– Я чувствую, что все происходящее здесь плохо, – сказала она, наконец. – Я не должна быть здесь и говорить с тобой.
– У тебя нет причин для таких чувств. Я просто хочу услышать, что ты можешь сказать. Разве не долг Дочери Жизни говорить с другими о своей вере и нести им просвещение?
– Это правда. Значит, вы хотите просвещения, Вайнти? Вы сейчас назвали меня Дочерью Жизни, а не Дочерью Смерти. Вы уже верите мне?
– Пока нет. Тебе придется привести много убедительных аргументов, прежде чем я стану в ваши ряды.
Пелейн выпрямилась, каждым движением своего тела выражая подозрение.
– Но если вы не верите, как это делаем мы, то что вам нужно от меня? Может быть, посеять разногласия в рядах Дочерей Жизни?
– Я хочу убедить тебя, что устузоу, которые убивают нас, сами должны быть убиты. Так будет справедливо. Мы защищаем наши берега и убиваем этих существ, которые угрожают нашему существованию. Я не прошу тебя изменять свои убеждения. Мне только нужна твоя помощь в этой, войне. Если ты сделаешь это, польза для всех нас будет огромной. Нужно спасать наш город. Эйстаа изменит свое решение, и вы все снова станете гражданами. Ваша вера будет узаконена, ибо тогда вы уже не будете представлять опасность для существования Альпесака. Ты станешь настоящим лидером Дочерей Жизни и будешь во всем следовать учению Угуненапсы.
Пелейн выразила смущение и тревогу.
– Я все еще сомневаюсь. Если устузоу могут говорить, они могут осознавать существование смерти и понимать жизнь. Если это так, я не могу помогать в их уничтожении.
Вайнти подошла к ней так близко, что их руки почти соприкоснулись, и с жаром сказала:
– Они – животные. Один из них научился говорить, как лодки учатся выполнять команды, только один из них. Остальные хрюкают, как животные в джунглях. И этот единственный, который может говорить, йилан, теперь убивает нас. Этим они разрушают все наши планы, и их нужно вышвырнуть отсюда – всех до единого! И ты поможешь этому. Ты выведешь Дочерей Смерти из мрака смерти, и они станут настоящими Дочерями Жизни. Ты сделаешь это. Должна сделать.
Говоря это, она мягко касалась больших пальцев Пелейн жестом, которым пользовались только эфенселе. Пелейн приняла этот знак внимания.
– Вы правы, Вайнти. Совершенно правы. Все должно быть так, как вы говорите. Дочери Жизни слишком долго жили в стороне от своего города. Мы должны, вернуться и снова стать его частью. Но мы не свернем с пути истины.
– Этого и не требуется. Вы будете верить, как верили, и никто не будет запрещать вам этого. Дорога вперед ясна и понятна и ведет к триумфальному будущему.
Глава 14
Это был первый лук Харла, и он страшно гордился им. Вместе со своим дядей, Надрисом, он ходил в лес, чтобы, найти нужное дерево, покрытое тонкой корой и с плотной и упругой древесиной.
Надрис выбрал тонкий побег, и Харл с беспокойством смотрел на пружинящий зеленый ствол, пока тот не был перепилен. Затем под руководством Надриса он соскоблил кору, покрывавшую его, пока не показалась белая сердцевина дерева. А потом пришлось ждать, и это ощущение было хуже всего. Надрис повесил кусок дерева высоко в палатке, чтобы он сох, и держал его так день за днем, пока он не дошел до нужного состояния. Когда пришло время, Харл внимательно смотрел, как Надрис методично скоблит его каменным скребком. Концы лука были осторожно заострены и на них сделали зарубки для тетивы, сплетенной из длинных, крепких волос с хвоста мастодонта. Даже поставив тетиву на место, Надрис не был доволен и для пробы дернул ее, после чего снял тетиву и вновь занялся деревом. Но наконец и это было закончено. Поскольку лук был Харла, он и должен был первым выпустить из него стрелу.
Это был самый длинный и счастливый день в жизни Харла. Получив лук, он должен был научиться хорошо стрелять из него, чтобы поскорее отправиться на охоту. Это был первый и самый важный шаг, который выводил его на дорогу из детства, дорогу, которая однажды введет его в мир охотников.
