Может, солдат не признается, но насколько всё обострено у него внутри! Он ест сейчас кулеш пшенный с мясом, а крикнут: "К бою!"— и всё! Кулеш этот, может, последний. Он не говорил, но внутри всё это жило.

     Повести твои этим чувством насыщены. Это новая твоя река. А как дальше пойдёт, откуда мы знаем?

      А.П. У меня есть знание, что в русской истории русское государство три раза прикоснулось к небу, ощутило свою святость. Первый раз это было при старце Филофее в Спасо-Елиазаровском монастыре, где он впервые обосновал русскую государственность как святую, православную, третьеримскую. Как государственность, которая от Бога, мессианскую государственность.

     Второй раз это было в Новоиерусалимском монастыре, который Никон построил как космодром, куда должно было свершиться Второе Пришествие. Перенёс туда всю топонимику Святой земли, считал, что только русская земля является святой, и только здесь быть Христу. И третий раз это было при Сталине, который одержал мистическую победу и показал, что русское сердце, русское государство — искупительно. Оно приносит страшную Христову жертву и исправляет пути человеческие. Кто такой для тебя Никон?

     В.Л. У меня всё время меняется отношение к нему. Сначала было отношение как к главному раскольнику, который вместе с Алексеем Михайловичем сбил Русь с заповедного пути, в пучину драмы бесконечной столкнул ради честолюбия. Хотя я жалел его как страстного человека и страдающего, потому что невзгод много перенёс в силу характера вспыльчивого, темпераментного.

     А потом думаю, может, он — самый выдающийся человек XVII века. Каждый век в России под каким-то знаком происходит. Если XVII под знаком Никона, то XVIII под знаком Ломоносова, XIX под знаком Пушкина и так далее.

     Никон был наделён бесконечными дарами божественными, талантами во всех областях. За какую бы ни брался, везде он был отличен от всех. Он далеко опередил своё время. И задачи, которые он ставил, были огромны.

     Сейчас если бы появился Никон, было бы хорошо. В данный момент необходим исповедник нравственности. Он церковь хотел поставить во главе государства, как в Иране теперь. При распаде мировой нравственности такие, как Никон, как Хомейни, — просто необходимы, чтобы спастись в этом разгуле сластолюбия и содомии.

     Конечно, он тогда появился не ко времени и затеял такую бучу с царём, из-за этого Россия схлопотала драму бесконечную — раскол. Раскольник — не Аввакум, а раскольники — Никон с царём.

     Потом Пётр. Его не случайно называли исчадием ада, русский народ очень понимал тех, кто руководит им. Сейчас на стрелке Москвы-реки он стоит, до неба рукой касается. Это масонский идол, знак этот говорит о том, что Русь завоевана чужеземцами. И когда смотришь на Путина в кабинете, за ним всегда стоит маленький Пётр. Они без Петра никуда.

     Вся жизнь, с раскола начиная, с начала 17 века, под знаком Петра идёт, под знаком мирового масонства.

      А.П. Пушкин под знаком Петра прожил.

     В.Л. Нет. Ни под каким знаком масона он не жил. Это было баловство. Тогда было модно по-мальчишески. Это была игра такая, а кто и всерьёз. Потом опомнились. Их вовлекали, конечно. Пушкин был настолько гениален, что избежал этой хвори.

     А все власти с Петра не могут избежать этой хвори. Для них бог — это Пётр. Попробуйте его запятнать, уронить.

      А.П. А Сталин?

     В.Л. Сталин — это Сталин. Совсем другая фигура. Пётр поддался русофобии, чужебесию. Он первый, кто пнул церковь под зад. Если Никон хотел поставить церковь во главе государства, то Пётр поставил к собачьей кормушке, унизив, сбросил колокола. Величайшее святотатство и кощунство! Такого ни один раскольник не мог себе позволить. Колокол — это голос Бога. Он колокола свалил, и церковь превратил в контору при царском дворе. Всё! Началась болезнь, хворь тяжёлая.

     Сталин — наоборот, от чужебесия перешёл к русофильству, к постижению своего Отечества как Богом данного. Он подошёл к Грозному, к истине Грозного. Когда Ивану Грозному посоветовали, улещая: "Поклонись под папу — и примешь Византию", государь ответил: "У нас своих земель хватит".

     И в этом даже Сталин повторил величие Ивана Грозного, самого великого государя, который правил в России. Может, в мире он — был самый великий государь.

     К Сталину у меня менялось отношение. Мальчишкой, в "оттепель", в 60-е годы я считал его извергом. Я оперировал плотскими ощущениями. Вот бедно живу. Мать в страданиях. Отец погиб. За что? Эта конура наша, эта бессмысленная жизнь... Виноват кто? Конечно, Сталин. Этому мотиву потворствовали шестидесятники. Они играли на этих струнах: что дала вам советская власть? Ничего кроме нищеты, голода и холода, несчастий. Тоталитарный режим съел ваше настоящее и проглотил ваше будущее. Это в нас сидело.

     Я в те времена был ужасно воинственный. Помню, в армии, было мне 20 лет, утром, когда вставали, вместо того, чтобы бежать на зарядку, схватывались в споры. Я, и со мной заодно солдат по фамилии Чемерис, сын секретаря молдавского, который был расстрелян, ругали всё советское, а кругом были солдаты-коммунисты. И вот мы, как цепные псы, схватывались. Прибегал взводный и нас всех растаскивал. Мы вдвоём огрызались. Споры у нас были по поводу Сталина, Ленина, социализма. Прямая антисоветчина была. А это был шестидесятый год.

     А потом как-то постепенно взрослел, извилинки реденькие стали цепляться. И образ вырисовывался не с позиции плоти своей и физиологических ощущений, а анализируя обстоятельства: что случилось со страной, что такое революция. Почему она произошла? Это народная необходимость или нет? Кто её совершал?

     Когда всё это проанализировал, Сталин нарисовался мне пусть не спасителем, но гениальным человеком. С этим ощущением живу, несмотря на цифры, которыми нас давят: миллионы убитых, миллиарды арестованных, триллионы закопанных. Цифры возрастают, но нас это уже не может сбить. Почему?

      Я учился в университете на втором курсе журналистики, и к нам приехал выступать бывший секретарь Ленинградского обкома партии. Он 20 лет провёл в лагерях. В войну он строил Норильск, арестованные там в мороз ходили в деревянных сандалиях.

      Издали смотрю на него: думаю, как сохранился человек! Лет за 60 ему, если отсидел. Белые волосы, голубые глаза, сам мощный, здоровый — под два метра. Он закончил выступление и воскликнул с пафосом: "Знайте, товарищ Сталин ни в чём не виноват!" Надо же, думаю, столько отсидеть, исстрадался.

      После выступления подхожу к нему, и что ты думаешь? Вместо этих голубых глаз какая-то слизь, две улитки, глаза наполнены кровью. Всё лицо покрыто мелкой сетью гипертонических трещинок, сосудов. Вместо волос, издали белых, жёлто-зелёная плесень, прилипшая к большому черепу. Я увидел, как жёстко его покарябала, измолотила, лагерная жизнь. И надо же: "Товарищ Сталин — гений! Знайте, он ни в чём не виноват!"

      Конечно, я с усмешкой тогда это воспринял, но фраза залезла во мне глубоко.