* * *

Но эпизод этот был давным-давно. Когда советский «ограниченный контингент» лишь занял первые боевые посты и был полон бодрости и сил. После триумфа «Шторма-333» советский спецназ был полон бесстрашного энтузиазма. И вера в блистательную победу над моджахежами передалась всем советским войскам.

Прошло почти пять лет. Война приняла затяжной характер. И теперь, похоже, они проигрывали. Несмотря на все технические ухищрения и мудрые решения оперативного штаба. Словно сам дьявол помогал проклятым душманам!

В афганской войне произошел какой-то невидимый и в то же время необратимый перелом. Загадка гибели истребителя 16 января 1984 года… Каким образом душманы, которые не способны изготовить ни одной профессиональной мины, и которые боролись с русской армией с помощью гвоздей и булыжников, — как эти дикари умудрились сбить русские истребитель нового поколения?!

16 января 1984 года душманы сбили советский истребитель «Су-25». По оперативным данным оказалось, что истребитель сбит… из советского же оружия. Кто мог душманам поставлять советскую же технику ПВО?

Загадочная гибель советской «Сушки» стала трагичной «первой ласточкой». С тех пор в афганской войне все пошло наперекосяк.

* * *

Воздух пропитался потом и кровью. Жара. Десятки окровавленных тел на скрипучих железных койках. Терпкий, сводящий судорогами горло запах хлорофоса. Медбрат в зеленом халате и шапочке, с руками, упакованными в резиновые перчатки, влажной тряпкой который уж раз на дню трет старый линолеум. Но резкий запах из палат не уходит, всему виной — гнойные раны и повязки, заковывающие в кровавый скафандр из бинтов и гипса раненых бойцов. От запаха хлорки сводит ноздри. Хлорка — примитивная дезинфекция. И нелепая, дикая случайность.

Лучше бы ранение в бою. Почему крыша склада обрушились на них именно в тот день, когда многие получили разрешение лететь в Москву, на заслуженный отдых? Лучше бы пуля, чем нелепая груда металлолома. Ранение от собственного хозяйственного склада.

Баграм. Походный госпиталь. В запыленные окна сочится грязноватый свет афганского солнца. Желтый блик скачет по Заваленному грязными бинтами подоконнику. Солнечный зайчик беспечен, как и зеленые юнцы, отправившиеся в Афган за романтикой и победами. Солнечный блик, как и они, не знал ни побед, ни поражений и не видел в них никакой разницы.

Кровь. Всюду кровь и дыхание смерти. Для того чтобы кто-то победил, кому-то приходится умереть. Чтобы чьи-то войска сделали шаг вперед, войскам противника приходится готовить носилки для трупов. Долгая и бессмысленная война. На чужой территории.

«И этот солнечный лучик — такой же чужестранец, как и я, — подумал офицер Александр Чижов, — у него нет Родины, и он случайно попал сюда, в это временное пристанище между жизнью и смертью. Походный госпиталь, как лодка Харона, перевозящая души из царства живых в царство мертвых».

Почему именно в тот миг он оказался под крышей злосчастного склада? Почему она так нелепо на него рухнула?.. Но нет, он не умрет! «Нелепая случайность», — сколько раз ему приходилось здесь слышать эти слова. А сейчас они крутились в его воспаленном мозгу безумным хороводом. Одутловатая нога, словно розовый баллон, полна микробов и гнили. Возможно, ее отнимут и он вернется в Москву инвалидом. Если вообще вернется. Он закрыл глаза. Проклятое бессилие!

Потолок с грязноватыми разводами и пузырями полопавшейся штукатурки, видимо, в ливень крыша госпиталя протекает. Обрушилась бы и она, что ли? Прямо под потолком в пыльном желтоватом луче солнечного света кружится бабочка. Как она сюда попала? Каким случайным ветром ее занесло сюда? Или, быть может, она сама, разомлевшая от афганской жары, просочилась через фрамугу, привлеченная прохладой и полумраком? Прилетела на верную погибель. С отчаянным бесстрашием незваная гостья кружит под потолком больничной палаты, где ее ждет неминуемая смерть. Бабочка не может без конца кружить под потолком или биться в оконную раму. Очень скоро она устанет и уснет на подоконнике, на карнизе или на потолке, обессиленно сложив свои крылышки.

