Закончив свои дела, он начал меня обо всем расспрашивать. Но прежде, чем поведать ему о своих злоключениях, я сказала: «Михал Иваныч, дайте честное слово, что не выдадите меня родным». Он пообещал, и я рассказала ему все, добавив, что если все-таки меня пошлют обратно, я покончу собой и, как истинная волжанка, брошусь в Волгу. «Мне не жить без театра!» — закончила я. Тогда Михаил Иванович написал большое письмо тете Оле с просьбой приютить меня и прописать. А потом дал еще одну бумажку — об устройстве на работу, распределять какую-то литературу. На прощание он вызвал молодого человека, секретаря, и наказал ему проводить меня до дома, а то уже темно и страшно.
— Забавная история. Помогло письмо?
— Не совсем. На дворе стоял уже сентябрь. В техникуме уже давно шли занятия. Так что я опоздала. Но я была настроена решительно — поступить или умереть. У входа встретила смешно одетого парнишку. Оказывается, он приехал из Сибири и тоже настроен весьма агрессивно. Звали его Коля Дорохин. Мы объединили усилия и стали «бомбить» педагогов, чтобы нас хотя бы прослушали. Даже ночевали на ступеньках. И наша взяла. В итоге мы обрушились на комиссию всем своим темпераментом и нас приняли сразу на второй курс.
Цель была достигнута!
Мне разрешили жить в аудитории нашего курса. Утром я подрабатывала уборщицей, мыла кабинеты, лестницу и даже туалет. Спустя какое-то время наш директор Фортунатов устроил меня на курсы стенографии и машинописи, я стала много зарабатывать и даже могла помогать некоторым студентам. А учились со мной замечательные ребята — Мордвинов, Абрикосов, Пажитнов.
— Весело жили тогда студенты?
— Ну что вы — очень! Мы были вечно голодны, но даже это не мешало нам веселиться. Однажды, перейдя на четвертый курс, мы всей гурьбой поехали отдыхать в Сухуми. Там мы устраивали концерты и спектакли, а на заработанные деньги кутили по ночам.
Кстати, там же я встретилась со своим братом Виктором, от которого скрывалась в Москве. Он случайно увидел на афише «Капитолина Лебедева» и понял, что обнаружил пропавшую сестренку. Виктор пригласил меня в кафе, заказал много всяких яств, но я не смогла ничего проглотить. Голодные студенты подавали мне знаки, чтобы я взяла все с собой, но я отказалась даже от денег, которыми хотел снабдить меня брат (что для него было совсем несвойственно). Потом я, конечно, приняла страшный поток брани от своих друзей.
Там же со мной произошел еще один случай. Меня и мою подругу Павлихину похитили горцы. Мне было очень занятно, тем более что «мой» горец был очень красив. А Павлихина кричала как резаная, и ее услышал проезжавший мимо на машине кинорежиссер Роом. Он заставил похитителей отпустить нас, зато все оставшееся время «мой» горец неотступно следовал за мной. И когда мы садились в шлюпку, чтобы переплыть на пароход, я увидела его на молу. И, поверьте, я плакала и даже жалела, что не осталась с ним.
— Вон, оказывается, сколько у вас ухажеров было! А говорите, что «две косички — и ничего особенного»...
— Что вы, что вы! Я даже отказалась идти в Театр оперетты, куда меня пригласили по окончании техникума. Говорили, что у меня прелестный по тембру голосок. Моя подруга Ольга Власова приняла это приглашение, а я считала себя актрисой драматической. Но, самое главное, я была уверена, что актриса оперетты должна иметь и фигурку, и все остальное — в идеале. А мне жутко не нравились мои руки, они казались мне довольно крупными. Глупая была.
— Но вы в то время не задумывались о своем амплуа? Не чувствовали тяги к какому-нибудь жанру, направлению?
— Вообще, я считалась очень темпераментной. Если захочу, публику могла довести до слез. Захочу — будут смеяться. Вот такой я была. Помню, читала пушкинскую Татьяну: «Я вам пишу. Чего же боле?» — так дамы в зале буквально рыдали. Один знаменитый пушкиновед меня за это сильно ругал, а мне нравилось так читать.
На четвертом курсе нас с Колей Дорохиным и еще двух студентов, как самых способных, включили в программу концерта в Большом театре. Тогда проходил слет творческой молодежи. Я подготовила комедийные монологи и стихи. Помню, на сцене не было никаких декораций, зато ярко светили софиты. А я была очень близорукой и не носила очков. Так вот, вышла я на сцену, почему-то из самой дальней кулисы, иду-иду, ничего не вижу. Сцена большая, конца-края не видно. Очевидно, выглядела я так растерянно-смешно, что публика решила, что я в образе, и стала аплодировать. Пока я дошла до самого края сцены и чуть не свалилась в оркестровую яму, успех мне был уже обеспечен. За исполнение номеров можно было уже и не беспокоиться, как говорили мне потом друзья.
