– А вы уверены, что это не опасно? – спросил Кугельмас, когда Перски взялся за крышку ларца.

– Не опасно! В этой проклятой жизни разве есть что-нибудь неопасное? – Перски постучал три раза по сундуку и откинул крышку.

Кугельмаса там не было. В этот миг он появился в спальне дома Шарля и Эммы Бовари в Ионвиле. Кроме него в комнате была только молодая женщина. Она складывала простыни, стоя к нему спиной. «Просто не верится, – думал Кугельмас, пожирая глазами прелестную жену лекаря. – Да это же спятить можно. Вот она. И вот я!»

Эмма удивленно обернулась.

– Господи, вы меня напугали, – сказала она. – Кто вы?

Говорила она на том же языке, каким был выполнен перевод карманного издания.

«Ни хрена себе!» – подумал Кугельмас. Потом до него дошло, что это она к нему обращается, и он представился:

– Простите. Меня зовут Сидней Кугельмас, я из Сити-колледжа. Преподаватель классической

словесности. Сити-колледж? Это в Нью-Йорке. К северу от центра. Я… понимаете…

Эмма Бовари одарила его манящей улыбкой и сказала:

– Хотите выпить? Может быть, рюмочку вина?

«Как она хороша! – подумал Кугельмас. – не то что этот крокодил, с которым приходится спать под одним одеялом». Кугельмас почувствовал непреодолимое желание тут же заключить это видение в объятия и поведать ей, что о такой женщине он мечтал всю свою жизнь.

– Что ж, – сказал он осипшим голосом, – пожалуй. Белого. Нет, красного. Нет, белого. Ладно, белого.

– Шарль только к вечеру вернется, – проговорила Эмма, и в ее голосе прозвучали игривые нотки.

Выпив вина, они вышли погулять и полюбоваться красотами французской природы.

– Давно мечтаю, чтобы пришел загадочный незнакомец и избавил меня от однообразия нашей серой деревенской жизни, – говорила Эмма, сжимая его запястье. Они миновали небольшую церковь. – Вы так интересно одеты, – промурлыкала она. – Мне нравится. Как-то так… современно!

– Называется «костюм спортивного покроя», – нежно объяснил он. – Так на нем было написано.

Неожиданно он поцеловал ее. Целый час потом они провели, сидя под деревом, шептались и взглядами поверяли друг другу все самое сокровенное. Внезапно Кугельмас привстал. Он вспомнил вдруг, что договорился встретиться с Дафной в универмаге Блуминдейла.

– Мне пора, – сказал Кугельмас. – Но ты не переживай, я приду еще.

– Приходи, – сказала Эмма. Они пошли к дому. У крыльца они сжали друг друга в объятиях. Кугельмас взял лицо Эммы в ладони, еще раз поцеловал ее и вскричал:

– О'кей, Перски! Мне надо в Блуминдейл к полчетвертому!

Послышался явственный хлопок, и Кугельмас снова был в Бруклине.

– Ну что? Не надул я вас? – радостно вскинулся Перски.

– Слушайте, Перски, сейчас я дико опаздываю. У меня свидание с моей крокодилой на Лексингтон-авеню, но я бы это дело повторил. Как насчет завтра?

– Бога ради. Только две десятки не забудьте. И никому не рассказывайте.

– Еще не хватало. Сейчас побегу в «Нью-Йорк Тайме»!

Кугельмас поймал такси и помчался в центр. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Наконец-то! – думал он. – Я влюблен, и только я, один я об этом знаю!» Но и он знал не все.

А именно, что как раз в это мгновение во множестве классов школьники задавали учителям один и тот же вопрос: «Что за персонаж появляется на странице 100? Лысый еврей, который целует Эмму Бовари!» Учитель из Сиу-Фоллз, что в Южной Дакоте, только вздохнул, а про себя подумал: «Боже, бедные дети! До чего довели себя наркотиками. Совсем уже мозги набекрень!»

Когда в магазин вбежал запыхавшийся Кугельмас, Дафна ждала его в отделе товаров для ванной.

– Где тебя носит? – Дафна спросила, как плюнула. – Уже полпятого!

– Ты понимаешь, улицы забиты, попал в пробку, – объяснял Кугельмас.

На следующий день Кугельмас вновь навестил Великого Перски, и волшебство в считанные минуты переместило его в Ионвиль. Эмма при виде Кугельмаса не могла сдержать радости. Время летело незаметно. Они смеялись и болтали, рассказывали друг другу о своем житье-бытье. Прежде чем расстаться, они с Кугельмасом занялись любовью.

