Себастьяну его вид сильно не понравился, точнее он его возненавидел.

Женская часть аудитории вздохнула и взволнованно захлопала. Граф Феликс Владимир Римавски бросил на них сумрачный взгляд. Немедленно установилась гробовая тишина. Он поднял скрипку к подбородку.

Шерсть его жакета, решил Себастьян, была самого низкого качества. Красная краска не смогла выкрасить ее достаточно хорошо. При первом же дожде она, вероятно, потекла бы, окрашивая эти обтягивающие белые бриджи мутными разводами. Эта мысль пришлась ему по душе.

Граф Феликс Владимир Римавски отбросил назад голову, закрыл глаза и заиграл. Его скрипка рыдала и тосковала от неимоверных эмоций. Себастьян мог ничего и не знать о музыке, но он должен был признать: этот ублюдок был хорош, черт его возьми! Леди вокруг него вздыхали и практически падали в обморок, их тела слабо двигались в такт музыки, темп которой то убыстялся, то замедлялся.

Себастьян не мог вынести противоречия, наблюдая за этим попугаем на сцене, отбрасывающим назад свои дикие напомаженные кудри, в то время как его скрипка рождала ангельские звуки. Он отвел глаза и уставился как загипнотизированный на мягкие оборки вокруг нежной кожи груди мисс Хоуп. Оборки приподнимались и опадали. Это платье имело слишком низкий вырез. Ее компаньонка была просто обязана что-то с этим сделать, подумал он, а затем, внезапно осознав, куда смотрит, резко вернул свой взгляд назад на сцену.

Во время игры граф невольно двигался, делая бедрами такие невообразимые выпады, что Себастьяну очень хотелось наброситься на него с кулаками.

Себастьян закрыл глаза, после чего ему осталось только вдыхать запах духов мисс Хоуп. Ваниль, роза и женщина. Их плечи почти соприкасались. Ему казалось, что он практически ощущает теплоту ее кожи. Она дышала глубоко. И его мысли упрямо сосредоточились на ее груди, заключенной в оборки. Или не заключенной совсем ни во что. Или заключенной в его руках.

Какая низость. Он открыл глаза и, вытянув скрещенные в лодыжках ноги, уставился на свои ботинки. Он не нашел ничего более безопасного, что мог бы сделать в данной ситуации.

Разрушительная континентальная скрипичная музыка. Она всколыхнула эмоции людей. Он снова посмотрел на графа, надеясь, что раздражение, появлявшееся при взгляде на этого человека, заменит причиняющее беспокойство пробуждение основ его существа.

Смирившийся Себастьян сложил на груди руки, снова уставился на свои ботинки и заставил себя продолжать терпеть адовы муки этого вечера. Или запрещенное блаженство.

***

Как только пьеса закончилась, Хоуп вздохнула. Она на самом деле не ожидала, что получит наслаждение от сегодняшнего вечера: музыка была страстью Фейт, а не ее. И поскольку большинство людей, которые хотели видеть этого экстравагантного венгра, были женщинами, Хоуп никак не ожидала встретить тут мистера Рейна. Но мало того, что он приехал, так его еще и посадили рядом с ней.

Его друг мистер Бемертон сидел далеко от них – в другой части комнаты с леди Элинор Вайтлоу. Возможно, миссис Дженнер была неправа; возможно, это мистер Бемертон преследовал леди Элинор, а вовсе не мистер Рейн. А может быть, это была просто уловка, чтобы положить конец начавшимся слухам.

Были ли они оба заинтересованы в леди Элинор? Может быть, из-за этого они разошлись? Хоуп с расстояния рассматривала данную леди. По внешнему виду она едва ли могла рассчитывать на заинтересованность двух красивых мужчин, которые начали бы соперничество за ее внимание. У нее была репутация чудачки, и, судя по ее сегодняшнему наряду, она явно выглядела как леди, у которой полностью отсутствовал всякий вкус. Хотя...

Хоуп нахмурилась. Она и прежде несколько раз встречала леди Элинор, но в то время не составила о ней никакого особого мнения. Она казалась очень тихой и смотрела на нее неодобрительно, так что Хоуп старалась по возможности ее избегать. Но сегодня вечером, глядя на строгое серое платье леди Элинор, такой же серый платок, призванный скрыть как можно больше, и волосы, зачесанные назад и убранные под плоскую невзрачную шляпку, Хоуп вдруг вспомнила о своем деде и о том, как он заставлял их одеваться.