Хотя его руки болели, а кончики пальцев покрылись волдырями, он не останавливался. Это был его лук и его День. Он хотел быть наедине с ним и ускользнул от других мальчиков, забравшись в маленькую рощу рядом с лагерем. Весь день он ползал по деревьям, прятался по кустам, пуская свои стрелы в невидимые пучки травы, как будто это были настоящие олени.
Когда стемнело, он неохотно отложил лук и направился к палаткам. Он был голоден и смотрел вперед, на мясо, которое должно было ждать его. Придет день, когда он станет охотником и убьет свою первую дичь. Наложив стрелу натянет тетиву и убьет… Однажды…
Что-то зашуршало на дереве над ним, и он остановился, молчаливый и неподвижный. Там что-то было, какой-то темный силуэт на фоне серого неба. Оно шевельнулось и снова послышался шорох. Птица.
Это была слишком соблазнительная мишень, чтобы отказаться от нее. В темноте он мог потерять стрелу, но он делал их сам и мог сделать еще. Если же он попадет в птицу, это будет его первая добыча. Первый день с луком – и уже добыча. Мальчишки будут по-другому на него смотреть, когда он пройдет со своим трофеем между палатками.
Медленно и тихо он наложил стрелу на тетиву и натянул ее, глядя на темный силуэт наверху. Затем выстрелил.
Послышался пронзительный крик боли, и птица свалилась с ветки вниз. Она упала на сук над головой Харла и повисла на нем, неподвижная. Он стал на цыпочки, с трудом достал ее концом своего лука и тыкал до тех пор, пока она не упала на землю у его ног. Его стрела пронзила тело птицы, и ее круглые глаза смотрели на него. Харл отступил назад испуганно глядя на нее.
Сова. Он убил сову…
Почему, ну почему он не остановился, чтобы подумать?! Испуганный своим поступком, он громко застонал. Он должен был знать, что никакой другой птицы не может быть в темноте. Это была запрещенная птица, и он убил ее. Только прошлой ночью старый Фракен развертывал меховой комок, извергнутый совой, и тыкал своими пальцами в маленькие кости внутри, предсказывая будущее и результат охоты по тому, как они там лежат. Делая это, Фракен рассказывал о совах, о единственных птицах, которые летали ночью, о птицах, которые ведут души умерших охотников сквозь темноту на небо.
Сов нельзя убивать никому. И все же Харл убил.
Может, если закопать ее, никто ничего не узнает? Он начал торопливо рыть землю руками, потом остановился. Это было плохо. Сова знала и, значит, будут знать другие совы. Они все запомнят, и однажды для его духа не найдется проводника, потому что животные ничего не забывают. Никогда. На его глазах были слезы, когда он склонился над мертвой птицей и выдернул стрелу. Потом наклонился еще ниже и в сгущающейся темноте взглянул на нее в упор.
Армун сидела у огня, когда мальчик подбежал к ней. Он стоял, ожидая, когда она обратит на него внимание, но женщина не торопилась этого делать, а сначала поворошила палкой огонь. Теперь она была женщиной Керрика и чувствовала тепло удовлетворенности, разливающееся по всему телу. Женщина Керрика… Теперь мальчики не смели смеяться над ней, и ей больше не требовалось закрывать лицо волосами.
– В чем дело? – спросила она, стараясь быть серьезной, но счастье переполняло ее, и она улыбнулась.
– Это палатка маргалуса? – спросил Харл дрожащим голосом. – Может, он поговорить со мной?
Керрик услышал их голоса и медленно поднялся на ноги. Хотя его сломанная нога срасталась хорошо, когда он наступал на нее, было больно. Он вышел из палатки, и Харл повернулся к нему. Лицо мальчика было бледно и покрыто темными пятнами, хотя слезу он уже вытер.
– Ты – маргалус и знаешь о мургу все.
– Чего ты хочешь?
– Пойдем со мной, пожалуйста, это очень важно. Я должен что-то показать тебе.
Керрик знал всех здешних странных животных. Вероятно, мальчик нашел что-то, чего не мог определить. Керрик хотел отправить его обратно, но передумал. Это могло быть что-то опасное, лучше на него взглянуть. Кивнув, он последовал за мальчиком. Как только они отошли достаточно далеко, чтобы Армун не могла их подслушать, Харл, остановился.
