– Нет, не очень.

– Хорошо. Ты объяснил, почему?

– Да, объяснил.

– Хорошо. В своей записке я пригласил леди Элинор проехаться в карете по парку со мной и девочками завтра утром.

Джайлс выгнул бровь.

– Понятно! И она приняла приглашение?

Себастьян покачал головой.

– Нет еще. Я послал записку всего лишь час назад. Но она согласится, я уверен.

Джайлс промолчал, задумчиво потягивая свой портвейн.

***

– Это – Гайд-парк, – объяснил Себастьян, как только открытая карета въехала в ворота. – Все, кто прогуливается здесь днем, составляют высший свет. Очаровательные леди и важные джентльмены.

– Они выглядят вовсе не очаровательно, а по-дурацки. – Касси, сгорбившись, сидела в углу кареты, пиная ногами противоположные кожаные сиденья и хмурясь на прогуливающихся.

– Сейчас не подходящий час для прогулок. Поэтому в данный момент здесь мы видим всего несколько человек. Днем же это место будет переполнено самыми модными людьми мира.

– Я ненавижу толпу. – Касси определенно была настроена ничему не радоваться. Она не хотела ехать в Лондон. Она не хотела выходить к карете сегодня утром. Она уже насмотрелась достаточно на этот город.

Как правило, подобное поведение Себастьян не стал бы терпеть ни от кого, но в настоящий момент он решил проигнорировать ее грубость. Постепенно он учился понимать Касси лучше. Это была показная грубость. Он подозревал, что под ее враждебностью скрывалось облегчение от того, что он взял их под свою опеку, от того, что она могла разделить бремя молчания Дори и ее неясных страхов. Не то, чтобы он был уверен в этом, но он это чувствовал.

Однако Касси все еще отстаивала некоторую свою независимость. Гордое маленькое создание, она никогда не пропускала возможности напомнить ему, что она сама без его помощи управляет всей своей жизнью. Нож, все еще привязанный к ее ноге, которой она пинала обивку, был невидимым символом этой независимости.

Мимо них изящно пронесся высокий фаэтон, запряженный парой одинаковой серой масти. Очень похожий конный экипаж принадлежал Джайлсу. Себастьян вытянул шею, но со своего места не смог точно разобрать, кто же сидел в фаэтоне, он заметил только мужчину в бобровой шапке с высокой тульей и леди в серой шляпке.

Он покачал головой. Что он должен думать? Джайлс никогда не поднимался до полудня.

Бух. Бух.

– Прекрати пинать сиденье, Касси, – решительно приказал Себастьян.

Она вызывающе вскинула голову, но удары ногой прекратились. Ее враждебность была тоньше бумаги. Вчера, как только они въехали в столицу, Касси заворчала, что она не желает жить в Лондоне даже в течение месяца, но не могла не вытягивать шею, чтобы рассмотреть некоторые достопримечательности, а ее глаза сияли от волнения. И теперь, в парке, она вглядывалась в каждую деталь костюмов леди, которых сама же назвала выглядящими по-дурацки.

Она была небольшим сгустком энергии, и Себастьян был благодарен за это. Он не возражал против трудностей. А Касси походила на него – человека, эти трудности преодолевающего. Ее жизненный опыт не сломил ее.

А вот Дори, она волновала его больше всего. Он не знал, как с нею обращаться. Она казалась такой хрупкой.

В карете она сидела как тонкая, изящная небольшая кукла. Ее кожа имела фарфоровую бедность и была прекрасна, ее глаза, большие и темные, казались слишком огромными для ее измученного, такого маленького личика. Судя по ее фигуре, сказать, что эта малышка регулярно крадет еду, было нельзя. Жаль, что он никак не мог найти способ до нее достучаться.

Та гувернантка была неправа. Дори не была слабоумной. Она просто не разговаривала. Она понимала все, что говорили, и Себастьян полагал, что она умеет читать, но от книг, которые он им купил, она, казалось, получала очень мало удовольствия. Она наотрез отказывалась писать, кроме как копировать текст. Кроме этих случаев все остальное время она была довольно смышленной и невероятно послушной. Что было так противоестественно для ребенка, которому только что исполнилось двенадцать.