Как будто быть женщиной – преступление...

Скрипач топнул ногой и Хоуп виновато подскочила, но он сделал это не для того, чтобы привлечь ее рассеянное внимание; он начал играть драматическую цыганскую песню с массой различных движений и притоптываний. Он двигался вдоль маленькой сцены, а его скрипка трепетала на зыбкой грани между жизнью и смертью. Несомненно, мужчина на сцене был красив, подумала Хоуп. Эти дикие мальчишеские кудри и этот мрачный красивый рот покорили половину лондонских леди. Он был словно воплощением образа, явившегося из наиболее причудливых стихов лорда Байрона[38].

Но ее он нисколько не заинтересовал.

Граф снова притопнул ногой: как казак, предположила она. Хоуп пробежалась глазами по комнате. Казалось, что все очарованы. Леди подались вперед на своих стульях, руки восторженно прижаты к груди, они вздыхали от восхищения, а граф играл и притопывал, и отбрасывал свои длинные черные кудри. Было в нем что-то неестественное, театральное, в том способе, которым он преподносил себя публике. И было нечто большее, чем просто некоторая вульгарность, в том, как сильно обтягивали его эти белые бриджи. Она предположила, что это свойственно актерам. Конечно, он умел играть. Не то, чтобы она была знатоком по части музыки; это она оставляла своей сестре.

Она взглянула на Фейт и улыбнулась. Ее застенчивая сестра сидела, вытянувшись в струнку, сильно сжав свою сумочку, уставившись на венгра широко раскрытыми глазами, ее полуоткрытый рот говорил о полном восторге. Граф Феликс Владимир Римавски был не просто хорош, поняла она; он, должно быть, был абсолютно неподражаем. Фейт могла быть весьма критичной по отношению к плохим исполнителям и имела тенденцию восхищаться любым, кто играл хоть сколько-нибудь хорошо, но Хоуп никогда не видела, чтобы сестра смотрела на какого-нибудь музыканта так, как сейчас: с той степенью восхищения, переходящей почти в обожание.

Фейт раскрылась для него. Для его таланта и мрачной привлекательной внешности. Хоуп же не нашла графа и на грамм столь же привлекательным, как того большого, с негодованием смотрящего в ее сторону мужчину. Она искоса глянула на него, чтобы узнать, увлечен ли мистер Рейн музыкой, но он уставился на свои ботинки, погруженный в свои мысли. «Что его так мучит?» – снова спросила она себя. Была ли это леди Элинор, или музыка, или что-то еще, какая-то неизвестная ей проблема? Он казался таким напряженным и несчастным. Она хотела наклониться в его сторону, скользнуть к нему рукой и успокоить его.

После финального крещендо, граф, исчерпав свою энергию, элегантно крутанулся и упал на соседний стул, заявив, что он нуждается в отдыхе, прежде чем сможет продолжить концерт. Леди и слуги помчались его поддержать.

Раздалось приглушенное фырканье. Это был Рейн.

Хоуп улыбнулась. Судя по тому огромному вниманию, которое мистер Рейн уделил собственным ботинкам, она поняла, что он не был очарован графом; теперь она подозревала, что их мнения относительно данного человека могли совпадать.

– Итак, мистер Рейн, что вы думаете о... – начала она, но тут Фейт настойчиво потянула ее за руку.

– Хоуп! Хоуп, я должна с ним встретиться! Пошли!

Фейт была непреклонна. Для ее близняшки было необычно заставлять кого-то что-то делать, а потому, бросив мистеру Рейну легкую примирительную улыбку, Хоуп позволила утянуть себя прочь, чтобы присоединиться к толпе поклонниц графа.

Граф недовольно отклонил все формы восстановления сил, предложенные ему леди, оказавшимися в первых рядах его поклонниц.

– Вино и пироги? Тьфу, пища для леди. Я – мужчина!

Шампанское он отклонил тоже.

– Ест ли в доме водка? Если больше ничего нет, сойдет и бренди. Вот в Париже они подавали мне самую лучшую водку. – Он взял бокал предложенного бренди, опрокинул его в горло одним драматическим движением и экстравагантно вздрогнул. Граф приоткрыл глаза и оценил ожидавшую толпу через узкую щель. Он был похож на частично насытившуюся любимую всеми пантеру. – Что-нибуд поест?