Скарлетт отвечала на все вопросы так честно, как только могла: мальчик по имени Никто отвел ее внутрь холма, и там из темноты вышел человек с синими татуировками, который на самом деле был пугалом. Полицейские дали ей шоколадный батончик, вытерли лицо и спросили, был ли у татуированного мужчины мотоцикл. Родители Скарлетт перестали за дочку бояться и теперь разозлились на нее и друг на друга: нельзя пускать маленькую девочку на кладбище, даже если это уголок живой природы, в наше время везде очень опасно, и без неусыпного надзора с ребенком могут случиться всякие ужасы. Особенно с таким ребенком, как Скарлетт.

Мать Скарлетт зашмыгала носом. Скарлетт, глядя на нее, расплакалась. Одна из женщин-полицейских поспорила с ее отцом. Тот сказал, что как налогоплательщик оплачивает ее работу, а она ответила, что тоже платит налоги и, значит, кормит его самого. Все это время Никт просидел в темном углу часовни, невидимый для всех, даже для Скарлетт. Он смотрел и слушал, пока мог.

На кладбище смеркалось. Сайлес нашел Никта на вершине холма. Мальчик смотрел на город. Сайлес по своему обыкновению молча встал рядом.

– Она не виновата, – начал Никт. – Это я виноват! Теперь у нее неприятности.

– Куда ты ее водил? – спросил Сайлес.

– Внутрь холма, посмотреть на самую старую могилу. Там никого нет. Только какой-то Слир, похожий на змею, который любит всех пугать.

– Как интересно…

Они вместе спустились по холму и увидели, как запирают старую часовню. Родители со Скарлетт ушли в темноту.

– Мисс Борроуз научит тебя писать слитно, – сказал Сайлес. – Ты уже прочитал «Кота в сапогах»?

– Да, – ответил Никт. – Тыщу лет назад. У тебя получится найти еще книг?

– Думаю, да.

– Я ее еще увижу?

– Девочку? Едва ли.

Сайлес ошибался. Три недели спустя, в один сумрачный день, Скарлетт появилась на кладбище в сопровождении родителей.

Те настояли, чтобы она оставалась на виду, а сами держались немного в стороне. Мать Скарлетт то и дело восклицала, до чего здесь мрачно, и как чудесно и замечательно, что вскоре они навсегда отсюда уедут.

Когда родители Скарлетт начали говорить между собой, Никт сказал:

– Привет.

– Привет, – тихо-тихо отозвалась Скарлетт.

– Я думал, мы больше не увидимся.

– Я им сказала, что не поеду, если они не сводят меня сюда в последний раз.

– Куда не поедешь?

– В Шотландию. Там есть университет, где папа будет преподавать физику частиц.

Они шли по дорожке вместе – маленькая девочка в ярко-оранжевой куртке и маленький мальчик в сером саване.

– Шотландия – это далеко?

– Да.

– А-а…

– Я надеялась, что застану тебя. Хотела попрощаться.

– Я всегда здесь.

– Но ты ведь не мертвый, правда, Никто Оуэнс?

– Конечно нет.

– Значит, ты не будешь жить здесь всю жизнь. Так? Когда-нибудь ты вырастешь, и тебе придется выйти отсюда в большой мир.

Он покачал головой.

– Там для меня опасно.

– Кто сказал?

– Все. Сайлес. Мои родители. Все говорят.

Скарлетт замолчала.

Ее отец крикнул:

– Скарлетт! Дочка, пора! Мы сводили тебя на кладбище, как обещали. Теперь – домой.

Скарлетт повернулась к Никту.

– Ты храбрый. Ты самый храбрый из всех, кого я знаю. И ты мой друг. Мне все равно, даже если ты воображаемый. И она убежала по дорожке обратно – к маме с папой и к большому миру.

На каждом кладбище найдется могила, облюбованная упырями. Побродите по старым дорожкам, и вы непременно ее увидите: всю в потеках, сколах и трещинах, заросшую чахлой травой и сорняками. От надгробия веет холодом, имя покойника стерлось. Статуя – если она была – или без головы, или покрыта мхом и плесенью, отчего похожа на гриб. Если вам кажется, что могила пострадала от рук вандалов, это упырья дверь. Если при виде могилы вам хочется убежать подальше, это упырья дверь.

На кладбище Никта тоже была такая могила.