«Бабочка! — думал раненый Чижов. — Какой глупый и банальный символ! Впрочем, вся наша жизнь подобна набору банальных символов. Разрешение на отпуск, чемоданы, БТР… И вдруг этот склад. И взрыв, грохот и треск разорванного металла».

Утомленная бабочка проспит всю ночь на потолке или карнизе, а утром, когда мутный луч света пробьется сквозь пыльное стекло и разбудит ее, она вновь полетит на поиски ароматных цветов. Но везде будет натыкаться на запах гнили и смерти. И тогда, потеряв все ориентиры, она вновь присядет где-нибудь на больничной стене и проспит там до тех пор, пока ее цепкие лапки не ослабеют. Тогда она упадет — нежный цветок преждевременно наступившей осени, — и медбрат в зеленом халате равнодушно бросит ее хрупкое тельце в корзину для мусора.

«Все это бред, — подумал Александр Чижов, — бред воспаленного воображения. Температура продолжает расти, к вечеру она, наверно, будет под сорок. В моем теле идет незримая битва, и клетки моей крови каждую секунду гибнут миллионами в очагах гнили и смерти… Во мне кипит битва за жизнь. Мой мозг — всего-то пара пригоршней студенистой сероватой массы, вместилище воображения, интеллекта и жизненного опыта — стал субъектом и объектом незримого сражения, в котором ирреальное становится реальным, а реальность превращается в мираж. Меня режут скальпелем, накладывают швы, мажут йодом, делают перевязки, вкалывают обезболивающее — и все же, как я далек от всего этого. Насколько ближе мне сейчас мираж… далекой Москвы и свежее ощущение летнего сада. И лицо девушки по имени Ирис, обрамленное водопадом перламутровых волос…»

Жара. Запах крови и хлорки. Почему в госпитале Баграма двадцатого столетия лечение примитивнее, чем во время войны с Гитлером? Если правительство отправляет своих солдат на войну, то должно о них заботиться. Солдаты. Невинные жерт- вы большой политики. «Пушечное мясо», как говорил Лев Толстой. Что с тех пор изменилось?

Допотопная асептика и антисептика. На войну можно многое списать. Центральная пресса пишет об успехах Советской армии, о сокрушительной победе над моджахедами. Везде эта ложь. Ты по уши утопаешь в этой лжи, словно в дерьме. Зачем Союз полез на чужую территорию? «Подбрюшье Союза». Какое странное слово. Подбрюшье. Повод списать лишние миллионы казенных денег. Набить свои карманы звонкой монетой из гос-бюжета. Повод угробить миллионы жизней. Напыщенные пузатые начальники. Глупые приказы. Они не знают, что такое раз-можженные кости, гнилые трофические язвы, спекшаяся кровь на пожелтевших бинтах. Запах сепсиса и смерти. Сколько денег эти генералы хапнули на афганской войне? Проклятые погоны и пузатые кителя! Мы воевали! Мы нюхнули пороха. Как же! Лжецы и проходимцы. Двухэтажные каменные дачи. Роскошные автомобили. Бравые вояки, эгоисты и сволочи. Мундиры, набитые ворованными деньгами Минобороны.

Почему так путаются мысли? Проклятая пропаганда. Газеты и радио. И ящик с новостями. Успехи Советской армии. Борьба с мировым империализмом. Бесконечная болтовня лжецов, трусов и проходимцев. Все разучились жевать черствый хлеб познания, все верят в демагогическое дерьмо продажных телеведущих. У великой страны есть ракеты и танки, но нет медикаментов. Пушечное мясо. Что изменилось со времен войны с Наполеоном? Где эта хваленая «перестройка»? Где обещанное процветание сверхдержавы? Везде процветает золотистый стафилококк. Кварцевание палат ничего не дает. Одноразовых шприцев нет. Бинтов нет. Простой зеленки — и то нет. Резиновые перчатки — страшный дефицит. Антибиотики были изобретены еще в прошлом веке. Но в перевязочной нет даже допотопного тетрациклина. Анальгин и аспирин на исходе. Автоклавная не справляется со стерилизацией бинтов. Как это все отвратительно-Белый потолок, белые стены. Бабочка куда-то исчезла, наверно, спряталась от афганской жары на пропыленном карнизе. Дверь в палату отворилась, и вошел хирург в темно-зеленом Халате, шапочке и золоченых очках. Они блестели на его сухом, Морщинистом, загорелом лице каким-то торжественным блеском. Вслед за хирургом в палату вошел медбрат.