По уже становящемуся привычным маршруту из «Ратника» направляюсь в комендатуру. На площади меня чуть не сбила с ног ватага пацанят, что называется, младшего школьного возраста. Эта чумазая банда, поднимая клубы пыли и топоча босыми пятками, будто мамонты, пронеслась мимо, паля друг в друга из кое-как выпиленных из досок автоматов, а то и просто палок. Ор, гвалт, вопли, выяснения, кто кого первым убил… Думал – растопчут, не заметив! Обошлось.

– Ты как, живой? – довольно ехидно интересуется у меня старый знакомый – тот самый пожилой осетин, которому я при первом посещении комендатуры оставлял свои вещи, вышедший из своей душной каморки подышать свежим воздухом.

– Пока не уверен, – отвечаю я, изобразив на лице испуг и замешательство. – Блин, их бы энергию, да в мирных целях!

– Да, уж. Вот такая у нас молодежь растет… Обормоты!

– Нормальная молодежь, – не соглашаюсь я. – Уж лучше пусть по улицам носятся, чем… – и тут я резко обрываюсь на полуслове, внезапно осознав, что слова «…чем перед телевизором сидят» для завершения фразы в данном случае точно не подходят. Ой, блин, как же выкрутиться?

– Ну, ты меня понимаешь… – нейтрально заканчиваю я, махнув рукой и скорчив скорбную физиономию.

– Это да, – согласно кивает осетин.

Уж не знаю, что, по его мнению, я имел в виду, но он со мною явно согласен. Ну, и ладненько! Еще раз кивнув ему, прохожу во двор и захожу в комендатуру. В финчасти «обналичиваю» принесенные «бошки» и поднимаюсь на второй этаж к Костылеву.

– Ну, здравствуй, одинокий волк Маккуэйд![67] – приветствует меня Комендант Червленной. – В общих чертах я уже в курсе, из Аргуна сообщили. Теперь давай в подробностях, – и он расстилает на столе штабную карту-«двухкилометровку» с топографической привязкой.

Следующие полчаса я говорю, склоняясь над картой и водя по ней пальцем. Комендант внимательно слушает, периодически задавая вопросы или уточняя маршрут моей «прогулки», состояние дороги и мостов, степень сохранности домов в населенных пунктах. Похоже, в тех краях не только патрули, но и разведчики не часто бывают. Так я ему и говорю. В ответ Костылев только руками разводит.

– В Ца-Ведено, Миша, серьезный опорный пункт непримиримых стоит. Я вообще удивляюсь, как ты оттуда живой выбрался.

– Просто я оказался лучше, чем они, – улыбаюсь я. – Ну и парни Умарова на КПП выручили здорово.

– Слушай, вы там в своем Сергиевом Посаде все такие боевые были? Не успел из «больнички» выползти и тут же давай нохчам глотки рвать.

– Не, я самый дохлый и трусливый был, – отшучиваюсь я.

– Даже так? Ну, тогда, «дохлый и трусливый», думаю, тебе будет приятно узнать, что, по данным радиоперехвата, в Беное на мине-ловушке подорвался помощник амира[68] Ведено Арби Джамалханов с двумя телохранителями.

– Угу, теща «пятачком» подавилась – мелочь, а приятно! – хмыкаю я.

– Мелочь, не мелочь, а гнида была редкостная. Крови нам попил немало. Так что от лица командования ОГВ объявляю тебе устную благодарность.

– Спасибо, но лучше деньгами.

– Ну, ты наглец! – хохочет Костылев. – Вообще-то, правила простые – предъявил «волчью голову», получил деньги. Без «головы», извини, никак. Мало ли что там боевики по радио орут, может, «деза»…

– Кстати, Игорь, давно хотел спросить. Ну ладно, наши: устав, форма одежды там, то-се, но «бородатые»-то на кой черт эти шевроны таскают?

– Миш, а почему они в твое время так любили на черных, наглухо тонированных «Приорах» без номеров ездить? Потому что можно было не всем, а только тем, кому положено. А поэтому – престижно. Так и здесь. Ходит джигит с такой нашивкой и гордится, я, мол, не какой-то там чабан, бараньим дерьмом провонявший, я отважный воин непримиримых тейпов.

– Ясно, как в старом анекдоте: если у чеченца отобрать все его понты, останутся только кепка и ботинки.

– Во-во, – согласно кивает Костылев, – понты и есть.

– А кроме «бошек» какие-нибудь доказательства принимаются?

– Какие, например? – В серых глазах коменданта загорается искорка интереса.

– Фото или видеозапись, – отвечаю. – А то ведь не всегда есть время или возможность кусок рукава отрезать. На камеру снять проще.

