Попрощавшись, она заходит в процедурную «Б». Это помещение размером примерно с половину школьного класса, где нет ничего, кроме хромово-пластиковых стульев веселеньких расцветок и пары столов со столешницами из огнеупорной пластмассы «формика». Лорна садится, выкладывает из сумки блокнот и магнитофон. Примерно через минуту в комнату заходит Эммилу, одетая в полосатую больничную робу и домашние тапочки. Лорна указывает на один из стульев, и Эммилу садится. В руках у нее Библия.

– Значит, вы решили, что я сумасшедшая, – с улыбкой говорит Эммилу, обводя жестом помещение.

– Мы решили, что вы не можете эффективно способствовать собственной защите, – чопорно отзывается Лорна. – Как сказала судья, вас направили сюда для наблюдения и лечения. Вы ведь, наверное, принимаете препараты?

– Они вызывают у меня сонливость и заторможенность.

– Мы можем попросить снизить дозировку.

– До нуля?

– Ну… я поговорю с доктором Лопесом и посмотрим, что можно сделать для вашего удобства. Но, так или иначе, вы, кажется, неплохо адаптировались. Если не ошибаюсь, вы пишете?

Эммилу кивает, приподнимает Библию, и Лорна видит под ней другую, более тонкую книжицу.

– Вот. Детектив Паз дал мне эти тетради. Первую я уже исписала.

– Ну что ж, уверена, там много интересного. А вот Даррила сказала мне, что вы читаете из Писания другим пациентам. Я видела вас в палате.

– Да, – подтверждает Эммилу. – Я люблю сумасшедших, от них гораздо меньше вреда, чем от нормальных, и многие из них близки к Богу. Ведь главная проблема душевнобольных в том, что на них начинают смотреть так, будто души у них и вовсе нет. А я общаюсь с ними и помогаю молиться, если они одержимы. Иногда это срабатывает.

Лорна чувствует, как сильно у нее пересохло в горле: першит так, что почти больно. Она убеждает себя, что нервничает из-за большого перерыва в занятиях реальной терапией, но в этом ли дело? И вообще, как может психолог робеть перед пациентом? Надо просто собраться и выбросить лишнее из головы, говорит она себе и пытается взять себя в руки, возясь с магнитофоном.

– Значит, одержимы, – повторяет Лорна вслед за Эммилу.

– Хм, если я признаюсь, что верю в одержимость, вы ведь сочтете это еще одним признаком того, что я чокнутая.

Эммилу разглядывает свои руки и Библию, как будто стремится вернуться в священные пределы, но потом поднимает голову и смотрит Лорне прямо в глаза. Это необычно: безумцы, как правило, избегают прямых взглядов. На миг в сознании Лорны мелькает мысль, что Эммилу Дидерофф несравненно дальше от безумия, чем госпитальная администрация, психиатры, охранники, контролирующие город Майами воротилы и политики в Таллахасси и Вашингтоне, ибо на долю секунды перед ее внутренним взором столь же реально, как камень или хлеб, предстает иной мир.

Защитные механизмы психики срабатывают мгновенно, и, хотя все волоски на руках топорщатся, а по спине пробегает холодок, она убеждает себя, что ничего такого не происходит и ситуацией владеет она, с ее докторской степенью, а не эта невежественная южанка, то ли фанатичка, то ли сумасшедшая, да вдобавок еще и убийца.

– Итак, – говорит Лорна, откашлявшись, – вы считаете, что способны снимать одержимость одним лишь прикосновением?

– Это делает Христос, – уверенно отвечает Эммилу. – Он занимался этим, когда жил среди нас, и продолжает до сих пор. Иногда использует меня, иногда других людей. Вообще-то, все способны на это и сами, но Иисус навсегда изгоняет тех демонов, что норовят угнездиться в наших душах. Не занимайся он этим все время, мир был бы куда худшим местом, чем это можно себе представить.

– Мм… Но… у вас ведь нет демона, верно?

– Кто говорит, что нет?

– Я думала, вы разговариваете со святыми?

На лице Дидерофф появляется недоумевающее выражение. Она разевает рот, а потом внезапно разражается смехом. Хохочет от души, до слез, хотя очень быстро берет себя в руки, утирает глаза тыльной стороной ладони и, еще не отдышавшись, бормочет.