После концерта мы, все участники, вышли на сцену. К нам поднялись некоторые члены правительства и стали благодарить. Вдруг чувствую, что кто-то обнял меня и поцеловал в голову. От страха я даже боялась обернуться. И тут прозвучал знакомый голос: «Вот мы и встретились. Рад, что я не ошибся. Девочка, ты талантлива». Это был Михаил Иванович Калинин. Я прижалась к нему и была счастлива.
— Куда вы пошли по окончании ГИТИСа?
— ГИТИС я закончила в 27-м году и пошла показываться сразу в несколько театров. Было такое учреждение — Управление московскими зрелищными предприятиями, сокращенно УМЗП. И был театр при нем. Туда меня и взяли сразу на главную роль и дали хорошую ставку. А тут Коля Дорохин попросил подыграть ему Липочку в отрывке из пьесы Островского «Свои люди — сочтемся» — это был наш дипломный спектакль. Коля держал вступительный экзамен в Московский художественный театр. И вот мы предстали перед комиссией. А там Грибов, Тарханов, Массальский, Москвин... Во главе — сам Станиславский. Выступили «на ура»! Дорохину сообщили, что он принят, а меня подзывает к столу Станиславский и спрашивает: «Девочка, а вы не хотите работать у нас?» Я была независима, уже имела большую ставку и изумительную роль, поэтому весело спросила: «А сколько дадите?» После большой паузы Станиславский сухо ответил: «Шестьдесят пять рублей». На это я дерзко заявила: «А мне намного больше дают!..» Как у меня язык повернулся? Дура какая была! Константин Сергеевич сказал: «Ну что ж, идите, получайте больше».
Как я могла променять Художественный театр на какой-то УМЗП?! Конечно, мной руководило то, что мне надо было содержать мамочку, которая приехала ко мне в Москву, и мы жили у моей тети в Кадашах. Но я всю свою театральную жизнь жалела, что не осталась в МХТ, несмотря на то, что моя карьера складывалась очень интересно. Я многое испытала, много интересных ролей переиграла, работала в разных театрах. Но меняла я их, потому что была многим не удовлетворена. В одном театре — режиссером, в другом — условиями, в третьем — атмосферой. А иногда мне просто надоедало быть в одном театре. Такая вот непоседа была!
— Какие роли вы сыграли?
— В театре УМЗП я сыграла несколько главных ролей, но была неудовлетворена работой там. Слишком много приходилось ездить по стране, и мне казалось слишком несерьезным то, чем мы там занимались. Я перешла в IV студию МХАТ, которой руководил Сергей Николаевич Морской, и сразу сыграла Настеньку в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Островского. А вскоре в нашем театре появился молодой и дерзкий режиссер Николай Охлопков и поставил спектакль «Разбег», где нещадно эксплуатировал мои возможности. То есть, узнав, что я могу заразительно смеяться, хорошо петь и легко двигаться, он внес все это в мою роль, и после спектакля я всегда была выжата как лимон. Но как интересно было с ним работать! Благодарю судьбу, что мне выпало громадное счастье — встреча с таким неуемным режиссером. Охлопков впоследствии покорил всех, всю Москву! Театр стал называться Реалистическим, а я уже перешла в филиал II МХАТа. Играла Памеллу Жиро в пьесе Бальзака «Памелла Жиро», Лиду Званцеву в пьесе «Часовщик и курица», в трагедиях, драмах, комедиях, мюзиклах — я была счастлива!
— Капитолина Ивановна, а как протекала ваша личная жизнь? Нашелся ли достойный мужчина?
— Я вышла замуж еще будучи в театре УМЗП, в 28-м году. Петр Петрович Мартынов-Ильенко был актером, причем старше меня на 24 года. Так как я рано лишилась отца, то относилась к Петру Петровичу уважительно и звала его «папочкой». Через два года у нас родился сын Борис. Родился он «в сорочке» — с двумя макушечками. По этой примете должен был стать счастливым. Не знаю, счастлив ли он, но то что талантлив — бесспорно. Будучи инженером, он постоянно работал в самодеятельном театре. Переиграл всех героев, а к шестидесяти годам перешел на возрастные роли. Но тут надо оговориться, что в четыре годика он почти потерял слух, поэтому и работал в специфическом театре, который со временем вылился в профессиональный Театр мимики и жеста.