– Слушай, даже не знаю. – Игорь явно озадачен. – Игрушек, вроде твоей «цифры», у нас и не осталось почти. Привозят кое-какую электронику караванами из Ташкента, периодически. Они там на своих «Дэу»[69] по-прежнему собирают кое-что. Но очень мало и очень дорого. Давай так, я с Ханкалой свяжусь, вопрос уточню, а ответ через Кузьму или Убивца передам, чтоб тебе сто раз ко мне не бегать.

– Договорились. Что-то я у тебя еще узнать хотел. – Я на несколько секунд замолкаю, вспоминая. – А вот, не хочу у наемников спрашивать, чтоб идиотом в их глазах не выглядеть. Что там за заморочки с радиостанциями и позывными?

– Слушай, а ведь и верно, забыли мы тебе об этом рассказать, – разводит руками Игорь, – извини. Значит, смотри. Портативные станции теперь – штука довольно редкая. Они ведь и не шибко долговечные и хрупкие к тому же. Те же узбеки их производят, но пока они караваном до нас доезжают, стоить начинают, как будто из золота сделаны. И большую их часть скупает правительство для армии и Службы безопасности. В свободную продажу совсем единицы поступают и стоят при этом уже совсем несусветных денег. У вольных стрелков, пока ты не добыл в бою или не купил себе радиостанцию, считаешься «молодым». Ну, вроде как стажером. Денег тебе меньше платят, на самые выгодные контракты не берут и всякое такое. Если станцию добыл, получаешь от более опытных и бывалых наемников позывной. Все, после этого ты полноправный член команды. Со всеми вытекающими. В отдельных случаях, за героизм в бою, например, или какие другие серьезные заслуги, станцией тебя могут наградить, как орденом. И позывной разрешают самому придумать.

– Вот оно, значит, как. Понял, спасибо. Так, я чего еще спросить хотел…

Договорить мне не дали. За спиной негромко хлопнула дверь кабинета, и мелодичный девичий голос прямо-таки пропел:

– Пап, я к тебе по делу…

Оборачиваюсь, и… Сердце громко бухает на прощание, останавливается и проваливается куда-то глубоко-глубоко. Во рту становится сухо, а колени слабнут, будто от резкого прилива адреналина, хорошо, на стуле сижу, а то мог бы и под ноги ей свалиться. Штабелем, как и положено всем безнадежно влюбленным. Пытаюсь взять себя в руки: ну, что ты, в самом деле, как пацан: ну, зашла девчонка, ну – симпатичная девчонка… очень… Безуспешно, врать самому себе бессмысленно, на пороге не просто красивая девушка, там Мечта с большой буквы «М». Даже с двух больших «М», потому что это – Моя Мечта.

Девушка понимает, что она не совсем вовремя и, кажется, помешала разговору.

– Ой, я, наверное, попозже зайду.

– Нет, нормально все, – отвечает ей Костылев. – Проходи, знакомься. Это – Михаил Тюкалов – самый страшный человек на всем Терском фронте. Миша – это моя дочь, Анастасия.

Собрав всю волю в кулак, нахожу в себе силы как ни в чем не бывало подняться со стула ей навстречу и легонько пожать протянутую руку.

– Настя, рада знакомству.

– Михаил, взаимно.

– И что, – она хитро смотрит на меня своими яркими, как кавказское небо, голубыми глазами, – действительно такой страшный? Не похож совсем!

– Это я просто талантливо маскируюсь, а так – да. Страшнее меня – только мыши в темном погребе.

– Теперь верю, – смеется она. – Мышей я, правда, боюсь.

– Михаил, – прерывает нашу беседу Игорь, – ты спросить-то чего хотел?

Хм, правда, а чего я хотел-то? А черт его знает, все мысли из головы, словно взрывом, вымело.

– Не помню, – честно отвечаю я ему. – Ладно, Василия, пойду я, пожалуй, не буду вам мешать. Да и дел у меня полно. Важных.

В сторону «Псарни» иду, будто пыльным мешком нахлобученный. В голове кавардак, мысли пляшут пьяными чертями. А перед глазами – она. И самое забавное, попросит кто-нибудь ее внешность описать – не смогу. Нет, смогу, конечно: молодая, лет двадцати двух, не старше, высокая, где-то метр семьдесят пять, стройная, загорелая. Густые светло-русые волосы чуть ниже плеч, тонкие черты лица, очаровательный, чуть вздернутый носик, нежный румянец на щеках и невероятно яркие голубые глаза. Если б я такие глаза увидел раньше, решил бы, что дело в особых контактных линзах. Но какие линзы тут, на Терском фронте? Вот, вроде готово описание. Прониклись? И я о том же. Настоящую красоту не описать словами. Это все равно, что пытаться описать Солнце. Видел? Видел! А что сказать о нем можешь? Ослепляет… То-то… Одним словом, пропал ты, Миша, как есть пропал!