Радуясь тому, что в моей семье теперь будет достаток, я развернула подарок. Это была маленькая резная фигурка Вепвавета, моего божества с головой волка; я прикасалась к ее гладким поверхностям и думала о том, сколько долгах часов отец вырезал ее, сидя на полу, при свете масляной лампы, как он бережно держал брусок своими большими руками, медленно и осторожно орудуя ножом и думая о своей дочери, которая так далеко. Множество слоев масла, втертых в дерево, придавали поверхности фигурки глянцевитый блеск и гладкость. Вепвавет будто настороженно застыл, навострив уши и приподняв свою прекрасную вытянутую морду, но глаза его смотрели на меня спокойно и уверенно. На нем была короткая юбка с безупречными складками. В одной руке он сжимал копье, а в другой меч. На груди красовались прекрасно вырезанные иероглифы «озаритель путей» — должно быть, отец затратил много времени, чтобы научиться у Паари писать эти слова. Может быть, Паари даже сидел рядом, когда отец вырезал их, поддерживая и помогая советом.

Я понимала, что эта фигурка, плод долгого кропотливого труда, служила проявлением самоотверженной любви, которой я, наверное, не заслуживала. Поставив Вепвавета на стол около своей кушетки, я опустилась на пол рядом с ним, шепча слова молитвы, которые должна была сказать богу в день своих именин, и умоляя защитить мою семью. Я была смиренна и пристыжена. Закончив молиться, я, взяв дощечку и папирус, написала письмо отцу, на этот раз слова мои были искренними и исходили из самого сердца. Несмотря на то что я теперь сама могла хорошо писать, я все равно должна была по понятным причинам диктовать свои письма Ани, но на этот раз ослушалась Гуи. Если он захочет, пусть прочтет письмо в моем присутствии, и затем свиток отправят на юг, мне безразлично. Я сама хотела бы отправиться на юг. Нет, я не отказывалась жить в этом доме, мне бы только еще хоть раз взглянул, в темные, властные глаза матери, ощутить сильные объятия отца, посидеть рядом с Паари рука в руке, глядя, как красное безмятежное солнце опускается за безбрежные дюны пустыни. Весь остаток дня это желание преследовало меня.

Я очень скоро освоила узлы, которыми Гуи обвязывал дверь своего внутреннего кабинета, и даже несколько узлов придумала сама. Он любил менять их раз в месяц. По моему мнению, это были излишние предосторожности, потому что в коридоре, у дверей внешнего кабинета, всегда стоял стражник и без меня и Гуи туда никто не смел входить, но Мастер не слушал моих возражений.

Я впитывала знания с огромной быстротой, но с большой осторожностью. Не хватало еще отравиться, достав с полки случайную банку или горшок. Каждый день Гуи скрупулезно экзаменовал меня на знание различных трав и порошков, о которых рассказывал мне накануне. Если я допускала ошибку, он снова повторял урок, но я редко ошибалась. Тренировки памяти с Кахой сослужили мне хорошую службу.

Медицину я изучала на таком высоком уровне, о котором моя мать могла только мечтать. Я усердно вырисовывала каналы мету в теле человека. Я перечисляла симптомы наличия вехеду. Я думала над ухеду, гниением, которое поражает как мужское, так и женское тело, вызывает болезни, проходя по каналам мету, и излечивается особыми каплями, целебными мазями, припарками и заклинаниями. Вскоре я стала понимать, почему Гуи прописывает женщинам из гарема или немногим своим пациентам те или иные лекарства, и иногда даже чувствовала себя так уверенно, что могла спрашивать объяснений, если была озадачена его рекомендациями.

К тому времени, когда снова пришел день нового года, первый день месяца тота, я уже могла достать с полки любой компонент по первому требованию Гуи, пока он орудовал каменным пестиком или выпаривал что-нибудь над пламенем горелки на своем всегда холодном на ощупь мраморном рабочем столе. Кроме того, что я подавала ему все необходимое, я еще должна была аккуратно записывать все, что он делал, а также взвешивать ингредиенты и записывать их количество.

