И снова она, глядя на меня, огорченно нахмурилась.
— Прошу прошения, Ту, — сказала она с болью в голосе, и я уже подумала, что я как-то обидела ее. — Госпожа не должна говорить с полным ртом. Как не должна и набирать в рот так много еды, чтобы щеки оттопыривались. Это безобразно и неподобающе.
Я уставилась на неё, ощущая, как накатывает едкая злая ирония, что всегда вскипала во мне, когда мне делали замечания или давали советы.
— Я не госпожа! — резко парировала я. — С тех пор как я покинула Асват, каждый считал своим долгом напомнить мне об этом. Я крестьянская девочка. Зачем мне пытаться быть кем-нибудь другим? — Я по-прежнему торопливо проглатывала еду, борясь с искушением загрести еще больше изюмин
— Ты очень красивая, — мягко сказала Дисенк. — Прости, если я огорчила тебя, но мне велено облагородить эту красоту и сделать ее более изысканной. Я надеюсь, ты не сочтешь мои уроки слишком оскорбительными. Я желаю тебе только добра.
Когда она упомянула о моей красоте, я смягчилась. Никто, кроме Мастера, еще не называл меня красивой, да и он сказал об этом как-то между прочим, походя. У нас в селении тщеславие в девочках не поощрялось. Считалось, что это ведет к безделью и эгоизму, а в том мире превыше всего ценились тяжкий труд и покорность. Даже Паари не нашел ничего лучше, чем поддразнивать меня за мои синие глаза.
— А я думала, что я здесь для того, чтобы помогать Мастеру в его работе, — начала я осторожно, взвешивая каждое слово. — Зачем мне заботиться о таких глупостях?
Она опустила глаза. Черные ресницы задрожали, отбрасывая тени на абсолютно гладкую кожу щек.
— Я всего лишь твоя личная служанка, — пробормотала Дисенк. — Харшира не посчитал нужным рассказать мне, зачем ты нужна Мастеру. Теперь, если та подкрепилась, мы пойдем в ванную комнату.
— Моя личная служанка? — Я изумленно и недоверчиво уставилась на нее, едва не рассмеявшись. — Мне — личную служанку?
В ответ она снова вежливо улыбнулась и, подойдя к двери, приоткрыла ее для меня.
— Пора купаться, — сказала она твердо.
На галерее имелась еще одна лестница, расположенная прямо напротив той, но которой я поднялась сюда, почти рядом с дверью в мою комнату. Эта лестница была узкой, она спускалась в окруженный стенами дома маленький внутренний дворик, утопавший в густой тени финиковых пальм. Ступив на его каменные плиты, слева я увидела дверь, которая вела в затемненное помещение. Мы вошли. В комнате был наклонный каменный пол, а посредине возвышалась плита. Было сыро и прохладно. У стен стояли в ряд до краев наполненные водой громадные чаны, откуда исходил сладковатый нежный аромат, в стенных нишах стояли горшки и кувшины.
— Пожалуйста, сними платье, — попросила Дисенк тоном, в котором я скоро стала различать доброжелательный приказ.
Женщина исчезла. С тревогой я сделала, как мне было сказано, хотя, сбросив свое изношенное одеяние, тотчас же почувствовала себя уязвимой. Меня охватила волна тоски по дому, но быстро отступила. Мне захотелось выйти в послеполуденный жар солнечного света, льющегося из двери ванной комнаты, но было страшно, что чьи-нибудь невидимые глаза увидят меня голой.
Я все еще колебалась, когда Дисенк появилась снова, за ней следовали две женщины-рабыни с ковшами и льняными полотенцами в руках и юноша в набедренной повязке. Когда он подошел ко мне, я отпрянула в испуге, инстинктивно потянувшись руками прикрыть свой срам. Однако осмотр проходил абсолютно бесстрастно. Он провел рукой по моей икре.
— Очень сухая, — пробормотал он. Подняв мою ступню, он быстро потер ее, и теперь уже в его словах я услышала презрение. — Ступни очень мозолистые и грубые, — пожаловался он. — Не жди от меня чудес, Дисенк.
— Начни с касторового масла с морской солью, — приказала Дисенк. — Ступни нужно отшлифовать. Что касается ее кожи — оливкового масла и меда должно быть достаточно.
— Но на теле так много волос, — ворчал он, приподнимая со спины мои кудри и ловко ощупывая позвоночник. Я видела, как перекатывались сильные мышцы его рук и плеч. — Хотя спина прекрасной формы.