Его постоянно терзала тревога за нее. Однажды он попытался показать ее доктору, чтобы узнать, было ли ее молчание вызвано повреждением горла, но она активно этому сопротивлялась, и вид ребенка с белым лицом, молча отбивающегося от доктора своими энергичными небольшими кулачками, разрывал ему сердце. И он отослал доктора.

В течение следующих нескольких недель ее большие, серые глаза смотрели на него с упреком.

А сейчас она аккуратно сидела на своем месте, покорно осматривая достопримечательности Гайд-парка. Он понятия не имел, что творилось в ее головке. Но он должен продолжать свои попытки.

Уже дюжину раз он пожалел, что с ними не было леди Элинор. Она знала бы, что делать, как говорить с ними. Но она прислала свои извинения, утверждая, что уже приняла другое предложение на это утро. Себастьян понял причину, почему она отказала ему. Леди Элинор, должно быть, обиделась на то, что он умчался в Манчестер, попросив своего друга передать его извинения. По крайней мере, он должен был найти хотя бы одну минуту, чтобы написать ей записку. И отдать распоряжение своему дворецкому послать ей цветы.

– А сейчас мы подъезжаем к пруду, – сказал он. – Дори, ты хочешь покормить уток?

Она поглядела на пруд, но не ответила. Он приказал кучеру остановиться.

– Почему мы остановились? – возмутилась Касси.

– Чтобы покормить уток.

– Чем?

Себастьян достал большой пакет черствого хлеба.

– Вперед. Прыгайте.

– Я не хочу кормить этих глупых уток, – проворчала Касси. – Я ненавижу уток.

– Не важно. Я хочу, чтобы вы их покормили, и свежий воздух вам полезен.

– Свежего воздуха в Лондоне не существует!

– Да, никак не сравнить с чистой, сладкой атмосферой Манчестера, – с иронией согласился Себастьян. Затем весело добавил: – А сейчас выйди из кареты, Касси, или я и тебя скормлю уткам. Хотя с таким угрюмым видом ты наверняка устроила бы этим бедным созданиям несварение желудка.

Надувшись, Касси неторопливо спустилась вниз, за ней следом – Себастьян, который повернулся, чтобы помочь выйти из кареты Дори. Она немедленно отступила, и он проклял себя за свою забывчивость. Касси отпихнула его и протянула руку сестре. Дори взяла ее и осторожно по ступенькам спустилась вниз. Она выглядела так, словно любой порыв ветра может унести ее прочь.

Они подошли к пруду, и Себастьян, разломив хлеб, дал его девочкам, чтобы те бросали его уткам. Птицы, с кряканьем, толпой подплыли к берегу, образовав шумную крикливую массу. На пару минут Касси забыла, что ненавидит уток и бросила им немного хлеба, при этом она смеялась, поскольку те боролись за каждую крошку и ругались друг с другом за кражу лакомого куска.

Это был заметный успех.

Дори тщательно отламывала от своей части хлеба крошечные кусочки и бросала их один за другим, выискивая самых маленьких уток, раненых и нерешительных. Она делала это очень серьезно и неспеша, как будто данное занятие требовало огромных усилий.

Ей понравилось кормить уток, подумал Себастьян. Им следует приехать сюда еще раз. Каждый, даже крошечный, положительный случай был еще одним шагом вперед.

Когда он решил взять их с собой в Лондон, он исходил из того, что Дори, так или иначе, но успокоилась, увидев его, вернувшегося домой. Конечно, она не выказала этого ни словом, ни делом, но у него сложилось такое впечатление, которое подтвердила и его экономка, миссис Эллиот, утверждавшая, что ребенок слегка расслабился при его появлении в доме. И хотя она все еще продолжала сохранять между ними дистанцию, она все же казалась менее обеспокоенной, когда он находился рядом; как человек, который боится собак, однако успокаивается в присутствии большого, свирепого сторожевого пса.

Итак, они слегка продвинулись вперед, благодаря кормлению уток.

– Ах, я вижу, что утки также обучают и вас, мистер Рейн, – раздался голос позади него. – Они требовательные создания, не так ли?