— В армянах нет ни капли настоящей веры. У нас же вера, слава Богу, есть! — Горбоносая женщина в буром платье с гордостью оглядела присутствующих.

— Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему из-за религии пролито столько крови, — грустно заметила женщина в цветастом платке.

Чай из горных трав остывал катастрофически быстро. Душистая антоновка, слегка тронутая морозом и выложенная в глубокую стеклянную вазу, казалась янтарной. От сквозняка, пробравшегося сквозь щель в дверях, пламя свечи, горящей на столе, нервно вспыхивало и слегка трещало.

— Посмотрите, сколько войн было развязано за веру! — добавила Ирис. — Так было во все века. Нерон сжег Рим, чтоб вырезать христиан. А «Варфоломеевская ночь»? И она была устроена во имя веры! А чего стоят костры, на которых сжигали ведьм! Разгул астрологов, хиромантов и прочих лжецов. И все прикрывались верой! Но разве мы умнее? Разве мы не ведем себя сегодня по-средневековому?!

— Конечно же, мы ведем себя по-средневековому, — кивнула молоденькая прихожанка в белом ситцевом платочке в синюю клеточку, видимо, первокурсница. — Но вы напрасно набросились на мусульман. По-моему, глупее всех — католики. Недавно папа римский объявил, что Галилей был прав. Браво! Надо было дожить до конца XX столетия, чтоб понять, что Земля движется вокруг солнца!

— Сестры, не будем ссориться за трапезой, — заметила старушка в черном. — Бог один, и Он все видит. Мы празднуем Тысячелетие крещения Руси. Великий грех в такой торжественный год затевать подобные споры.

— Бог велел нам любить друг друга, — кивнула горбоносая женщина в буром велюре. — Вот только Он, видимо, не слышит наших молитв. В жизни слишком мало любви… справедливости и настоящей веры…

Ирис сделала пару глотков горячего травяного чая. «Вера, — думала она, — все прикрываются верой! Разве не очевидно, что все эти армянские и азербайджанские погромы срежиссированы в театре большой политики? Но этим смиренным и глуповатым женщинам, живущим интересами лишь церковной общины, этого не объяснить. Не в религии инее вере дело. Дело совсем в другом. В борьбе за бакинскую нефть. В борьбе за территорию. В борьбе за тейповые и клановые интересы среди политических элит. Но какой смысл говорить об этом вслух? Ведь это не пресс-конференция для журналистов».

Маслянисто-желтые и дрожащие от сквозняка огоньки восковых свечей возле иконы Богородицы в серебряном окладе казались горячими каплями золотого меда. Правильно подметили, что в реальной жизни слишком мало любви. Гораздо больше ненависти и алчности, желания урвать кусок побольше да послаще от пирога трещащей по швам сверхдержавы. Еще недавно конфликт в Нагорном Карабахе выглядел незначительным, локальным. Казалось что вот-вот и наступит благоприятная развязка… А вместо этого, между двумя родственными мусульманскими народами началась самая настоящая гражданская война. И грохот национальных конфликтов уже катится все дальше и дальше, словно кто-то невидимый все время подбрасывает в камин пылающие угли.

«Любовь и жестокость, — думала Ирис, — как же порой странно и нелепо пересекаются эти понятия. И можно ли оправдать жестокость и кровопролитие во имя большой политики?»

В Союзе наступала эра демократии и «парада суверенитетов». Борьба за свободу и независимость на Кавказе провалилась в трясину вражды, в которую беспрестанно со всех сторон летели тяжелые булыжники, так что по грязной и мутной воде кругами расходились все новые и новые волны, а из илистой мрачной глубины всплывали на поверхность и шумно лопались зловонные газы.

Ирис закрыла глаза руками. Почему Москва молчит? Почему она позволяет центробежным силам набирать обороты, растаскивать страну на кровавые осколки? В голову Ирис невольно пришли стихи армянского поэта, Давтака КЕРТОГА, «Элегия об Армении», написанная им еще в VII века, звучала неожиданно актуально.

…Нас стена защищала, но пала стена. Скалы нас укрывавшие, ныне разбиты. Нам светила луна, закатилась луна, Слово твердое рухнуло, нет нам защиты.

Мы не ждали беды, но пришла к нам беда. Власть добра и надежд победило БЕЗВЛАСТЬЕ. Свет чудесного царства угас навсегда, Счастья сад превратился в пустыню несчастья.

