Большая часть сеньоров была сами себе хозяевами, ибо они участвовали в походе на свои собственные средства, и король пользовался властью над ними и их сопровождением только в отдельных случаях – и то они не всегда ему повиновались.
Сам граф Артуа не уважал своего брата; он поссорился с Гийомом Длинным Мечом и его англичанами, которые из-за этого ушли в Акру, хотя Людовик Святой и говорил им, что не одобряет поведения своих людей и боится, как бы их гордыня не навлекла на них гнев Божий. Впрочем, Длинный Меч вернулся в Дамьетту в ноябре. Султан предложил крестоносцам выгодный мир, но его отвергли из-за тщеславия графа Артуа. Жуанвиль рассказывает, что баронам запретили всяческие стычки, дабы избежать бессмысленных потерь; однажды по тревоге он пришел в королевский шатер и попросил разрешения сразиться с язычниками, но король дал решительный отказ. Однако Жуанвиль застал короля в доспехах, в окружении достойных мужей, также вооруженных. Их звали Жоффруа де Сержин, Матье де Марли, Филипп де Нантей и Эмбер де Боже, коннетабль Франции.
Один рыцарь по имени Гоше, из дома Шатийонов, велел вооружить себя с ног до головы и бросился на врага с кличем «Шатийон!», подстрекаемый своими людьми. Но лошадь сбросила его, и прежде чем он смог подняться, четыре сарацина набросились на него и нанесли множество ударов. Французы отбили его, но рыцарь вскоре умер от ран. Король не стал жалеть об этом и сказал, что не хотел бы иметь и тысячу подобных Готье, которые вступали бы в бой без его приказа.
Бедуины выставили дозоры и убивали всех христиан, отдалявшихся хоть немного от лагеря поодиночке. Ночью они проскальзывали мимо стражей крестоносцев, заползали в шатры, убивали спящих отдельно и отрезали им головы, чтобы унести, ибо султан пообещал награду в безант золотом за принесенную ему голову крестоносца.
Король приказал, чтобы конные дозоры, мимо которых сарацины могли легко проскользнуть, заменили пешими патрулями; наконец, он повелел окружить лагерь широким рвом, чтобы воспрепятствовать налетам вражеской кавалерии. Каждый вечер арбалетчики и сержанты вставали на караул возле рвов и въездов в лагерь.
Миновал праздник святого Ремигия, но вестей от графа Пуатье не было. Король и бароны забеспокоились, а легат распорядился о процессиях в церкви Дамьеттской Богоматери в течение трех суббот, на исходе которых граф прибыл. Он взошел на корабли в Эг-Морте 25 августа 1249 г. со своей женой Жанной, дочерью графа Тулузского, графиней Артуа и значительными отрядами. 24 октября он высадился в Дамьетте.
Состоялся новый совет всех баронов, дабы решить – нападать на Александрию или Каир. Обсуждался вопрос, стоит ли захватывать Александрию, прекрасный порт, но не столь укрепленный, как Дамьетта, во время разлива Нила; операция могла увенчаться успехом; однако король предпочел присоединиться к тем, кто хотел дождаться подкреплений, обещанных его братом. Быть может, он боялся распылять свои отряды во вражеской стране, где сложно было поддерживать сообщение. На сей раз Пьер Моклерк и большая часть баронов посчитали, что надо осадить Александрию. Граф Артуа, напротив, хотел идти прямо на Каир, столицу султана, потому что, говорил он, чтобы убить змею, надо раздавить ей голову. Король последовал совету своего брата; к тому же посланники одного из сарацинских военачальников, брата которого султан после утраты Дамьетты казнил, тайно пообещали, что сдадут королю Каир без сопротивления, дабы отомстить за сию казнь.
20 ноября 1249 г., с наступлением Рождественского поста, король с войском наконец пришли в движение, направившись к «Египетскому Вавилону», как посоветовал граф Артуа.
Вести немедленно достигли Мансура, где умирал султан. Он вновь обратился к Людовику Святому с мирными предложениями: возвратить земли, некогда принадлежавшие Иерусалимским королям, равно как и христианских пленников, в обмен на Дамьетту. Людовик Святой отказал, полагая, что если он оставит султана владеть Египтом, тот не замедлит при первой же возможности снова отвоевать Палестину; впрочем, султан умер и занявший его место эмир прервал переговоры.
Король оставил с королевой сильный гарнизон в Дамьетте. Когда он выступал в поход, то уже был болен.