Иногда Гуи отсутствовал, исполняя свой долг прорицателя в храмах или в местах поклонения прямо на улице, и тогда я проводила время в обществе Дисенк. Но однажды, ближе к концу месяца хоака, когда река снова превратила большую часть Египта в огромное бурое озеро и стало прохладнее, мне наконец было позволено работать самостоятельно. Когда я с дощечкой под мышкой явилась в кабинет и поклонилась, отмечая с упавшим сердцем, что Гуи уже с ног до головы закутан в льняные бинты, всегда скрывавшие его от солнца и презрительных взглядов толпы, он подвинул мне через стол связку папирусов.

— Пока меня не будет, ты можешь приготовить лекарства вот по этим рецептам, — сказал он небрежно. — С одним из них, что для главы маджаев Ментмоса, будь очень аккуратной. Там тяжелый случай кишечных глистов, и лекарство, что я разработал для него, включает порошок рвотного ореха. Ты должна будешь сама растолочь семена. Надень перчатки и закрой льняной повязкой рот и нос. В готовый раствор добавь не больше одной десятой ро порошка.

Он поднял забинтованную руку и убрал под капюшон выбившуюся прядь белых волос, и меня вдруг охватила волна любви и жалости. Положив дощечку на стол, я подбежала к нему и прижалась щекой к его руке, потом подняла взгляд. Из глубины капюшона блеснули красные глаза. Все лицо его было скрыто.

— Ты красивее многих других, что могут открыто разгуливать под солнцем, выпалила я.

Он замер на мгновение. Потом издал невнятный звук: то ли смешок, то ли стон — я не поняла, потому что мне не видно было его лица, — мягко высвободил руку и выскользнул на комнаты. С дрожащими руками я повернулась к завязанному узлом шнуру на внутренней двери. «Ту, ты неуклюжая девчонка, — побранила я себя вслух, возясь с узлами. — Ты выставила себя дурой». Дверь распахнулась. Я взяла дощечку и папирус и вошла в полную темноту.

Теперь я наслаждалась полной свободой и одиночеством среди необычных ароматов. Я зажгла лампы, закрыла дверь и достала с полки первый компонент рецепта Гуи; такой легкости я не испытывала с тех пор, как мать отпускала меня после целого дня неустанной работы и я, босая, бежала на берег реки. В доме все знали, что в отсутствие Мастера в его кабинеты входить запрещено. Никто не мог добраться до меня, даже Дисенк. Только Харшира имел право войти, и то лишь во внешний кабинет. Я пользовалась привилегией. Я была важной персоной. А лучше всего то, что я могла позволить себе удовольствие взвешивать, отмерять, смешивать порошки и наливать жидкости; я сознавала, что в этот момент в моих руках власть над жизнью и смертью.

Однако я забыла о Кенне. Был шестой день тиби и один из новоучрежденных фараоном праздников Амона. Гуи отправился по дворец. По принятому обычаю во время торжеств, посвященных богам, слуги не работали. В доме было тихо. Я открыла дверь во внутренний кабинет — священное место своего уединения — и как раз зажигала лампу, когда услышала, что закрылась внешняя дверь. Мое сердце упало. Гуи вернулся слишком рано. Уверенно шагнув в поток света, что лился из большого кабинета, я лицом к лицу столкнулась с Кенной. У него в руках был веник, несколько тряпок и кувшин с горячей водой, над которым струился пар. Казалось, он не удивился, увидев меня, но и не поздоровался со мной. С напряженным лицом и поджатыми губами он прошмыгнул мимо меня и толкнул внутреннюю дверь. Я бросилась за ним. — Что ты делаешь? — накинулась я на него.

С оскорбительной неспешностью он поставил кувшин на мраморную столешницу, побросал тряпки на пол и медленно обернулся с веником в руках.

— Я пришел убирать, это очевидно, — холодно ответил он.

— Тебе нельзя входить сюда в отсутствие Мастера, даже если здесь нахожусь я.

— Мне — можно. Я могу убирать в любое время, когда открыта лекарственная комната. — Он кивнул на дверь. — Как ты видишь, сейчас она открыта. Ты сама развязала узлы. Следовательно, я могу убирать. — Его едкий тон приводил меня

— Не смей разговаривать со мной как с ребенком! — резко сказала я. — У меня сегодня много работы, я готовлю лекарства по предписанным Мастером рецептам. Я не хочу, чтобы ты мешал мне. Убирайся!