— Вы еще не врубились, Холмс? — улыбнулась она из последних сил. — Что я не позволю тебе сдохнуть, как бы ни старался? Ты еще не понял, что у тебя нет выбора?
Они молчали, взглядами цепляясь друг за друга, и слова им не требовались — они были двойниками, двумя ключами от одного сейфа.
— Ты правда будешь меня охранять?
— Да.
Шай очень глубоко и медленно вдохнул, расправив худую грудь, и Тамар поняла, что он доверяет ей — целиком и безраздельно.
— Ну-ка, — сказал он внезапно окрепшим голосом, — приглуши скрипичный фон и приволоки мне какой-нибудь фрукт, я умираю с голоду, а потом вали к своему корешу, вали-вали, я же вижу, что тебе неймется…
Тамар вернулась к Асафу и сухо сообщила, что Шаю лучше. Несколько минут они сидели в молчании. Тамар понимала, что чем больше оживает Шай, тем все больше места освобождается в ней для Асафа, да и для себя самой, а еще — для всего того, о чем раньше нельзя было и помыслить.
Она рассказала про Шели, про ее удивительную жизнерадостность, чувство юмора и тягу к саморазрушению. Она говорила почти целый час, не останавливаясь. Асаф слушал. Тамар описала, как встретилась с Шели, как они волокли тяжеленный матрас, как Шели привела ее к себе в комнату. И только теперь она начала осознавать весь ужас случившегося.
— Шели больше нет, — сказала Тамар с изумлением, словно только что узнала об этом. — Ее нет и больше не будет. Никогда не будет. Понимаешь? Я произношу эти слова и не понимаю их. Почему я их не понимаю? Скажи, со мной что-то неладно? Чего-то не хватает?
Они опять сидели спиной к спине, и поэтому Тамар не видела его лица, но подумала, что еще не встречала парня, способного так слушать. Потом, она даже не заметила, как это вышло, он перевел разговор на музыку. Она рассказала о перевороте, произошедшем в ее жизни три года назад, когда она заставила родителей записать ее в хор. Как она вдруг расцвела, ощутила, что чего-то стоит. Рассказала и про Алину, которая поверила в нее с самого начала, не испугалась ни ее дерзости, ни ее нахальства. Асаф признался, что ничего не понимает в музыке, и вообще он никогда не поймет, как это можно — выступать перед публикой. Тамар рассмеялась: ей самой собственная смелость всякий раз кажется каким-то чудом. А вот что, на его взгляд, самое трудное в публичном выступлении? Асаф задумался. Она терпеливо ждала.
— Отдать то, что у тебя внутри, — сказал он наконец. — То, что пришло из самого твоего нутра… отдать это людям, которых ты не знаешь, которых видишь впервые в жизни…
— Точно, — согласилась Тамар. — Но в этом одновременно и весь кайф, понимаешь? Выходить к чужим, незнакомым людям и пытаться их покорить…
— Да, понимаю. Но я — другой. Я бы так не смог. — Асаф рассмеялся, представив себя поющим перед толпой. Тамар плотнее прижалась к его спине, чтобы впитать в себя все его смешинки, чтобы ни одна не пропала. — Я бы точно останавливался после каждой строчки и думал: как, клево вышло? Или не клево? С тобой такого никогда не случается?
— Да это же именно то, чему я стараюсь научиться все эти годы! — выпалила Тамар, потрясенная тем, что он моментально выудил главную ее проблему, которую даже Алина не сумела так точно сформулировать. — Для меня главное научиться избавляться от этой рефлексии. Ведь стоит хоть на миг задуматься, как тебе удалась нота, и все — конец. Я тут же зажимаюсь, и голос становится деревянным.
— Но если ты поешь хорошо, какое у тебя чувство?
— О, это лучше всего! Это как волшебство. Как мистика. Ты чувствуешь, что все-все во вселенной находится на своем месте…
В точности как сейчас, подумала Тамар.
— Скажи… а ты захочешь прийти на мое выступление?
— Еще бы. Конечно. Только тебе придется сначала мне все объяснить.
— Не волнуйся, я тебя подготовлю.
Асафу захотелось попросить, чтобы она спела прямо сейчас. Для него. Но он струсил, черт возьми, опять струсил!
