушивать о ней гадости.

— Черта с два!

— Ну ладно, и для этого тоже. Я ведь полицейский. И часто делаю такие вещи, которые не одобрила бы моя матушка.

— А моя мать, — задумчиво ответил Том, — обычно так напивалась, что ей было наплевать, что я делаю хорошо, а что плохо.

— Я помню твою родню. Особенно бабку со стороны матери. Она жила там, за выгоном, в старом автоприцепе, носила мужскую кепку и сапоги и курила трубку. В детстве я страшно боялся ходить через луг, чтобы не встретить ее. Она была похожа на старую ведьму из пряничного домика. Я думал, она зажарит меня и съест.

— Да, бабка у меня была та еще! — одобрительно произнес Том. — Она была настоящая цыганка, родилась на дороге. Но детей не обижала никогда. Бывало, родители напьются и буянят, а я прибегу к ней и спрячусь. Она замечательно рассказывала сказки. Ну, и еще гадала помаленьку, ворожила — брала по шиллингу за приворот. Когда она умерла, со всей страны на похороны съехались больше сотни человек. Вся ее родня. Цветов и венков было больше, чем на выставке в Челси. Ей устроили настоящие цыганские проводы, а когда все было кончено, родичи погрузили все ее пожитки в старый прицеп, в котором она жила, и подожгли его. По цыганскому обычаю. А знаешь, что было потом? Какой-то дурак сосед заметил дым, позвонил в пожарное депо, и к нам примчался из Бамфорда расчет с сиреной; они все залили своей пеной. — Том вытянул руки над головой и ухмыльнулся. На смуглом лице блеснули белые зубы. — Теперь, Алан, старина, самый уважаемый представитель нашей семьи — я!

— Господи спаси!

— Так с чего ты взял, — продолжал Том, — что я знаю все самые темные тайны Гарриет?

— Не валяй дурака, Том, — сказал Маркби беззлобно. — Как пишут в воскресных газетах, вы с ней были очень близкими друзьями с того самого дня, как она поселилась в Пакс-Коммон.

— Возможно. Но не я один. У нее было много очень близких друзей.

— Давай начнем с Рождества, — предложил Маркби. — Ты видел ее в тот день?

— Нет.

— Когда ты звонил мне и сказал, что злоумышленники выпустили из конюшни лошадей, то обмолвился, что к обеду тебя пригласила какая-то знакомая.

— Да. Но та знакомая была не Гарриет, если тебя это интересует.

Маркби стало не по себе.

— Том, ты ведь знаешь, что при обычных условиях мне было бы достаточно одного твоего слова. Но сейчас я веду следствие. И вынужден спросить, как звали твою знакомую.