Клайнман. Так что, вы… вы убийца?
Маньяк. Конечно.
Клайнман. Ну всё, мне пора!
Маньяк. Не надо волноваться. Я вооружен.
Клайнман. Неужели… неужели вы собираетесь меня убить?
Маньяк. Разумеется. Я только этим и занимаюсь.
Клайнман. Да вы просто псих.
Маньяк. Несомненно, полный псих. Думаете, нормальный человек стал бы людей резать? Я ведь даже никого не ограбил. Нет, серьезно, ни разу не взял ни гроша. Даже к какой-нибудь расческе и то не прикоснулся.
Клайнман. Зачем же вы это делаете?
Маньяк. Как зачем? Я же псих.
Клайнман. А выглядите вполне нормальным.
Маньяк. Не судите о людях по их внешности. Вот я, к примеру, псих.
Клайнман. А я как-то представлял вас высоким, черноволосым, страшным…
Маньяк. Ну, Клайнман… это ведь не кино. Я такой же, как вы. Клыки у меня должны
быть, что ли?
К л а й н м а н. Но вы убили столько высоких, сильных мужчин… Они же были в два раза крупнее вас.
Маньяк. Разумеется. А все почему? Потому что подкрадывался сзади или убивал, когда они спали. Не буду же я нарываться на неприятности.
Клайнман. Но зачем все-таки вы это делаете? Маньяк. Да говорю же, псих я. Думаете, я сам знаю, зачем убиваю? Клайнман. Вам это нравится? Маньяк. Да при чем тут «нравится»! Убиваю – и все. Клайнман. Неужели вы не понимаете, что
это возмутительно?
Маньяк. Если бы понимал, был бы нормальным.
Клайнман. И давно это у вас? Маньяк. Сколько себя помню. Клайнман. А вас не могут вылечить? Маньяк. Кто?
Клайнман. Ну, есть доктора… клиники… Маньяк. Думаете, доктора что-нибудь смыслят? Я ходил по врачам. Сделали мне анализ крови, сделали рентген. А то, что я псих, не обнаружили. Рентгеном не просвечивается.
Клайнман. А психиатры? Гипнотизеры? Маньяк. Ну, этих обдурить ничего не стоит.
Клайнман. Как это?
Маньяк. Я же веду себя как нормальный. А они мне кляксы какие-то показывали… Спрашивали, нравятся ли мне женщины. Я отвечаю: «А как же!»
К л а й н м а н. Да, ужасно.
Маньяк. У вас есть последнее желание?
Клайнман. Да вы что, в самом деле не шутите?
Маньяк. Хотите удостовериться, что у меня смех как у последнего психа?
Клайнман. Нет. Но все-таки прислушайтесь к голосу рассудка. (Маньяк вынимает нож. Щелчок – и раскрывается лезвие.) Если, убивая меня, вы не получаете ни малейшего удовольствия, зачем же это делать? Нелогично. Вы можете действительно с толком использовать свое время… Займитесь гольфом… станете сумасшедшим игроком в гольф!
Маньяк. Прощайте, Клайнман.
Клайнман. На помощь! На помощь! Убивают! (Маньяк всаживает в него нож и убегает.) О-о-ох! О-ох!
Собирается небольшая толпа. Слышны реплики: «Он умирает», «Клайнман умирает», «Умирает».
Джон. Клайнман, как он выглядел? Клайнман. Как я. Джон. Что значит – как вы? Клайнман. Похож на меня.
Джон. Но Дженсен говорил, что он выглядел как Дженсен… высокий, светловолосый, похожий на шведа…
Клайнман. О-о-ох! Вы будете слушать Дженсена или вы будете слушать меня?
Джон. Хорошо, только не надо злиться…
Клайнман. Ладно, не буду, только не надо молоть чепуху… Он был похож на меня…
Джон. Ну, разве что он мастерски гримируется…
Клайнман. Кое-что он уж точно делает мастерски, к я бы вам советовал поторопиться!
Джон. Принесите ему воды.
Клайнман. Зачем мне воды?
Джон. Я думал, вы хотите пить.
Клайнман. Смерть не обязательно вызывает жажду. Если, конечно, тебя не зарезали сразу, как поел селедку.
Джон. Вы боитесь смерти?
Клайнман. Я не боюсь умирать, просто не хочется при этом присутствовать.
Джон (задумчиво). Рано или поздно он доберется до каждого из нас.
Клайнман (бредит). Помогите друг другу… Единственный враг – Господь.
Джон. Бедный Клайнман. Он бредит.
Клайнман. Ох… о-ох… охау-у-у. (Слабеет.)