– Ради бога, простите. Просто ваш вопрос показался мне таким забавным. Господи, до чего же смешно!

Лорна не смеется, а услужливо всплывшее в памяти слово «гебефрения»[8] торопливо изгоняет вон. После чего задает вопрос:

– Простите, а можно узнать, что тут такого смешного?

– О, это трудно выразить словами. Ведь очевидно, что демоны и святые не могут обитать в одном и том же человеке, хотя дело даже не в этом, а в том, что, по вашему разумению, ни те ни другие вовсе не могут обитать в людях, вот вы и пытались подловить меня на несуразице с юридической точки зрения, тогда как яснее ясного, что более всех прочих одержимы демонами претендующие на святость. Сказать то, что вы говорите, по-настоящему религиозному человеку – все равно, что заявить: «О, ты сидишь в темноте, значит, ты не можешь включить свет!» – Тут она снова издает легкий смешок. – Вот почему я смеялась. Извините.

Лорна решает забыть обо всем, кроме этого извинения.

– Эммилу, я не обиделась. Я просто хочу помочь вам.

– В…

– Простите?

– Вы хотите помочь мне – в чем?

– Я думаю, что вы душевно больны. Я хочу помочь вам поправиться.

– Чтобы меня можно было судить за убийство.

– Ну да, чтобы вы могли участвовать в собственной защите. Для этого необходимо прийти в норму, однако мне кажется, ваша защита могла бы строиться как раз на том, что, когда вы совершали преступление, в котором вас обвиняют, вы не были вменяемы в юридическом смысле.

– Боюсь, все, что вы говорите, для меня не имеет смысла. У меня нет никакого душевного заболевания, и, уж конечно, я не убивала полковника аль-Мувалида.

– Но кто же тогда сделал это, Эммилу? Человек-невидимка?

Лорна краснеет: эта чертова женщина так и норовит испортить ей всю клиническую картину, хотя, конечно, дело не в больной, а в нехватке у самой Лорны достаточной терапевтической практики. Но, к ее удивлению, Дидерофф отнеслась к этому риторическому всплеску как к законному вопросу. Ее лицо становится серьезным, когда она отвечает:

– Да, я думала об этом, конечно. В каком-то смысле это моя вина. Мне казалось, что я справлюсь сама, но с ним так просто не совладать. Он все ждал и ждал, рассчитывая на мою гордыню, и теперь опять на свободе, делает свое дело.

– Кто? Кто ждал?

– Дьявол, конечно. И его пособники на Земле. Еще один грех на моем счету, я так думаю.

«Религиозная мания, осложненная параноидальным восприятием идей», – записывает в блокнот Лорна, а вслух спрашивает:

– И что у него за пособники?

– Хм. Вообще-то, дух разрушения не имеет особых проблем с подбором персонала и не посвящает меня в свои планы. Одно-единственное скромное убийство для него ничто, что же до того, зачем ему вообще понадобилось убивать этого человека, здесь я могу лишь строить догадки, так же как и вы. В конце концов, здесь, на Земле, он творит разрушение только ради забавы: ему нравится, когда несчастья и отчаяние заставляют людей терять веру в Господа. Да, а ведь тот бедняжка наверняка понятия не имел, что с ним происходит.

Лорна прекращает писать и в растерянности поднимает глаза.

– Прошу прощения, что за бедняжка?

– Да этот полисмен. Детектив Паз. Я почувствовала, как он протянулся сквозь меня и соприкоснулся с ним. Он увидел нечто, только нипочем в этом не признается, вот что жалко.

– Эммилу, вы не против, если я уточню? Вы полагаете, что, э-э, дьявол, который был в вас, перескочил из вас в детектива Паза?

– Хм.

– А из этого следует, что в вас его больше нет, верно?

Лорна говорит, глядя на собеседницу, и потому видит, как та прямо на глазах преображается. Женщина, с которой она только что беседовала, исчезает, на ее месте возникает кто-то другой. Доброжелательные голубые глаза становятся ледяными, черты лица искажаются и лишь отдаленно напоминают человеческие. До сих пор выражение «кровь застыла в жилах» Лорна воспринимала как фигуру речи, однако сейчас оно кажется ей самым подходящим для описания ее собственных ощущений.