* * *
Войско в боевом порядке покинуло дельту Нила, поднявшись по правому берегу притока к Дамьетте. Проходя, отряды грабили всех на своем пути. Людовик Святой запретил убивать женщин и детей, приказав, чтобы их приводили для крещения; он потребовал также, чтобы по возможности мусульман брали в плен, а не убивали. Сарацины же следовали за обозами по пятам.
Эмир Фахр-эд-Дин, принявший бразды правления, некоторое время держал в тайне смерть султана, стремясь избежать смут, и спешно готовился к войне. Султан, почувствовав близкую кончину, призвал сына Туран-Шаха, управлявшего Хараном, Эдессой и другими землями в Месопотамии. Эмиры получили приказ принести ему клятву верности и до его прибытия во всем повиноваться Фахр-эд-Дину. Впрочем, главной задачей было остановить наступление крестоносцев.
Из дельты Нила, по направлению на восток от Дамьетты, вытекал канал Ашмун. Вражеское войско расположилось в Мансуре, на противоположном берегу канала, в том месте, где он вытекал из реки, и стало лагерем на равнине, простиравшейся до речного берега.
В Фарескуре, довольно близко от Дамьетты, путь войску Людовика Святого преградил ирригационный канал. Потребовалось засыпать его землей. Легат обещал отпущение грехов тем, кто возьмется за эту работу, так что Людовик Святой пожелал лично подать пример, приняв участие в осушении канала.
По дороге отряд из пяти сотен сарацин прибыл к французам, заявив, что они недовольны султаном и хотят присоединиться к крестоносцам. Людовик Святой принял этих людей, но повелел следить за ними. 6 декабря на марше они набросились на отряд, шедший перед ними, намереваясь уничтожить его; но находившиеся по соседству тамплиеры их стремительно атаковали и перебили.
Прибыв к Мансуру и узрев сарацин на противоположном берегу реки, Людовик Святой велел разбить лагерь со рвами и укреплениями и установить метательные орудия. Обозы с продовольствием, приходящие из Дамьетты, могли добраться только по воде, и сарацины их перехватывали. Начался голод. В самое Рождество пришлось отбивать вражескую атаку. Все, кто отходил от лагеря, погибали. Гуго де ла Тур, епископ Клермонский, умер 29 декабря 1249 г. Рукав Ашмуна был глубоким, зажатым между крутыми берегами, неудобным для переправы. В феврале 1250 г. решили возобновить маневр, удавшийся в Фарескуре, – соорудить плотину, которая удержала бы воду вверх по течению и перекрыла бы канал. Крестоносцы построили две крытые галереи с одной башней для арбалетчиков, чтобы защищать людей, строящих дамбу, от сарацин, удерживающих противоположный берег, – эти сооружения назывались «кошачьими замками». Но здесь было много воды, чтобы ее затворить. А сарацины разрушали дамбу по мере ее сооружения – они подрывали берег со своей стороны, и вода прорывалась, разрушая труд, стоивший христианам трехнедельных усилий.
С помощью своих метательных машин сарацины могли не только отвечать на выстрелы христианских орудий, но и использовать против крестоносцев «греческий огонь». Жуанвиль сообщает, что, не имея никакой защиты от этих орудий, один рыцарь сказал: «Я решил, и вам советую, всякий раз, как они будут метать в нас огонь, падать ниц и молить Господа нашего, чтобы Он сохранил от этой напасти». Жуанвиль продолжает: «Едва они нанесли первый удар, как мы опустились на колени, последовав совету этого рыцаря. Первый снаряд, посланный врагами, пролетел между двумя нашими "кошачьими замками"… Наши люди приготовились тушить огонь. Греческий огонь летел вперед, большой, как бочка для незрелого винограда, а огненный хвост, вырывающийся из него, был длиною с копье. Он производил такой шум при полете, что казался молнией небесной и походил на дракона, парящего в небе. Он так сильно сиял, что в лагере было светло, как днем, из-за великого обилия яркого огня. В этот вечер трижды метали они в нас греческий огонь. Всякий раз, когда наш святой король узнавал, что в нас мечут греческий огонь, он вставал со своего ложа и простирал руки к Распятию, говоря в слезах: "Всемилостивый Господь, сохрани моих людей!" И я воистину верю, что его молитвы сослужили нам хорошую службу. Вечером, всякий раз как падал огонь, он посылал одного из своих камергеров узнать, что с нами и не причинил ли огонь нам ущерба».