Время от времени один из них вставал и шел проверить, в порядке ли Шай. А оставшийся чувствовал, как его тело тоскует по прикосновению другого. Динка вела себя нервно — потявкивала, принюхивалась. В зарослях теребинта явно что-то творилось, но Тамар с Асафом целиком ушли в собственные ощущения и переживания. Позже, когда все закончилось, они долго еще поражались, как могли настолько оглохнуть и ослепнуть, что не заметили очевидного.
В какой-то момент они случайно прижались друг к другу затылками. Тамар спросила, не колется ли ее ежик, и Асаф ответил, что ежик совсем не колючий. И рассказал, как изумился, увидев ее остриженной, ведь Теодора описала ее очень лохматой. Тамар спросила, нравится ли ему так, и он ответил, что да, нравится.
— Правда нравится?
Тогда Асаф сказал, что ужасно нравится, и вообще для него неважно, есть у нее волосы или нет, потому как она по-любому красивая. Ужасно-ужасно-ужасно красивая. И замолчал, потрясенный собственной развязностью.
Динка снова залаяла, на этот раз громко. Тамар ощущала его тяжелую голову на своем затылке. Наслаждение было почти непереносимым. Она чуть не вскочила, чуть не убежала, испугавшись за будущее — что, если чары рассеются, когда они покинут пещеру? Она прижималась к нему, пока жар его тела не растопил все острые льдинки, застрявшие в ней, пока тепло не разлилось по всему ее телу. Это — реальность, думала Тамар, мои фантазии сейчас соприкасаются с реальностью, и я почему-то до сих пор жива. Асаф спросил, чего она так тяжко вздыхает, и она ответила, что ничего.
— Я хотел тебя попросить… то есть я не решился спросить…
— Что? Спрашивай! — Голос за его спиной был мягким и певучим.
— Спой мне!
— А, это…
Тамар даже не стала выпрямляться, чтобы не отрываться от его тела. Она запела легко и непринужденно, не стараясь произвести на Асафа впечатление. Голос звучал как-то иначе, и она не понимала почему.
Одна звезда, в одиночку,
А я бы не посмел…
Они сидели, закрыв глаза. Спина к спине.
Но я ведь не один…
Тамар пела тихо, исследуя свой изменившийся голос. Из него словно исчезли детская прозрачность и чистота, но появилось нечто новое, которому она никак не могла подобрать определения.
Внезапно Динка вскочила и беспокойно забегала, громко взлаивая.
— Наверное, в кустах какой-нибудь зверек, — сказал Асаф, когда Тамар замолчала.
Так приятно ощущать спиной ее легкое дыхание. Он так и не рассказал ей о своем увлечении фотографией, но говорить о себе Асафу не хотелось.
— Возьмем фонарик и поглядим? — предложил он.
— Нет, давай посидим… Сегодня, несколько часов назад, в Милане прошел последний концерт нашего хора… И Ади пела мое соло.
— Спой мне его здесь.
— Правда? Ты хочешь?
— Да. Если тебя устраивает аудитория.
Тамар встала, выпрямилась, изобразила, как поправляет концертное платье, величественно развернулась, демонстрируя глубокий вырез на спине, туфли на высоких каблуках, делающие ее старше по крайней мере на три года, провела рукой по несуществующим локонам. Потом поклонилась публике в партере, в бельэтаже, в позолоченных ложах. Легонько прокашлялась, сделала знак пианисту…
— Постой! — Асаф вскочил. — Там кто-то ходит.
И тут это случилось. Стремительно, как автомобильная авария. Асаф до последнего мгновения отказывался понимать, что происходит, ведь хеппи-эндбыл так близок, и вдруг все рухнуло. В голове промелькнуло идиотское сравнение: совсем как в настольной игре с фишками, ты уже на кружке номер 99, и тут внезапно падаешь, все ниже и ниже, на проклятый тринадцатый номер.
На чертову дюжину!
Словно военная операция, подумал Асаф. Словно кошмар, подумала Тамар. На них неслись со всех сторон, из-за всех холмов и скал. Сначала им почудилось, что пещеру окружает несколько десятков человек, но вскоре выяснилось, что нападавших всего семеро: Пейсах и шесть его прихвостней. В первые секунды Тамар почувствовала даже не страх, а ненависть: все это время они прятались в темноте и подслушивали, изгадив своим присутствием самый волшебный в ее жизни миг.
