— Возможно, подойдет формальное приветствие, — посоветовал Ани. — «Моим любимым родителям приветствия от вашей покорной дочери Ту. Да благословит могущественный Вепвавет вас и моего брата Паари». Этого достаточно?

— Благодарю тебя, — сказала я.

Он опустил голову и начал быстро и аккуратно выписывать слова. Я обдумывала, с чего же начать. С путешествия? Или с описания дома? Или гордо заявить о том, что мне назначили личную служанку? Нет. Я должна быть осмотрительной. Не следует говорить с ними так, будто они в чем-то ниже меня. Мои пальцы сжались. Глядя вниз, на безупречно мягкий, как паутинка, лен, собравшийся в складки у меня на коленях, я чувствовала, как концы синей ленты касаются моих голых плеч. Во рту был чуть горьковатый привкус красной охры.

И вдруг в сознании ярко расцвело полное понимание странной и замечательной судьбы, которая настигла меня. До этого момента я жила будто во сне. Деревья за окном заволновались от налетевшего ветерка. Я ощущала аромат шафранного масла от своего тела, легкий сладковатый запах кедра от кресла, в котором сидела.

Ани закончил писать приветствие и поднял взгляд, кисть застыла в ожидании, и я впервые заметила серебряное Око Гора в складках его туники. Теперь это был мой мир, во всей его сложности, со всеми тайнами и неожиданностями. Я больше не была босоногой крестьянской девочкой, играющей на берегу Нила. Я обитала в другом лоне, из которого появится совсем другой человек.

Поднявшись, я принялась расхаживать, сжимая ладони.

— «Мне так много нужно рассказать вам, — начала я, — но первое, что я должна сказать, это что люблю вас всех и скучаю без вас. Со мной обращаются хорошо. На самом деле, вы бы не узнали меня сейчас. У прорицателя потрясающий дом. У меня есть в нем собственная комната, и в ней — кушетка с тонким полотном…"

Я подошла к окну. Прислонившись к створке, я закрыла глаза, смутно различая тихое шуршание папируса, над которым трудился Ани, но вскоре с головой ушла в изливающийся из меня поток слов. Я рассказала им о Дисенк, о еде и вине. Описала Харширу, волнующую суету Пи-Рамзеса, когда я впервые увидела город с реки. Я рассказала о фонтане и бассейнах, о других слугах, о том, как мне удалось мельком увидеть ладью фараона у мраморного причала дворца, когда судно Гуи проходило мимо.

Потом я вдруг решила, что хватит, и со мной осталось только мое одиночество. Я представила лицо Паари, освещенное слабым светом масляной лампы, когда он будет читать свиток матери с отцом. Я слышала его спокойный голос, произносящий мои слова в маленькой, тесной комнате. Отец будет слушать сосредоточенно, молча, как всегда ничем не выдавая своих мыслей. Мать будет восклицать время от времени, наклоняясь вперед, ее темные глаза будут озаряться восхищением или вспыхивать неодобрением. Но я-то находилась здесь, здесь, я не сидела с ними на грубой пеньковой циновке, слушая с завистью и острой тоской рассказ о чьих-то удивительных приключениях.

— «Больше всего на свете я скучаю по тебе, Паари. Пиши мне скорее», — закончила я.

Опустошенная, дрожа от усталости, я села на свое место. Ани, конечно, не делал замечаний, записывая мою речь, которая, должно быть, казалась ему бессвязным потоком слов. Чернила быстро высыхали. Под ласковыми руками Ани свиток свернулся. Он поднялся и положил его на стол, закрыл чернила. Потом тихо позвал кого-то. Дверь немедленно открылась, и вошел слуга.

— Помой кисть и замешай свежих чернил, — приказал Ани. — Скажи Кахе, пусть подождет меня.

Слуга поклонился, забрал дощечку и вышел.

— Письмо будет отправлено в верховья реки с одним из вестников Мастера, — ответил Анн на мой невысказанный вопрос. — Конечно, для твоей семьи это будет бесплатно. Новое письмо ты продиктуешь мне через месяц, Ту. Да! — Он нетерпеливо кивнул юноше, что постучался и вошел, — Это мой помощник, младший писец Каха. Он отвечает за твои уроки. Он любознателен и довольно резок, что весьма прискорбно, потому что при этом он довольно умен. Каха, это твоя ученица, Ту.

Каха ухмыльнулся и оглядел меня с головы до ног с откровенным любопытством.