ГНЕВ ПОДЗЕМНЫХ БОГОВ 7 ДЕКАБРЯ 1988 ГОДА. АРМЕНИЯ. СРЕДА. 12.00.

Тупая боль подвернувшейся ноги накатила волной. Она шла медленно, через каменистую дорогу, по направлению к тому месту, где раньше была школа. Груда развалин. Каменоломни с острыми железобетонными выступами. Ее лицо было бледным, в глубоких карих глазах застыли слезы. Прядь непослушных медных волос выбилась из-под национального, с темным орнаментом платка. Она механически делала шаг за шагом, а лицо ее все больше походило на маску. В нем застыло выражение стеклянной пустоты и отчаяния.

Прекрасный армянский город, что сделали с тобой разгневанные подземные боги? Чем провинился ты перед ними, когда и так уже льется кровь между армянами и азербайджанцами за Нагорный Карабах? Сколько людей уже погибло? Десятки? Сотни? Тысячи…

Она вплотную подошла к старому, покосившемуся бетонному забору, который устоял, выдержав гнев подземных богов. Она облокотилась о бетонную ограду, чувствуя, что теряет сознание. Под пальцами был влажный пористый камень. Возле обломков школы суетились люди в медицинской форме, на спинах темно-синих костюмов крупными белыми буквами значилось «скорая помощь». Белая машина с красным крестом и надписью «Реанимация» стояла чуть поодаль, в нее вносили носилки с обмяклым телом старшеклассника. «Куда они повезут раненых? — мелькнуло в голове. — Ведь и больницы все тоже разрушены…»

Еще пять минут, и жертв было бы гораздо меньше. Всего пять минут… до звонка на перемену, после которого большинство детей выбежало бы на улицу… и не оказалось бы раздавлено обломками рухнувшей школы…

Детский крик полный горя и отчаяния прорезал воздух. Ольга Волгина почувствовала солоноватый привкус на своих губах. Ладони ее рук сделались влажными, сердце бешено застучало, тело покрылось липким потом… «И там, где сейчас груды этих камней, моя сестра…» — Ольга бросила опираться о каменную ограду и решительно сделала шаг вперед. Под ногами хрустел желтовато-серый щебень.

Лязгнула металлическая дверца машины-«реанимации». Ольга, словно рыба, выброшенная на берег, судорожно хватала ртом воздух. Перед глазами поплыли желтовато-серые круги. «Боже мой! — успела лишь она подумать. — Я ничего не вижу! Ничего!» В ее мозгу еще пульсировала мысль, а перед глазами была уже чернота. Она бессильно рухнула на дорогу. «Нет, — думала она, — я не хочу туда, к мертвым, я хочу жить… жить!»

«Что с вами? Вам плохо?» — услышала она голос, принадлежащий кому-то невидимому, и хотела было сквозь черноту крикнуть, что да, ей плохо, она умирает, но у нее уже отнялся язык, и она лишь почувствовала, как кто-то, принадлежащий к миру живых, взял ее за руку, нащупал пульс… Сквозь шум крови в ушах слышала, как грубый мужской голос кому-то приказал «Нашатырь! Быстро!»

Зрение медленно возвращалось к ней, пелена желто-серых пятен рассеивалась, и, когда обрывки потустороннего мира окончательно растаяли, она увидела перед собой загорелое лицо незнакомого мужчины в зеленой хирургической шапочке.

— Ну вот, — доброжелательно сказал он. — Попробуйте встать! Сами ходить сможете?

Она молча кивнула, стиснув губы.

— Что это со мной было?

— Обычный обморок. Ступайте домой, здесь не место для женщин со слабыми нервами…

Она прикрыла глаза ладонью, словно хотела отодвинуть от себя картину разрухи, смерти, отчаяния.

— Но моя сестра… — едва слышно выдавила она из себя. — Там, под обломками…

— А! Вот в чем дело. Ваша сестра… учительница?

Ольга кивнула. В ее взгляде зрелой женщины, промелькнуло что-то беспомощное и беззащитное, как у ребенка. Врач медлил, видимо, не находя в себе силы бросить ее посреди дороги.

— Меня зовут Армен, — представился он. — Держитесь за меня. Пойдемте, попробуем помочь вашей сестре.