Король собрал своих баронов. Кое-кто считал, что прежде чем начинать бой, надо дождаться отставших. Но Людовик Святой не желал больше тянуть с высадкой, ибо поблизости не было ни одного порта, где можно было бы укрыться в случае непогоды, а на Троицын день они уже достаточно испытали на себе силу бури. Было решено высадиться на следующий день на рассвете, в том же месте, где высадился в 1218 г. Иоанн де Бриенн, король Иерусалимский, – на западном берегу Нила, на острове Гиза.

Вскоре на горизонте появились четыре сарацинских галеры, чтобы убедиться, что это флот короля. Их окружили и три из них тотчас же потопили; четвертая ускользнула и сообщила гарнизону Дамьетты о прибытии французского государя. В городе зазвонили колокола. К полудню французский флот бросил якорь на рейде перед берегом, заполненным отрядами султана. «Очень красиво было смотреть на них, – пишет Жуанвиль, – ибо султан носил доспехи из золота, на которые падали лучи солнца, заставляя их сиять. Шум, производимый их литаврами и сарацинскими рогами, нельзя было слышать без страха».

Ночью оберегали себя от всякой неожиданности, зажигая в великом множестве костры; арбалетчики были начеку, готовые отогнать сарацин, если те попытаются напасть. Утром христианский флот поднял якоря и направился к острову. Король спустился в шлюпку с легатом, несшим перед собой крест; в соседней шлюпке водрузили орифламму, которую охраняли братья короля, бароны и рыцари. Арбалетчики разместились в обеих шлюпках, дабы отгонять врага стрелами. Для Жуанвиля эта кампания стала главным приключением его жизни. Он детально рассказывает о своей высадке с шлюпки, которую предоставила ему мадам де Барю, его кузина (эта шлюпка вмещала только восемь лошадей). Переход с крупного корабля на такую шлюпку был небезопасен – но никто из рыцарей не утонул. Жуанвиль взял в свою шлюпку оруженосца, коего посвятил в рыцари, Гуго де Вокулера, и двух очень смелых молодых воинов – «имя одного из них было монсеньор Вилен де Вереей, а другого – монсеньор Гийом де Даммартен, и они люто ненавидели друг друга. И никто не мог их помирить, потому что они в Морее вцепились друг другу в волосы, и я повелел им простить взаимно обиду и обняться, так как поклялся им на реликвиях, что не ступим на Святую землю, если кто-нибудь из нас будет питать злобу».

Шлюпка Жуанвиля, более ходкая, опередила те, что везли короля и орифламму, и причалила близ крупного отряда сарацин, «там, где их собралось добрых шесть тысяч всадников. Едва завидев нас на суше, они, пришпорив лошадей, бросились вперед. Увидев, что они приближаются, мы воткнули острые концы наших щитов в песок и то же сделали с нашими копьями, повернув их острием к врагам. Едва они увидели, что копья вот-вот вонзятся им в живот, они повернули назад и бежали».

Как только орифламму вынесли на берег, Людовик Святой прыгнул из шлюпки в море, оттолкнув легата, пытавшегося его удержать. Вода доходила до груди. «И он двинулся, со щитом на шее, шлемом на голове и копьем в руке, к своим людям, стоявшим на берегу моря. Когда он достиг земли и заметил сарацин, он спросил, что это за люди, и ему сказали, что это сарацины; и он взял копье наизготовку, выставил перед собой щит и бросился бы на сарацин, если бы достойные мужи, бывшие с ним, допустили бы сие». С обеих сторон арбалетчики выпустили град стрел, но большинство крестоносцев, воодушевленных примером, бросились за королем, крича: «Монжуа, Сен-Дени!»

Когда король, вскочив со своими баронами на коней, доскакал до лагеря сарацин, завязалась довольно жаркая битва, в которой вражеские вожди были убиты; уцелевшие поспешно перешли мост из лодок, ведущий в Дамьетту, оставив французам западный берег Нила. Это произошло с наступлением ночи.