Джон. Пойдемте, надо придумать другой план.
Начинают расходиться.
Клайнман (едва заметно приподнимается). И вот еще что: если загробная жизнь существует и мы все окажемся в одном месте, не зовите меня, я вас позову сам. (Умирает.)
Мужчина (вбегает). Убийцу видели возле железнодорожных путей! Скорее! Туда!
Все устремляются на поиски убийцы, а мы ОПУСКАЕМ ЗАНАВЕС.
Бог
Пьеса
Действие происходит в Афинах. Год примерно 500-й до Р. X. Закат. В центре огромного пустого амфитеатра – два ошалелых грека. Один из них – Актер, другой – П и с а т е л ь. Они что-то обдумывают. Оба совершенно остервенели. Играть их следует парочке самых что ни на есть жлобских балаганных клоунов.
А к т е р. Э! Ни черта. Нет ничего, и не было.
П и с а т е л ь. Как это – ничего нет?
А к т е р. А так. Вообще. Вообще все – бред и бессмыслица.
П и с а т е л ь. Концовку бы!
А к т е р. А я тебе про что? Мы над чем с тобой бьемся-то? Ведь мы как раз и бьемся над концовкой.
П и с а т е л ь. И вечно мы с этой концовкой!
А к т е р. А написано потому что беспомощно.
Вот и приходится…
П и с а т е л ь. Да разве я что говорю? Она и в самом деле слабовата.
А к т е р. Слабовата! Да она просто неправдоподобна! Когда пишешь пьесу, вся штука знаешь в чем? Надо начать с конца. Заимей сначала хорошую ударную концовку. А потом пиши себе задом наперед!
П и с а т е л ь. Я пробовал! Получается пьеса без начала.
А к т е р. Но это же абсурд!
П и с а т е л ь. Абсурд? При чем тут абсурд?
А к т е р. В каждой пьесе должно быть начало, середина и конец.
П и с а т е л ь. А, собственно, зачем?
Актер (доверительно). Потому что в природе все имеет начало, середину и конец.
П и с а т е л ь. А как насчет кольца?
Актер (задумчиво). А… действительно. Начала у кольца нет; середины и конца тоже нет… Да проку-то с него что?!
П и с а т е л ь. Диабетус, пожалуйста, подумай о концовке! Ведь у нас премьера через три дня.
А к т е р. Это у вас премьера! Я в этой бредяти-не участвовать не собираюсь. Такой уважаемый актер, как я… От меня публика ждет ролей поприличнее!
П и с а т е л ь. Позвольте вам напомнить, уважаемый! Ты же полуголодный бедолага, которому я по доброте душевной разрешил выйти на публику в своей пьесе, чтобы как-то помочь тебе. Чтобы ты смог снова вернуться на сцену.
А к т е р. Полуголодный? Пожалуй. Давно работы не было? Может быть. Никак снова на сцену не выбиться? И это может быть, но чтобы пьяница?!
П и с а т е л ь. А я разве сказал, что ты пьяница?
А к т е р. Ты-то не сказал, да я-то знаю, что к тому же я пьяница.
Писатель (в порыве внезапного вдохновения). Слушай, а что, если твой персонаж выхватит из складок одежды кинжал и, в безумном порыве отчаяния, как полоснет себя по глазам!
А к т е р. Ааа! Тоже мне, выдумал! Ты что, не обедал сегодня?
П и с а т е л ь. А что? Чем плохо?
А к т е р. Тягостно очень. Публика как увидит такое…
П и с а т е л ь. Знаю, знаю. Начнет издавать всякие неподходящие звуки.
А к т е р. То есть освистывать!
П и с а т е л ь. Ну, хоть бы раз пробиться! Один разок, напоследок. Дали бы моей пьесе первую премию! Мне ведь плевать на их бесплатный кувшин нектара. Просто из принципа!
Актер (озарен идеей). А что, если царь вдруг передумает? Тут, кажется, есть некое рациональное зерно.
П и с а т е л ь. Да в жизни он этого не сделает!
Актер (пытаясь сбыть свой товар). А если попросит царица?
П и с а т е л ь. Чего это она просить-то станет? Она же сволочь!
А к т е р. А вот если бы троянцы сдались…
П и с а т е л ь. Как же! Они до последнего стоять будут!
А к т е р. А если Агамемнон нарушит слово?
П и с а т е л ь. Это не в его характере.
А к т е р. А если бы я вдруг выхватил меч и…
П и с а т е л ь. Это противоречило бы твоему характеру. Ты же трус! Бессовестный, безмозглый раб, и чести у тебя не больше, чем у червя. Иначе бы зачем ты мне был нужен?