Она есть на каждом кладбище.

Сайлес уезжал.

Сначала, узнав об этом, Никт расстроился. Теперь он просто злился.

– Ну почему?!

– Я уже сказал. Мне нужно кое-что выяснить. Для этого нужно кое-куда поехать. Чтобы куда-то поехать, нужно уехать отсюда. Мы с тобой уже все обсудили.

– Неужели это такие важные дела? – Никт пытался понять своим шестилетним умом, что заставляет Сайлеса его бросить. Не получалось. – Это несправедливо!

Опекун невозмутимо ответил:

– Никто Оуэнс, справедливость здесь совершенно ни при чем. Как есть, так есть.

Слова его Никта не убедили.

– Ты должен за мной присматривать. Ты сам говорил!

– Как твой опекун, я за тебя отвечаю. К счастью, эту ответственность готов нести не я один.

– А куда ты вообще едешь?

– Туда, куда нужно. Где я смогу узнать то, чего не узна́ю здесь.

Никт фыркнул и ушел, пиная воображаемые камни, в северо-западную часть кладбища. Там разрослись настоящие джунгли, с которыми не могли справиться ни смотритель, ни местное Общество друзей кладбища. Никт разбудил целую семью покойных викторианских детей – все не дожили до десяти лет – и поиграл с ними в прятки. Все это время Никт убеждал себя, что Сайлес никуда не уедет, что все будет как раньше. Однако, когда он закончил играть и снова прибежал к старой часовне, его надежду развеяли сразу две новости.

Первая – саквояж. Никт сразу догадался, что он принадлежит Сайлесу – старый и очень красивый, черной кожи, с черной ручкой и латунными застежками. С таким саквояжем мог ходить викторианский врач или гробовщик, у которого с собой должны быть все инструменты, необходимые для его ремесла. Никт попытался заглянуть внутрь, но саквояж был заперт на замок. Попробовал поднять – нет, слишком тяжелый.

Это была первая новость.

Вторая сидела на скамейке у часовни.

– Никт, – сказал Сайлес, – это мисс Лупеску.

Наружность мисс Лупеску нельзя было назвать приятной: кислая мина, седые волосы (хотя сухощавое лицо казалось не таким уж старым), кривоватые зубы. Мисс Лупеску была в просторном макинтоше и мужском галстуке.

– Здравствуйте, мисс Лупеску, – сказал Никт.

Мисс Лупеску ничего не ответила, только втянула носом воздух. Потом сказала Сайлесу:

– Так. Значит, это он.

Она встала и обошла вокруг Никта, раздувая ноздри, словно обнюхивая его. Остановилась и сказала:

– Будешь являться ко мне утром и вечером. Я сняла комнату вон в том доме. – Она указала на еле видневшуюся над деревьями крышу. – Все время буду проводить на кладбище. Я приехала как историк, изучаю историю старых захоронений. Ты все понял, мальчик? Гата?[3]

– Никт. Я Никт, а не мальчик.

– Сокращенно от «Никто». Глупое имя. Уменьшительно-ласкательное. Мне оно не нравится. Я буду называть тебя мальчиком. А ты меня – мисс Лупеску.

Никт умоляюще посмотрел на Сайлеса, но не нашел в его лице сочувствия. Опекун поднял саквояж и сказал:

– Я отдаю тебя в хорошие руки. Не сомневаюсь, что вы с мисс Лупеску поладите.

– Не поладим! Она гадкая!

– Так говорить очень невежливо, – сказал Сайлес. – Полагаю, тебе следует извиниться. Ты согласен?

Никт был совсем не согласен, но Сайлес стоял перед ним с черным саквояжем и собирался уехать непонятно на сколько…

– Извините, мисс Лупеску.

Сначала она ничего не ответила, только опять повела носом. Потом сказала:

– Мальчик, я приехала к тебе издалека. Надеюсь, ты того стоишь.

Поскольку обнять Сайлеса было бы немыслимо, Никт на прощанье протянул ему руку. Сайлес наклонился и осторожно пожал ее. Чумазая детская ручонка полностью скрылась в огромной бледной ладони.

Без труда подняв тяжелый саквояж, Сайлес ушел по дорожке к воротам кладбища.

– Сайлес уехал! – пожаловался Никт родителям.

– Приедет, малыш, – подбодрил его мистер Оуэнс, – куда ж он денется. Не переживай!