Господи! – шептал про себя Кугельмас. – Я делаю это с госпожой Бовари! Я, проваливший на первом курсе французский!

К концу месяца Кугельмас неоднократно побывал у Перски, а с Эммой Бовари у него установились дружеские и нежные отношения.

– Аккуратнее, смотрите не зашлите меня в книгу после сто двадцатой страницы, – сказал однажды Кугельмас волшебнику. – Очень важно, чтобы мы с ней встречались каждый раз до того, как она свяжется с этим – как его? – с Родольфом.

– Да ну! – удивился Перски. – Неужто вам его на кривой не объехать?

– Объедешь! Он же дворянин, помещик. Эти ребята только и знают, что на лошадях кататься да по девочкам. По мне что он, что те рожи из журнала «Моды для любой погоды». И причесон от Хельмута Бергера. Но для нее это лакомый кусочек.

– А муж ничего не подозревает?

– А! Где ему. У нашего шарлатана мозгов только и хватило, чтобы найти на свою голову приключение. Теперь он к десяти вечера уже в постели, а она еще только бальные туфельки надевает. Н-да… Ну, пока!

И Кугельмас снова через магический сундук проник в усадьбу Бовари в Ионвиле.

– Как жизнь, крошка? – обратился он к Эмме.

– Ах, Кугельмас, – вздохнула Эмма. – Что у меня тут за жизнь. Вчера за обедом этот герой отошел ко сну посреди десерта. – Я перед ним и так, и сяк, и про балет, и про ресторан «Максим» в Нью-Йорке, вдруг слышу – храпит!

– Ничего, моя девочка. Мы снова вместе, – сказал Кугельмас, обнимая ее. «Все справедливо, – думал он, вдыхая Эммин запах французских духов и поглубже зарываясь носом ей в волосы. – Я заслужил это. Я так настрадался! Одним психоаналитикам сколько переплачено! Искал, искал – с ног сбился. И наконец – она: красивая и в самой, что называется, поре, а я – раз, через пару страничек после Леона и перед самым Родольфом! Надо только каждый раз на нужной странице появляться, и дело в шляпе».

Естественно, Эмма радовалась наравне с Кугельмасом. По обществу, по светской жизни она изголодалась, и рассказы Кугельмаса о Бродвее, о бесшумных лимузинах, о Голливуде и звездах телеэкрана зачаровали юную красавицу-француженку.

– Ну, пожалуйста, расскажи еще что-нибудь про Симпсона[40], – попросила она в тот вечер, как раз когда они с Кугельмасом проходили мимо церкви аббата Бурнизьена.

– Ну что можно сказать? Это величина. Рекорды, какие только могут быть – все его. Тут призадумаешься. Его никому не достать.

– А премия Американской Академии! – с грустью в голосе проговорила Эмма. – Я бы все отдала, только бы удостоиться.

– Надо же сперва, чтобы выдвинули!

– Да я знаю! Ты объяснял мне. Но я чувствую, что рождена для сцены. Конечно, поучиться не мешало бы. Взять, что ли, пару уроков у Страсберга?[41] А уж потом, если найти хорошего импресарио…

– Посмотрим, посмотрим. Я поговорю с Перски.

В тот же вечер, благополучно возвратившись в квартиру волшебника, Кугельмас привнес идею о посещении Эммой Нью-Йорка.

– Такой вариант надо обмозговать, – отозвался Перски. – Может и соорудим что-нибудь. Случались дела и похлеще.

Естественно, дел похлеще ни один из них с ходу как-то не припомнил.

– И где это тебя каждый Божий день черти носят! – рявкнула на мужа Дафна Кугельмас, когда он поздним вечером вернулся домой. – У тебя что, милашка завелась?

– Ну конечно, можно подумать, я как раз из таких, – устало проговорил Кугельмас. – Зашел к Леонарду Попкину. Поболтали с ним о переменах в Польше. Ты ведь знаешь Попкина. Это его любимый конек.

– Слушай, ты какой-то стал странный в последнее время, – сказала Дафна. – Сам не свой. Смотри, не забудь, что у моего отца день рождения. В субботу.

– Ладно, ладно, – буркнул Кугельмас, продвигаясь к ванной.

– Все родственники соберутся. Близняшек увидишь. И моего кузена Хамиша. Тебе бы следовало быть с ним повежливее: ты ему нравишься.