Во время этой битвы крупные французские корабли атаковали сарацинские галеры и принудили их подняться вверх по течению реки. Из Дамьетты вышли сражаться все сарацины, а рабы и узники, сидевшие в городских тюрьмах, бежали и присоединились к французам, которым впоследствии помогли причалить в самых удобных бухтах.

В первый день жертв со стороны французов было очень немного – кое-кто утонул или был ранен, из которых самым значимым был Гуго, граф Маршский, тот самый сеньор, который некогда восстал против Людовика Святого. Чтобы искупить прошлое и видя, что его выставляют на посмешище другие бароны, он сразу бросился в самое пекло битвы. Его серьезно ранили, и спустя некоторое время он умер в Дамьетте.

Ночью на берегу моря поставили шатры. На следующий день, в воскресенье, 6 июня, крестоносцы решили завершить высадку и подготовить орудия для осады Дамьетты. Город был защищен двумя стенами со стороны Нила, тремя – со стороны суши, с огромным числом башен, и он считался самым укрепленным местом в Египте. В 1218 г. король Иерусалимский смог овладеть им только после шестимесячной осады, уморив гарнизон голодом; именно на эту осаду прибыл святой Франциск Ассизский. Но на сей раз среди сарацин распространился слух о смерти султана – его предупредили трижды через почтовых голубей о высадке французского короля, но ответа не получили. Тогда сарацины покинули ночью город, перебив рабов и узников и устроив несколько пожаров; однако в спешке они позабыли уничтожить лодочный мост, ведущий в город.

Так крестоносцы вошли в город без боя. Король прибыл туда во главе процессии в три часа пополудни. Он отправился прямиком в мечеть, которую в 1219 г. христиане превратили в церковь Пресвятой Девы, и велел пропеть «Те Deum» легату и всем прелатам войска.

Король провел лето в Дамьетте, вплоть до окончания разлива Нила. Он дожидался своего брата Альфонса де Пуатье, который должен был привести ему подкрепление из Франции. За это время крестоносцы восстановили городские стены; в укрепленном городе остались королева с дамами и ранеными. Лагерь самих крестоносных войск находился вне стен.

После этого первого неслыханного успеха, в который едва могли поверить «профессионалы» по ведению войн в Святой земле – рыцари Орденов тамплиеров и госпитальеров, – все стали тешить себя надеждой, что завоевание Египта, а потом и Палестины произойдет без трудностей. Войско было хорошо снабжено и ежедневно возрастало за счет новых рекрутов – христиан Морей, рыцарей из Европы. Сарацины обращались в христианство, что было самым пламенным желанием Людовика Святого.

А в Каире сарацины уже считали себя побежденными. Однако султан не умер. Разъяренный бегством своих отрядов, он велел повесить 50 человек из тех, кто ими командовал. Хоть он и был больным, все же повелел отвезти себя в Мансур, чтобы преградить путь крестоносцам. Он послал вызов французскому королю на 25 июня. Людовик Святой ответил, что он вызывает его не только на этот день, но и на все прочие – разве что султан примет христианство. Именно 25 июня начался разлив Нила, обрекший французскую армию на бездействие. Рыцари со своими людьми проматывали свою добычу на празднествах; глазам короля предстала позорная картина: тщеславие, ненависть, зависть царили повсюду. Жуанвиль пишет: «Господь может сказать нам то же самое, что сказал сынам Израилевым: "Они ни во что не ставили столь желанную землю". И что рек он потом? Он сказал, что они забыли Бога, спасшего их. И я вам расскажу дальше, как мы тоже позабыли о нем».

Он продолжает: «Люди короля, коим следовало бы снисходительно удерживать купцов, сдавали им место внаем, причем столь дорого, что те освободили лавки, где продавали свои продукты, и по другим станам прошел слух об этом, отчего многие купцы отказывались ехать в лагерь. Бароны, кои должны были хранить свое добро, дабы использовать его к месту и ко времени, принялись задавать пиры с горами мяса. В городе увлеклись дурными женщинами, отчего король по возвращении из плена распрощался с большинством своих людей. И я спросил его, зачем он так поступил, и он мне ответил, что на расстоянии брошенного камешка вокруг его шатра люди, с коими он расстался, устроили увеселительные места – и это в то время, как войско претерпевало великую нужду».