— Буду благодарна, если ты оставишь свое мнение при себе! — резко сказала я, хотя готова была разрыдаться от стыда. — Я не в восторге оттого, что меня заставляют мыться, будто я грязная, несмотря на то что каждый божий день я плаваю в реке, и я не собираюсь стоять здесь, чтобы меня обсуждали, как корову, которую ведут на рынок!
Он удивленно улыбнулся и впервые посмотрел прямо
— Прошу прошения, — сказал он официально. — Я всего лишь делаю свою работу.
— Как и Дисенк, — ответила я, пряча за маской гнева свое унижение, и он поклонился.
— Как и Дисенк, — кивнул он.
Подойдя к нише, он отобрал несколько горшков, затем вышел из комнаты. Дисенк подала знак. Все еще негодуя, я взобралась на плиту, и тут за меня взялись рабыни. Сначала на меня из ковшей каскадами полилась вода, потом руки стали с силой натирать меня каким-то порошком, я решила, что это был патрон. После этого меня еще облили водой, теперь чтобы смыть соль. Мои волосы вымыли, намазали оливковым маслом и завернули в полотенце. Рабыни поклонились и исчезли так же бесшумно, как и появились.
Потом я покорно легла на раскладной стол под пальмой, кожу покалывало. Дисенк встала передо мной на колени, с пинцетом в руках.
— Это будет больно, — сказала она мне, — но с сегодняшнего дня я дважды в неделю буду удалять тебе волосы с лобка, и ты постепенно привыкнешь. Потом я побрею тебе ноги и подмышки. Это быстро.
Я кивнула, потом подняла взгляд и стала смотреть вверх на разлапистые, похожие на ветки листья дерева, что колыхались на фоне медленно краснеющего неба, пока она выполняла свою работу. Боль действительно была сильной, и я с трудом подавила желание вырваться.
— Прошу прощения, Ту, — продолжала она, склонившись надо моим животом, — пинцет казался раскаленной иглой, — но тебе не следует больше плавать в реке. Во-первых, простая вода не может очистить и смягчить кожу, а во-вторых, госпожа не должна подвергать свое тело действию прямых солнечных лучей, от этого кожа потемнеет, и госпожа станет выглядеть как крестьянка. У тебя пока слишком темная кожа. Ты должна все время оставаться в доме или ходить под зонтиком, тогда она станет светлой и привлекательной. Я буду наносить состав с алебастровой мукой, чтобы ускорить осветление.
Мне хотелось взбрыкнуть, чтобы прекратилось непрерывное ощипывание моего интимного места. Мне хотелось схватить свое привычное, поношенное платье, показать нос Дисенк, с ее высокомерием, и умчаться прочь из этого дома, от всей этой бессмыслицы, но жребий был брошен, и мое превращение началось. С каждым беспощадным движением пинцета я все больше отрывалась от своих корней, и в конце концов я примирилась со своей болью, сжимая зубы и сохраняя молчание.
Она закончила выщипывать мой лобок и принялась за брови, почти вплотную приблизив свое миниатюрное, с безукоризненно правильными чертами лицо к моему и сосредоточенно высунув розовый язычок; потом она брила меня острой медной бритвой, а рабыня держала перед ней чашу горячей воды, над которой поднимался пар. Наконец она поднялась, и я тоже сделала попытку встать, но она покачала головой, повелительно щелкнув пальцами кому-то вне моего поля зрения. Вернулся юноша, поставил свои горшки на пол и наклонился надо мной.
— Уже лучше, — отметил он сухо. Я вздохнула. — Перевернись, Ту.
Я повиновалась. Прохладное масло разлилось у меня но спине, и, когда его руки легли мне на плечи, я почувствовала, как все мои мышцы расслабляются. В конце концов, быть госпожой не так уж плохо. Я закрыла глаза.
Много позже, усталая и проголодавшаяся, я позволила еще раз вымыть себе волосы, потом сидела, пока Дисенк натягивала папирусовые сандалии на мои нежные ступни, с которых только что оттерли огрубевшую кожу; потом стояла, пока она заворачивала меня в широкие полотняные одежды, и наконец последовала за ней обратно в тишину и покой своей комнаты. Солнце давно ушло из моего окна, и небо над ним было еще красным, но быстро темнело. Прикроватный столик был передвинут к окну и заставлен блюдами, от ароматов которых рот у меня тут же наполнился слюной. Дисенк сняла крышки. Тут была рыба, жаренная на огне, и горячий свежий хлеб, виноградный сок, и липкие фиги, и лук-порей в белом соусе. Я не стала ждать, пока меня пригласят к столу, и сразу принялась за еду под бдительным оком Дисенк. Рыба таяла во рту, а необычный соус, которого я никогда раньше не пробовала, придавал луку очень приятный вкус. На этот раз я брала небольшие порции и старалась есть изящно.