— Приветствую, Ту, — сказал он. — Не обращай внимания на замечания моего хозяина. Он боится, что однажды я превзойду его и в уме, и в знаниях. В остроумии я его уже превзошел.

Анн усмехнулся.

— Начни со свитков, которые мы уже обсуждали, — сказал он Кахе. — Идите в сад. Ребенку нужен воздух.

— Благодарю тебя, почтенный, — сказала я, запнувшись.

Каха сгреб связку свитков с полки и проводил меня к выходу. Ани улыбнулся мне рассеянной улыбкой и повернулся к своему столу.

— Вряд ли когда-нибудь мне повезет и я стану главным писцом. — сказал Каха беспечно, когда мы шли по коридору к задней двери, откуда лился поток солнечного света. — Я чересчур много говорю. Плохо уживаюсь с людьми. У меня слишком часто есть собственное мнение, и я выражаю его громко.

Мы повернули налево и зажмурились, на мгновение ослепнув от яркого полуденного солнца. Каха щелкнул пальцами, и тут же раб, сидевший в тени у двери, подскочил к нам, с зонтиком наготове. Каха даже не взглянул на него. Человек шел позади нас, держа над нашими головами желтый купол, украшенный кроваво-красными кистями, которые подпрыгивали прямо у нас перед глазами. Мы завернули за угол дома и пересекли главный двор. Мне стало интересно, видел ли нас Харшира из окна, но я удержалась от того, чтобы оглянуться и посмотреть.

— Можно расположиться у пруда, — сказал Каха, когда мы остановились, пока раб открывал ворота — Там будет прохладно и нам никто не помешает.

Я едва слышала его. Это было замечательно — наконец оказаться вне дома, поднять лицо к синему небу, что проглядываю сквозь подрагивавшие пальмы, ощутить горячий ветер на коже. Как только мы вышли из двора с его обжигающими плитами, я хотела сразу же сбросить сандалии, но Каха быстро шагал вперед по той самой извилистой дорожке, которой я проходила, казалось, хентис[43] тому назад, потом он свернул и нырнул в отверстие в колючей изгороди. Пруд стоял темный и неподвижный, его ровную гладь смущали только легкие мошки, — что, едва касаясь, скользили по ней. Листья лилий и лотосов плавали на поверхности воды, зеленые и изящно изогнутые. Цветов, конечно, не было. Не сезон. Каха опустился на траву.

— Принеси метелки, воду и циновки, — бросил он слуге. — Еще пойди в мою комнату и возьми папирусы и мою дощечку, ту, что похуже. — Он удостоил меня одной из своих широких улыбок, — Пиво было бы лучше, — признался он, когда человек торопливо ушел, — но мы же не хотим, чтобы наш разум затуманился, правда? Итак, ты — маленькая крестьянка, привезенная Гуи из Асвата. — Его глаза скользнули по мне, но почему-то этот внимательный осмотр не показался мне оскорбительным. — Мне говорили, что ты своенравна и остра на язык. — Я набрала воздуха, чтобы возразить, но он продолжал: — Мне также говорили, что у Мастера был сон о тебе, или видение, или что-то еще. Повезло тебе! — Он быстро перебрал свитки и протянул мне один. — Но все это меня не касается, — добавил он решительно. — Мне дали нескучное задание заниматься твоим обучением. Оно будет нескучным, конечно, если ты действительно обнаружишь некоторые способности. Вот. Читай это.

Я взяла свиток и развернула его.

— Каха, — сказала я, медленно взвешивая слова, — мне изрядно надоело, что меня называют «маленькая крестьянка из Асвата». Крестьяне — это главная опора Египта. Без них страна за неделю потеряла бы все. Рабочий пот моего отца орошает и этот дом, не забывай об этом. Кроме того, — нерешительно закончила я, — мой отец из либу, и он был солдатом задолго до того, как начал пахать землю. Я не крестьянского происхождения.

Он рассмеялся.

— Итак, ты возражаешь против того, чтобы к тебе относились с презрением, как к крестьянке, не из-за того, что ты гордишься этим званием, а потому, что ты убеждена, что твоя кровь чуть голубее, чем кровь твоих асватских соседей! — воскликнул он с неожиданной сообразительностью. — Остра на язык и к тому же заносчива. Почитай мне, царевна либу. Если ты докажешь, что любишь и уважаешь написанное слово так же, как и я, то прощу тебе все твои недостатки.