К тому времени семья Ханаевой распалась окончательно. В ее жизнь ворвалась последняя, поздняя любовь. Актер Лев Иванов был партнером Евгении Никандровны по нескольким спектаклям. Они много работали вместе, и постепенно их чувства возобладали над разумом. Тут же появились «доброжелатели», которые звонили в семьи и, смакуя, рассказывали пикантные подробности из жизни своих «оступившихся» коллег. Некоторые доброхоты додумались до того, что подзывали к телефону маленького Володю и, не стесняясь вульгарных выражений, поносили его мать на чем свет стоит. Евгения Никандровна посчитала, что оставаться в семье она больше не имеет права, поэтому вскоре оформила развод и сына оставила Анатолию Анатольевичу. Наказывая саму себя, она понимала, что за все надо платить. Лгать и быть неискренней она не могла. В то же время Евгения Никандровна осознавала, что любимый человек не будет рядом с ней, не бросит больную жену, что это ненадолго. Да она и не требовала ничего, а просто с головой окунулась в пьянящую последнюю любовь...

1972 год стал для Евгении Ханаевой переломным. Она появилась на киноэкране. Илья Авербах пригласил ее на роль экономки Эльзы Ивановны в фильм «Монолог». Ханаева была удивлена и растеряна — столько лет киношники ее не замечали, и вдруг съемки. Но решилась, поехала в Ленинград. Авербах снимал «по-театральному» — с репетициями, и это было на руку начинающей киноактрисе. И все равно своими вопросами она порой ставили в тупик и режиссера, и партнеров: «Да где здесь зерно роли? Это же не по Станиславскому!» Помог Михаил Глузский, игравший профессора Сретенского: «Женечка, представь, что ты давно и тайно в меня влюблена и мечтаешь уйти на край света, потому что я твоих чувств не замечаю».

Сразу после «Монолога» появились «Странные взрослые», «Жизнь и смерть Фердинанда Люса», «...И другие официальные лица», потом более знаменитые фильмы и более интересные роли. В кино у Ханаевой сложилось амплуа резкой, эксцентричной особы, твердо верящей в свою правоту и не терпящей пререканий. Мать оператора Рачкова из фильма «Москва слезам не верит» убеждена, что прекрасно знает жизнь и может давать советы даже тем, кто ее об этом не просит. Анна Романовна из комедии «Старый Новый год» называет себя «старым работником культуры» и считает, что посвящена в особые таинства, недоступные простым смертным. Изольда Тихоновна, героиня фильма «По семейным обстоятельствам», опекает своего престарелого сына, как наседка, но вскоре сама становится невесткой и преображается в хрупкую, нерешительную женщину. А сколько смеха вызывает бывшая школьная учительница Татьяна Васильевна из «Блондинки за углом», которая выработала командный голос и продолжает кричать во все горло даже дома. В жизни Евгения Никандровна была совсем другой, но она охотно эксплуатировала на экране найденный образ и с легкостью его совершенствовала. Героини Ханаевой стали прикрытием ее нежной, теплой души.

Однако, «визитной карточкой» киноактрисы Евгении Ханаевой стала роль учительницы Марии Васильевны Девятовой. Мудрая, справедливая женщина, всем сердцем преданная работе и воспринимающая беды учеников как свои личные, — такой появилась она в картине «Розыгрыш». Сотни, тысячи писем приходили на киностудию, в театр, опускались в ее почтовый ящик. Писали учителя, ученики и их родители. «Но я же не педагог! Я актриса!» — отбивалась она от всех, но уже началась активная персонификация суперучительницы: «Учительская газета» пригласила Ханаеву принять участие в какой-то дискуссии по системе народного образования, съезд учителей попросил актрису занять место в президиуме, от нее требовали интервью и мудрых статей. За эту роль Ханаева получила Государственную премию и главный приз на очередном всесоюзном кинофестивале.

Что любопытно, поначалу она отказывалась от съемок в «Розыгрыше». На тот момент за плечами актрисы была лишь роль в «Монологе», и она не была готова к такой большой работе. «Походите по театрам, посмотрите других актрис», — сказала она режиссеру Меньшову при встрече. Но он не отступал. «Дело в том, что я давно обратил внимание на Ханаеву, — поделился воспоминаниями Владимир Валентинович. — Я ее увидел на сцене МХАТа еще в „Мещанах“ и отметил для себя как очень интересную актрису. Поэтому, когда я приступал к „Розыгрышу“, сразу подумал о ней».

Положение осложнялось одним — на эту роль претендовала еще одна актриса, причем народная артистка СССР. Она очень хотела сыграть Девятову, поэтому выцарапывала утверждения всеми правдами и неправдами. Тогда Меньшов сделал две кинопробы, снял обеих актрис и представил руководству. Вскоре ему позвонил главный редактор Госкино и спросил: «Это ты специально так облажал народную артистку?» Преимущество Ханаевой было очевидно.

Владимир Меньшов: «Кино много потеряло, что не открыло ее раньше. Я счастлив, что эта честь принадлежит мне, и последние пятнадцать лет Евгения Никандровна не сходила с экрана. Я ее снимал и потом — в фильме „Москва слезам не верит“, правда, там у нее небольшая роль, но блестящая. Мы с ней дважды встретились и как партнеры. Она была скромнейшим, тишайшим человеком, чем все бессовестно злоупотребляли. Актеры приходили на площадку и сразу начинали ставить свои условия — кого снимать первым, сколько времени они вообще сегодня могут уделить и т.д. На том же „Розыгрыше“ Ханаева уже сидела загримированной в 9 утра, а работать начинала только к обеду. И лишь однажды она не на шутку взвилась. Устроила такой разнос, что мне стало очень стыдно. Я ведь думал — ну сидит человек, никуда не торопится, и даже не сообразил, что передо мной просто очень интеллигентная, хорошо воспитанная женщина...»

Евгения Никандровна снималась теперь в трех-четырех фильмах за год, много зарабатывала. В ее квартире появились картины Шишкина, Поленова, Жуковского, она стала коллекционировать фарфор и старинные часы. Ее часто приглашали на творческие встречи. Конечно, ей льстила слава, были приятны зрительская любовь и особенно признание женской половины населения. Ведь все это пришло так поздно.

Уйдя из семьи, Евгения Никандровна так и прожила одна. Если ее не отвлекали съемки или репетиции, она с удовольствием занималась хозяйством. Все делала сама, причем безупречно, — шила, вязала, великолепно готовила, следила за чистотой и порядком в квартире. Любила дачу, и копошилась там тоже сама. Она знала каждую травинку, каждое деревце и гриб — ничто не ускользало от ее любознательности. Еще одной страстью Ханаевой был автомобиль. Отец подарил ей когда-то «Жигули», и Евгения Никандровна прекрасно освоила премудрости езды. Эта страсть и стала для актрисы роковой.

На одном из перекрестков ей пришлось резко затормозить. Голова актрисы так же резко откинулась назад, и острая боль пронзила все тело. Казалось, что ей просверлили шею. Через несколько дней боль прошла, а спустя полтора года возобновилась и больше не утихала. Не помогали ни мази, ни массаж. Евгения Никандровна стала ходить к экстрасенсам, которые заглушали боль на день-два, и все же последний год своей жизни она по-настоящему не спала. Но работала. Выходила на сцену и снималась, превозмогая дикие боли.

На дворе был уже 1987 год: «перестройка», открытые заседания правительства, рассекречивание архивов, первые в СССР бизнесмены, наконец раскол МХАТа. Евгении Ханаевой все было интересно, важно, но она уже чувствовала, что близится финал.

В январе Евгения Никандровна впервые позвонила сыну.

— Здравствуй, это мама. Как живешь?

— Спасибо, хорошо. Как ты?

— Более-менее... Чем занимаешься? Где работаешь?

— Пошел по папиным стопам — занимаюсь экономикой, преподаю.

— Хорошо. На жизнь хватает?

— Да. У меня свое дело...

Первый разговор — сумбур. Через день она позвонила снова. А еще через день Владимир приехал к матери. Они ни разу не обсудили темы развода, всех тех далеких «скользких» проблем, не разговаривали о личных делах друг друга. Ездили вместе на Введенское кладбище на могилу деда, Никандра Сергеевича. Владимир приходил на ее спектакли в «ефремовский» МХАТ. Отец одобрял его встречи с матерью, интересовался ее здоровьем. А здоровье Евгении Никандровны все ухудшалось. Наконец она решилась на операцию, обратилась к знаменитому хирургу Канделю. Тот вынес вердикт: «Операция будет сложная и, к сожалению, небезопасная. Поврежденный позвонок входит в ствол черепа. На сегодняшний день я могу дать только пятьдесят процентов за успех. Или — или».